Карлуша

Жители домов сажали деревья без всякого  плана, и в результате, через пятнадцать лет этот палисад превратился в настоящий клочок леса, рядом соседствовали лиственница и вишня, береза и каштан, клен с акацией и другие деревья. Чудесны были березы. Прямые, как строевые сосны, они вымахали до крыш. И вот одну из таких берез пара московских ворон облюбовала для гнездовья.

Однажды в один из погожих весенних дней в конце марта из окна своей квартиры на пятом этаже, я заметил, что на скрещении ветвей березы, росшей в пяти метрах напротив, появилось несколько веточек. Это заинтересовало меня. Гнездо? Но поскольку никаких птиц рядом не было видно, я вначале решил, что ветки случайно упали.

Утром я с удивлением обнаружил, что палочек-веточек стало больше и что расположение их не является случайным. Не оставалось сомнения: какие-то пернатые начали строить гнездо. Но где они сами? Строители по-прежнему отсутствовали. Я наблюдал за березой в течение дня, но ничего нового не обнаружил. Так продолжалось несколько дней. Гнездо росло, а птиц не было.

Загадка прояснилась неожиданно. Собираясь в субботу на дачу, я встал в пять утра. Готовя завтрак, машинально взглянул в окно. На ветке березы сидела ворона, держа в клюве прутик. Она спрыгнула в гнездо и стала тщательно укладывать принесенную веточку в конструкцию. И тут стало понятно, почему я не видел птиц. Вороны работали с рассвета и заканчивали работу, когда люди, просыпаясь, начинали появляться в окнах.

Строительным материалом воронам служили сухие ветки и разнокалиберные электрические провода, найденные в округе. Техника возведения гнезда была совершенной. Положив ветку, ворона некоторое время как бы раздумывала, затем опять ухватывала ее и, вибрируя клювом, тщательно пригоняла, вводила ее в зацепление с соседними веточками.

Эта операция повторялась несколько раз, пока  птица не убеждалась, что все в порядке: прочность достигнута и можно лететь за следующей деталью. Супруги работали попеременно и достаточно ритмично. Один занимался монтажом, устремления другого в это время были направлены на поиски следующего «кирпичика».

На заключительном этапе воронами была уложена внутрь гнезда теплоизоляция, для чего пошла прошлогодняя листва, сухая трава, кусочки ваты и пакли. На этом работа была закончена, и в следующие несколько недель можно было наблюдать лишь неизменно торчащий из гнезда вороний хвост. Это супруга сидела на яйцах. Супруг же, рьяно сторожил покой своей половины, отважно бросаясь на любого из собратьев, появлявшегося поблизости, и изредка приносил ей еду.

Весна расцветала, и палисад между домами постепенно одевался нежной зеленью. Листва, появившаяся и на моей березе, частично скрыла гнездо. И вот, наконец, в начале мая появились птенцы. Их было всего трое, но работу они задали родителям колоссальную. Старики трудились от зари до зари, но аппетит молодняка, был неистощим.

Птенцы быстро росли. Еще через пару недель уже можно было увидеть вполне оперившихся воронят. Родительский дом был явно тесен им, и в хорошую погоду птенцы рассаживались по верху гнезда, сушились и деловито чистили одежду. Теперь уже частенько можно было слышать их молодое, не слишком уверенное, карканье. Но вдруг в одно из воскресений меня разбудил вороний гам.

Выйдя на балкон, я обнаружил, что десятки ворон с оглушительным криком кружатся над пустырем, метрах в тридцати от торца дома. Множество их сидело и на тополях, окаймлявших это место. Некоторые взлетали, опять садились, и все это под музыку общего гвалта. В общем, налицо была картина большого беспокойства пернатых. Эта массовая солидарность птиц удивила меня и обеспокоила. Кинул взгляд на березу с гнездом: она безмолвствовала. Присмотревшись, я не обнаружил на привычном месте ни птенцов, ни самого гнезда.

Наскоро одевшись, выбежал на пустырь и присмотрелся, стараясь понять, чем обеспокоены птицы. И, надо сказать, тотчас же обнаружил эту причину. На крыше одного из гаражей, стоявших по краю пустыря, сидел вороненок. Его грустный взгляд, обращенный в небо к сородичам, и вся его потрепанная фигурка вызывали сострадание. Птенец был конечно же из моего гнезда. Как он там очутился, и где были остальные два его брата – неизвестно. Когда я залез на гараж, вороненок переместился на край крыши, только летать он не умел. Слабо куснув меня за палец, он дался в руки и затих.

План дальнейших действий созрел мгновенно. Я решил восстановить гнездо и посадить туда птенца, предполагая, что дальнейшая судьба пленника продолжится естественным образом.

Сбегал домой, захватил мешок и вернулся к березе. Нижние ветви дерева на высоте трех метров были обломаны, а у подножия ствола лежало полуразвалившееся гнездо. Приладив себе за спину мешок с гнездом и вороненком, я полез на березу. Поминутно рискуя свалиться вместе с ношей на землю, стараясь не повредить птенца, с большими трудностями я все-таки добрался до нужной развилки.

Достал из мешка гнездо, как мог реконструировал и с помощью проводов, свисавших с ветвей, укрепил на том же самом месте, где оно располагалось ранее. Затем, вынув вороненка, я усадил его в восстановленное гнездо. Довольный содеянным, я наивно полагал, что теперь нормальная жизнь вороньей семьи вновь наладится.

– Только бы они нашли его, а дальше – никаких проблем, – думалось мне. Но я ошибался.

Родители обнаружили своего птенца моментально, и я совсем было успокоился, но... они беспокойно кружили над березой, иногда резко снижались до уровня гнезда, но затем вновь взмывали вверх. В действиях ворон и заключалось это самое необъяснимое «но». Они не садились к птенцу, несмотря на раздирающие душу призывы, несшиеся изнутри березы.

Так продолжалось два дня. Что было делать? Теперь уже было очевидно, что вороны не вернутся к восстановленному дому, и гибель вороненка неизбежна. Голоса малого уже не было слышно. И решение пришло. Я опять полез на березу и, как оказалось, вовремя. Несчастный птенец висел головой вниз, запутавшись одной ногой в проводах, торчавших из гнезда.
Так у нас появился и провел следующий период своей жизни Карлуша.

Он стал общительным, послушным членом семьи, абсолютно не боялся людей и без бунта выполнял все просьбы. Ел он все, что ему предлагалось, охотно и добросовестно раскрывая рот при этом. Не терпел только предметов резкого белого цвета и, особенно, блестящих вещичек.

Если ему предлагалось угощение на ложке, он замечал ее издалека, стремился к ней, хватал за середину, разливая содержимое, и уносил куда-нибудь в укромное место. Миску белого цвета он тоже вначале клевал, затем, как правило, переворачивал и начинал трапезу, собирая содержимое с пола. Карлуша не любил одиночества. Если случалось уходить от него в другую комнату, через минуту раздавалось ритмичное шлепанье лап по полу, Карл появлялся на пороге, и раскатистое приветствие неслось навстречу, как упрек.

Любимым у него было место на подоконнике, у открытого окна. Там он мог сидеть часами, наблюдая за происходящим на воле.
Карлуша бодрствовал, пока в квартире горел свет. Чтобы не нарушать ему естественный режим, я устраивал для него искусственную ночь, сажая в закрывающуюся картонную коробку. Там он моментально засыпал.

Карл взрослел, крепли его крылья. Постепенно он стал делать небольшие перелеты по комнате. Иногда он взлетал ко мне на плечо и с удовольствием начинал покусывать дужку моих очков. Я это воспринимал, как просьбу об угощении, и рефлекс закрепился.

Прошел месяц. Карлуша подрос, возмужал. Он явно привык к нам. Возвращавшегося первым с работы, он оживленно приветствовал своим громким и сочным, неизменным «крра-а-а!» Я был уверен, что Карл останется с нами навсегда... Увы! Я снова ошибся.

Однажды теплым июньским днем я потянулся к нему, сидящему по обыкновению у открытого окна, чтобы предложить ему его любимое печенье. Неожиданно Карлуша взмахнул крыльями, оттолкнулся от подоконника и полетел... на волю! Полет его был уверенным и сильным.

Он не вернулся к нам, как мы ожидали. Природа взяла свое. И грустным, и радостным было это прощание.