Камышовый рай

Колян вытащил пучок сена и уселся на него, а я просто приткнулся к копёшке спиной и теперь постоянно съезжаю, скатываюсь по скользкому сену. Вставать, устраивать себе сидьбу, не хочется. Не хочется шараханьем нарушать покой, нарушать сложившееся состояние.

На дальнем плёсе призывно кричит утка. Она делает лишь малые перерывы и снова кричит. Звук такой чёткий, такой резкий. Это оттого, что заря слишком тихая. Да, да, - бывает такое: заря прозрачная, до такой степени, что можно без труда разглядеть берёзу, разбитую молнией. А ведь она находится на опушке дальнего леса.
Воздух вечерний, будто застыл, в ожидании чуда.
И тишина. Звенящая тишина.

А утка всё крячет, всё крячет призывно. И ни единого звука более. Мы тоже молчим, боясь нарушить это волшебное состояние природы.

Ах, как пахнет сено…

Болото, что перед нами, называется Болдушино. Огромное болото, расплескалось зарослями непролазного камыша между берёзовыми, да осиновыми лесами Зауралья. Камыши, порой, превышают два человеческих роста. Дивные заросли.

По весне, где-то далеко в середине болота кричат, а порой и взлетают гуси. Сделают два, три круга, и снова опускаются за стену камыша. Умолкают.
И утки перелетают с места на место. Видно, что им там раздолье.

Да, уж, там раздолье. Там их никто не беспокоит.

Мы с Коляном давно на это болото глаз положили. Да всё не можем решиться. Приедем, посидим зорьку на берегу, планы построим, как покорять просторы будем, и домой.

Казалось, всё обдумали, обсудили, решили. И на берёзы уже не один раз залезали, пытаясь разглядеть те дальние, заветные плёсы. Наметили, какие продукты возьмём, сколько. Решили, что ружьё пока одно потащим, - для разведки обойдёмся. Верёвку. Шесты.
Спички, туго-натуго в целлофан упаковали и каждый себе на шею привязал.

Воображение рисовало немыслимые картины, какие откроются нам, когда мы преодолеем эту безбрежную стену камыша. Думалось, что там может быть и остров. Ведь куда-то же идут глубокие тропы, пробитые в камышах табунками косуль. Не могут же они постоянно находиться на зыбкой лабзе. Нет, там наверняка есть остров.
Пусть он пологий, пусть не очень большой, но это будет наш, только наш остров.

И плёсы, такие красивые утиные плёсы. И гуси их часто посещают. Вот где у нас будет настоящая охота. Вот где будет глухомань, покорившаяся только нам. Как здорово! Как нам будут завидовать.

Пока собирались, пока думали, да рядили, - уже и середина сентября. А в сентябре наше дело подневольное, - школа. Ничего не поделаешь, придётся обернуться одним днём.

Прикинув все плюсы и минусы, мы решили, что вполне обернёмся за день. Даже лучше, - не нужно тащить с собой много продуктов. Взяли по куску хлеба и луковицу, одну на двоих.
Спички есть, что добудем, - поджарим на костре.

Чтобы не заблудиться в камышах, чётко определили для себя, что солнышко ходит с той стороны, где лесная дорога, - туда и выходить. Это на крайний случай.

Ещё с вечера предупредили домашних, что завтра мы на весь день на охоту. Такое и раньше бывало, а потому домашние отнеслись к сообщению спокойно.

С рассветом были у Болдушино, слушали озабоченный шелест густых камышей. Утренний ветерок не предвещал хорошей погоды, но мы не хотели в это верить, и сделали вид, что просто не заметили, ни ветра, ни набегающих с запада плотных, свинцовых туч.

Своё ружьё я спрятал под копну сена. Колян туда же сунул свою куртку, чтобы легче шагалось. Шест был только у меня, - решили, что хватит одного. Верёвку Колян обмотал вокруг пояса, - она не очень длинная, корову на ней водили к ветеринару. Да, скорее всего, она и не пригодится нам. Так, для важности.

Ещё раз, посмотрев друг на друга оценивающе, мы двинулись в камыши.

Болдушино, как и все другие болота, по краям имело небольшие плёски и редники. Перебрести эти плёски не представлялось возможным, так как были они глубоки. Лишь с одной стороны, как нам казалось, лабза подходила ближе к берегу. Именно там были набиты козьи тропы, именно в том месте и мы начали своё путешествие, свою экспедицию по открытию новых, неведомых охотничьих угодий. Дивных мест.

Пару слов о том, что такое лабза. Этим словом в Зауральских болотах называют сплавины. Возможно, будет более понятно, если скажу, что это некая твердь, образовавшаяся на поверхности воды, состоит из старых камышей, сплетённых корней болотной растительности, другого мусора, принесённого ветрами.

Конечно, сказав, что это твердь, я сильно преувеличил, скорее это хлябь. Передвигаться по этой хляби, нормальный человек, не сможет. Это и неудобно до отвращения, да и опасно, просто безумно опасно. В любой момент можно провалиться. И выбраться из того провала ох, как нелегко. Только с чьей-то помощью.

Передвигаться по лабзе могут только охотники, да такие как мы, - мечтающие стать охотниками. Ох, как мечтающие.

Ещё только вылезая на край лабзы, Колян черпанул одним сапогом прохладной болотной водички. Здесь же, придерживаясь за шест, воду из сапога вылили, носки отжали и вперёд. К мечте! К охотничьему эльдорадо!

С первых же шагов мы поняли, что весёлого, в нашем путешествии будет мало. Только если найдём загадочный остров, где дичи разной будет видимо-невидимо. А пока, шагать приходилось очень трудно. Лабза оказалась не очень крепкой. Она с трудом выдерживала нас поодиночке. Если же мы сходились вместе, это место сразу заполнялось водой, и мы начинали погружаться. Да и поодиночке долго стоять на одном месте не приходилось. Тоже выступала вода, ноги проваливались в трясину. Даже отдохнуть, перевести дух, мы не могли, - нужно было двигаться, чтобы не утонуть.

Лабза колыхалась под каждым нашим шагом, показывала, как она тонка и ненадёжна. Шагать нужно было напряжённо, торопливо, суетно. От движений таких быстро устали.

Уже прилично вымотавшись, потеряв тропу, по которой заходили, найдя много новых троп и тропинок, мы нашли способ, как можно отдохнуть.
Взявшись за шест с обеих сторон, пригнули значительный кусок камыша, придавили его этим шестом и сверху уселись сами.

Это было блаженство. Руки и ноги тряслись от перенапряжения. Только теперь заметили, что идёт нудный, гнусавый дождик. Этот закончится не скоро. Ветер совсем стих, а понурые камыши шелестели лишь дождём.
Время определить, даже примерно, было невозможно, - солнышка нет.

Мокреть. Кругом вода: мокрое небо, мокрые камыши, за которыми и небо стало таким маленьким. И под ногами вода.

Хотелось есть.

- Давай один кусок съедим, а один оставим до острова.

Колян понуро отвернулся и признался, что второй кусок хлеба остался в куртке, которую он сунул под копну. Там же и луковица.

Мне не хотелось видеть друга огорчённым и я, переборов себя, каким-то наигранным голосом сказал, что это даже хорошо. Так бы мы всё съели здесь, на болоте, а теперь будем знать, что вот вернёмся, тогда и поедим.

Хлеб мы съели быстро. Запили водой, выступившей поверх вдавленного шеста. Хлебали эту серо-коричневую жижу пригоршнями. От удовольствия крякали.

Решив двигаться дальше, сразу растерялись, - куда? Колян показывал в одну сторону, я совершенно в другую. Мы даже не могли определить, откуда пришли.

Признаваться, что мы заблудились, не хотелось. Не хотелось!

Заблудиться в лесу, в горах, в любом другом месте, где под ногами твердь, где можно встать и постоять, сесть и посидеть, всё обдумать, даже лечь можно. Можно костёр развести, погреться.

И совсем другое дело заблудиться в камышах. Где нет земли. Где прислониться не к чему. Не на что опереться, кроме взгляда друга.

Страх пронизал нас. Мы смотрели друг на друга и видели этот страх. Видели и пытались побороть. Может мы это делали неумело, может, оценивали ситуацию как-то по-детски. Но мы и были ещё детьми.
Будь мы поодиночке, в такой ситуации, наверное, страх бы нас одолел. Но мы были вместе. Мы одержали первую победу, - над страхом.

Кажется, мы здорово повзрослели в эту минуту.

Теперь не играло роли, в какую сторону идти. Когда мы осознали, что мы заблудились, поставили себе задачу идти прямо. Всё равно выйдем.

Но задача была сложной, практически не выполнимой. Компаса у нас не было, а небо закрыто тяжеленными дождевыми тучами.

Однако стоять нельзя, только в движении наше спасение.

Где-то впереди, не очень далеко, с треском и кряканьем взлетают утки. Колян ещё дёргает ружьё, но уток мы даже не видим, - очень плотный и высокий камыш.
Пытаемся пробраться к тому месту, откуда взлетели утки, - не удаётся. Лабза становится совсем жидкой и поверх неё уже стоит вода.

Сперва Колян проваливается почти по пояс, а потом и я ныряю в окно, проеденное ондатрами. Он просто вымок, а я утопил один сапог. Попробовали шестом пошарить под лабзой, - какой там, дна не определить.

Бредём дальше. Кто идёт впереди, у того и шест, чтобы хоть как-то прощупывать дорогу.
Снова взлетают утки. Нам их так и не видно. Уже отворачиваем от того места, где они поднялись. Поняли, что утки сидят в редниках, где нам совсем не пройти.

Дождь усилился.

Останавливаемся передохнуть. Заминаем шестом камыши, валимся на этот шест, не замечаем, что почти сразу оказываемся в воде. Лежим отпыхиваясь. Молчим.

Снова бредём. Замечаю, что Коляна всего трясёт, - он в одной рубахе. Снимаю куртку. Он отказывается. Едва уговорил погреться. А чем там греться-то, - мокрая насквозь.
Сил нет.

Решаем залезть друг на друга и посмотреть где берег.
Колян предлагает мне залезать на него, так как я длиннее. Я и, правда, длиннее почти на полголовы. Он встаёт на четвереньки, руками опираясь на шест, я залезаю ему на спину. Вся эта пирамида не дотягивает и до половины высоты камыша.

Второй сапог мне явно мешает, снимаю его и несу в руках. Долго несу.

На одном из отдыхов Колян молча, взял мой сапог и швырнул в камыши. Я не говорю, что уже исколол, изрезал об камыш все ноги. Носки висят лохмотьями. Да если их и совсем не станет, будет не понятно, - грязная жижа скрывает ступни. Ноги коченеют, почти не чувствую их.

Где-то стороной протянули гуси. До нас долетел лишь их гогот, - будто смеются над нами.

Хотели найти хатку ондатры, чтобы отдохнуть на ней. Так и не нашли. Пришли к выводу, что на лабзе ондатра хаток не делает.

Дождь, дождь. Он тёплый. И ноги уже не мёрзнут. Чуть кружится голова, как от первой сигареты.

Колян трясёт меня за плечи. Я, кажется, уснул. Он напялил на меня куртку, что-то кричит. Не разберу что, но киваю головой, пытаюсь переставлять ноги, идти за ним.

Начинает темнеть. Быстрые сумерки. Возможно, это оттого, что в камыше и днём-то не совсем светло. А может такие плотные тучи, и очень низкие.
Дождь. Камыш. Болотная жижа.

Стою на четвереньках. Вода уже выше локтей. Колян, едва переставляя ноги, ходит по кругу, ломает камыш. Набрав охапку, укладывает в центре круга, разгибается и идёт снова.
Хочу помогать ему. Хочу двинуть ногой, хочу окликнуть его, и не могу…

Большой кучи камыша не получилось, - Колян тоже был без сил. Мы легли, прижались, укрылись курткой.
Страх был только за родителей. И был он не какой-то конкретный, скорее это было отчаяние, или жалость. Да, именно жалость. Ведь нас здесь никогда не найдут. Никогда.

Под камыш Колян положил шест и ружьё. Сверху постелил верёвку, что размотал с себя. Кажется, уснули.

Проснулись, а вернее, пришли в себя в полной темноте. Кругом вода.

Где небо, где земля? Или что там теперь вместо неё. Одна вода. Ни какой кучи камыша и в помине не было. Всё затопило. С трудом отыскали шест, ружьё нащупать не удалось.
В потёмках отползли в сторону, прижали камыш шестом и снова забылись.

На рассвете было совсем плохо. Ни локти, ни колени не хотели слушаться, не разгибались. С трудом отыскали под вчерашней постелью ружьё.

- Мы должны идти.
- Мы должны двигаться.
- Должны.
- Должны!

Конечно, мы не говорили высоких слов. Мы вообще не говорили. Мы чувствовали друг друга, чувствовали до тонкости, до последнего волоса на голове. В этой критической ситуации мы до такой степени были вместе, были вдвоём, что даже представить себе это состояние очень не просто.

Один лишь пример. Колян шёл впереди и напоролся глазом на обломанную камышину. В этот момент мой глаз обожгла такая дикая боль, что я упал на колени.

Слава Богу, всё обошлось, но этот момент, да и много других, доказывает как мы стали едины.

Мы чётко и ясно понимали, что если до вечера не выйдем, то уже не выйдем никогда.

Мы шли. Мы тащились! Мы ползли! Поддерживали и подбадривали друг друга из последних сил.

Где-то взлетали утки. От налетевшего ветра шумел и завывал камыш. Дождя уже не было. Рваные тучи растаскивало по серому небу. В какой-то момент случился просвет, и сквозь тучи можно было угадать, где находится солнце.

Это прибавило сил.

Не сдерживая хрипы и стоны, рвущиеся из наших ещё не широких грудей, мы шагали и шагали. Мы жилы рвали и не верили ни в чёрта, ни в дьявола. Только в себя, да в друга, который хрипит рядом.

Верёвка, коровья лычка, теперь связывала нас. Накрепко связывала. Да и без верёвки мы чётко слышали, как бьётся сердце друга.

Лабза внезапно стала уходить из под ног, стала стремительно тонуть. Мы шарахнулись назад. Остановились, соображая.

- Это край. Впереди береговой редник.

Ещё потоптались, вытягивая до боли шеи, вглядываясь в те камыши, где должен быть берег. Ветром пригнуло на момент камыши и за ними мелькнули милые берёзы.

Не раздумывая и минуты, мы бросились в воду. Той воды нам было по грудь, да мы её и не заметили. Перебрели редники, береговые камыши, вышли на кошенину.
Повалились, раскинув руки. И хохотали. Или плакали.

С родителями было трудное объяснение.

Отец очень нервничал и всё кричал, что нет там никакого острова. Кричал, что там одни редники, что там даже плёса ни одного нет. Что утки и гуси в этих редниках и водятся. А косуля прекрасно себя чувствует на лабзе, даже на самой жидкой и слабой.

- И ещё,- добавил отец, - зимой это болото почти не замерзает, так, что выбросьте из головы все дальнейшие исследования.

Что-то мне подсказывало, что мы с Коляном были не первыми исследователями Болдушино.

А мечта была красивая. Остров средь бескрайнего болота, и мы с другом на том острове. Именно таким, в те годы, нам представлялось охотничье счастье.

А разве бывает другое счастье?