Хрустальный воздух тайги

Изображение Хрустальный воздух тайги
Изображение Хрустальный воздух тайги

На биологическом стационаре, расположенном на берегу реки Юнари, притоке реки Таймуры, впадающей в Нижнюю Тунгуску, я находился с коллегой Юрием. Тем октябрьским утром я, как обычно, бродил по тайге. За спиной у меня рюкзак, на плече мелкокалиберная винтовка ТОЗ-16, а впереди несколько дней охоты в тайге...

 

Прошло уже два часа, как я вышел из стационара. В осеннем воздухе ощущался запах багульника, можжевельника и легкий смолистый аромат. Внизу протекал небольшой приток реки Юнари. На противоположном склоне сопки виднелись лиственницы, отдельно стоящие сосны и ели, немного выше зеленели невысокие кедры...

Я сразу обратил внимание на стоящую справа мощную сосну. Бросался в глаза ее толстый сук, отходящий перпендикулярно стволу. Я еще подумал: «Вот настоящий аэродром для посадки глухаря». И тут увидел, что вдоль склона в мою сторону летит глухарь. На всякий случай я привел мелкокалиберную винтовку в боевую готовность...

Птица подлетела к ветке и попыталась занять на ней устойчивое положение. Я выстрелил, и глухарь, не успев сложить крылья, рухнул вниз. Подняв желанную добычу, я понял, что это был очень крупный экземпляр — настоящий царь тайги. Уложив трофей, я водрузил рюкзак на спину, а винтовку на плечо и направился в сторону стационара.

До моего пристанища оставалось идти два километра, когда неожиданно рядом взлетел еще один глухарь-сеголеток. Он сел метрах в пятнадцати от меня на вершину молодой листвен­ницы, которая под его тяжестью стала медленно раскачиваться. Я моментально сдернул винтовку с плеча, прицелился и нажал на спуск. Глухарь медленно свалился по ветвям на мягкий ковер сфагнового мха.

Все произошло мгновенно. Я был удивлен тем, с какой легкостью достался мне еще один ценный охотничий трофей...

Приблизившись к дому, я увидел Юру, который сидел на чурбане и точил топор.

— Завтрак готов, заждался тебя. Добыл что-нибудь? — спросил он.
— Да, глухарей.
Я бережно достал из рюкзака птиц и положил перед Юрой. Натюрморт выглядел великолепно.
— Вот, сразу видно, что тайга — мать-кормилица. А один-то какой здоровый! — восхитился Юра. — Сейчас его взвешу.
Он сходил в дом, принес безмен.
— Это, считай, глухарище: весит пять килограммов восемьсот граммов. Отменный экземпляр. Я предлагаю на ужин потушить глухариные потрошки с рисом. Между прочим, такое блюдо и в московском ресторане, считай, редкость большая.

После ужина я забрался в спальный мешок. Уснуть долго не мог. Мысленно вспоминал детали охоты минувшего дня...

 

* * *

После нескольких ясных дней двое суток стояла пасмурная погода. Временами моросил дождь... Тайга встретила меня влажным воздухом, пахнущим опавшими листьями. Я не возлагал особых надежд на успех. Просто рассчитывал ближе почувствовать осеннюю тайгу. Я не спеша шел по сосняку, ощущая под ногами куртинки светло-серых лишайников, ягодников. Вдруг недалеко от меня шумно вспорхнула стайка рябчиков. Они расселись на рябине, обвешанной красными кистями ягод. Ближайшая от меня птица находилась в тридцати метрах.

Она внимательно рассматривала меня, приподняв хохолок. Я выстрелил. Быстро перезарядив винтовку, выцелил вторую птицу. Оба моих выстрела достигли цели. Все произошло в кратчайший промежуток времени. Остальные птицы сорвались с веток и скрылись среди елок. Я подобрал добычу, уложил птиц в рюкзак.

А когда сел на замшелую колодину, словно в мягкое кресло, внимательно их рассмотрел. Более крупный рябчик — самец. Оперение на его спине серое, с темными поперечными пестринками, с легким рыжеватым оттенком. Подбородок и горло черные. Перья на брюшке бурые со светлой каемкой. На голове хохолок из удлиненных перьев. Вокруг глаз широкое красное кольцо, радужина темно-бурая. Клюв серовато-черный.

Хвост короткий, закругленный, на его конце темная полоска, окаймленная белым. Когти буроватые. Рябчик поменьше — самочка. Ее оперение имеет охристо-рыжий тон, подбородок и горло серовато-белые. Кольца вокруг глаз розовые. Действительно, рябчика трудно спутать с другими представителями тетеревиных. Сложив добытые трофеи в рюкзак, отправился домой. Ну что ж, сегодня на ужин будут приготовлены рябчики с гранатовым соусом — поистине царское блюдо!

 * * *

Константин Куркогир ехал из оленеводческой бригады в Суринду и по пути заехал к нам на стационар. В качестве гостинца передал нам заднюю ногу оленя и сообщил, что вниз по Юнари, километрах в семи-восьми, имеются песчаные места с очень мелкой галькой. В эту пору их охотно посещают выводки глухарей. Они там подбирают крупные песчинки и галечку.

— А когда их там можно встретить? — поинтересовался я.

— Глухари там держатся по утрам, примерно до десяти-одиннадцати часов. Реже после обеда, ближе к вечеру, — пояснил Константин.

Это сообщение пробудило во мне желание с утра отправиться в названный район. После отъезда оленевода я проверил содержимое своего походного рюкзака и прибавил к нему несколько крупных черных сухарей и сушеную сохатину. В одно место уложил одежду, носки — тонкие и шерстяные, двойную шерстяную шапочку, в сапоги вставил сухие войлочные стельки.

Проснулся я перед рассветом. Юра продолжал спать, слабо похрапывая. Я быстро оделся, не стал умываться и завтракать, а, водрузив на спину повидавший виды рюкзак и повесив на плечо тозовку, вышел из дома. Лайку Пальму решил с собой не брать, так как мне предстояло скрадывать весьма осторожных птиц. На часах засек начало моего пути. От стационара я пошел по тропе, по которой ездят оленеводы. Она пролегала вдоль берега реки.

Солнце всходило медленно, но постепенно деревья, кустарники и пеньки стали хорошо различимы. Идти было весьма тяжело: мне приходилось преодолевать валежины, обходить каменные выступы, поросшие лишайниками разного цвета, переступать высокие кочки. Правда, местами попадались и большие лишайниковые куртины. Посмотрел на часы.

Прошло уже больше двух часов, как я покинул стационар. Значит, скоро должна появиться песчаная коса. Действительно, после очередного выступа берега я ее увидел. Прошел еще метров двести. Достал бинокль и внимательно осмотрел местность. Птиц не было. «Возможно, еще рано, ведь большая часть песка находится еще в тени. Может, пока посидеть, пожевать мясо с сухариком?» — подумал я. Однако решил продолжить путь по реке.

Через сорок минут, после поворота Юнари, я увидел вторую песчаную отмель, а на ней — глухарей. Мое сердце заколотилось чаще, его толчки стали сильнее, дыхание было неровным. Достал бинокль и начал внимательно рассматривать глухариную семейку. Сразу же увидел мамашу-глухарку, или, как ее называют таежники, копалуху. Ее оперение было буровато-серым с черным пестринками. Молодые самцы имели более темное оперение с белым пятнышком у основания крыла.

Птицы внимательно искали и склевывали крупные песчинки и мельчайшую гальку (гастролиты). Прикрываясь деревьями, кустарником, я начал скрадывать осторожных птиц. Наметил место, откуда можно будет стрелять. Когда до него оставалось метров двадцать, решил, что лучше их преодолеть по-пластунски. Мне удалось это проделать без особого труда. Теперь оставалось определить, в какую птицу стрелять. Я не только хорошо видел их, но даже слышал, как копалуха подает голос своим отпрыскам.

Вначале я хотел стрелять в ту птицу, за которой находится вторая, рассчитывая одним выстрелом добыть двух глухарей. Но вовремя засомневался, вспомнив русскую пословицу: «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь». Поэтому выцелил молодого глухаря, отошедшего в сторону от собратьев метров на пятнадцать.

Раздался выстрел и хлопок, свидетельствующий о попадании пули в цель. Я моментально перезарядил винтовку и, поймав на мушку ближайшую птицу, снова выстрелил... Есть! Два трофея за 5 минут.

Странно, но я не испытал восторга от добытых глухарей, словно все это было предопределено. На меня вдруг навалилась плотная тяжесть. Это была усталость, отягощенная напряжением последних минут охоты. Я опустился на близлежащую колодину. Достал пару сухарей и сохатину. Поедая таежный завтрак, я вдыхал хрустальный воздух, любуясь многоликим пейзажем тайги. Запив свою трапезу водой из Юнари, отправился в обратный путь.

На первой песчаной косе я снова не обнаружил глухарей и подумал: «Что Бог ни делает — все к лучшему». К обеду я был на стационаре.