Воздушная тропа

Мы с друзьями уже топаем ногой в Москве от нетерпения, часто перезваниваемся, возбужденно разговариваем, считаем последние дни до открытия охоты, уточняем состав компании. Да и просто треплемся, обсасывая мельчайшие детали. Ведь это тоже часть охоты. Ее предвкушение.

И вот наступает долгожданный день. Приехав раньше положенного к месту встречи — кафешке на Минском шоссе, — стою на обочине, курю одну сигарету за другой и высматриваю в потоке машин знакомые легковушки друзей. Время тянется еле-еле, а мысли уже все там, в Смоленской области.

Ехать нам предстоит почти триста километров, сначала по Минке, а потом, уже за Днепром, когда свернем направо, еще километров пятнадцать, пока не кончится проезжая дорога и насыпной грейдер не разбежится мокрыми весенними дорогами по пустым полям. Вот там мы и разобьем наш охотничий лагерь. Прямо на обочине дороги. В лесу еще много снега и сыро, а в чистом поле ставить палатки опасно из-за традиционной весенней русской забавы — привычки палить прошлогоднюю траву.

День только разошелся, а мы уже на месте. Палатки установлены, дрова из леса доставлены, костер разожжен. Мы сидим за столом, разговариваем, делимся планами на вечернюю тягу. Самые нетерпеливые собираются в путь. Застоялись мы в городе, хочется побродить по весенним лесам, подышать новыми запахами и заодно выбрать себе подходящее место для охоты…

Солнце клонится к закату. Я не спеша бреду по сухой прошлогодней траве через поле к лесу. Идти легко. Трава лежит широкими пластами. Поля, когда-то богатые овсом, ячменем да сенокосами, постепенно зарастают свободной дикой травой, кое-где уже утыканной тонкими побегами березняка. Если ничего не изменится, то лет через пятнадцать-двадцать поднимется здесь молодая березовая роща.

Сюда будут ходить за душистыми вениками для бани, за черноголовыми подберезовиками, а еще через десяток лет за белыми грибами — настоящим богатством березового леса. Но это все будет, а пока я иду по весеннему полю, вдыхая прелый запах старой травы и поглядывая по сторонам в надежде увидеть вечерних тетеревов, песни которых уже разгораются по дальним перелескам.

Минут через двадцать неспешного хода я наконец добредаю до лесной опушки. Осмотревшись, понимаю, что это на самом деле просто заросшая ольхой и черноталом балка, скрывающая в овраге полноводный весенний ручей. Идти дальше, до самого леса, нет ни времени, ни смысла. Осторожно спустившись по крутому свалу и пройдя вниз по ручью, я оказываюсь на небольшой полянке, поросшей свежей щетиной молодой травы.

По берегам ручья простирается ольшаник. Он уже выкинул сережки и стоит в легкой розово-малиновой дымке. Сама балка, шириной метров пятьдесят, постепенно поднимается в обе стороны от ручья, и на ее верху растут старые березы и ели. Снизу, со дна оврага, кажется, что они уходят высоко-высоко в небо.

Но самое замечательное, что в этом месте, по ручью, деревьев очень мало, и потому создается впечатление, что в небе над ним пролегает извилистая дорога, обрамленная кронами деревьев, растущих по склонам оврага. Место мне очень нравится. Настоящая воздушная тропа! По-моему, то что надо для вальдшнепиной тяги.

Решив остаться, я снимаю рюкзачок и пристраиваю его на елке, стоящей на краю полянки. Ружье собрано, и в стволы ижевской двустволки ложится пара «семерок». Теперь остается только ждать.

С наслаждением закуриваю сигарету и оглядываюсь вокруг. Солнце висит где-то над лесом. Отсюда, со дна балки, его давно не видно, но вечерние лучи еще скользят по вершинам деревьев, обливая их розово-желтым светом. Под деревьями уже сумерки, только белые носики закрывшихся на ночь ветрениц светятся на темных склонах.

В полях смолкли трели жаворонка, но «вечерняя смена» — тетерева — расходятся не на шутку: ритмичное бормотание то и дело прерывается чуфыканьем, а это значит, на току сошлись азартные бойцы. Дрозды никак не успокоятся в кронах деревьев, перелетают с резкими криками с ветки на ветку, да и прочие пичуги, устраиваясь на ночь, выдают прощальные трели.

Я стою над ручьем, слушаю его негромкие переливы и пение вечерних птиц, вдыхаю пьяные, душистые запахи оттаявшей земли, молодой зелени и сухой травы, вижу разноцветные капли подснежников, кружево бордовых сережек на ветвях ольхи и молодую зелень на кончиках старых еловых лап.

Я закрываю глаза и словно растворяюсь в молодой весне, зарождающейся прямо здесь и сейчас. Ради таких «интимных» минут я и еду на весеннюю охоту, чтобы, сбросив с себя оковы зимнего безвременья, присутствовать при великом пробуждении природы.

Но повод для таких поездок и «вишенка на весеннем торте» — это, безусловно, вальдшнепиная охота. Такая долгожданная и такая гармоничная. Уместная во всем. Звуки на тяге ничуть не выбиваются из основной нежной весенней мелодии: басистое хорханье и звонкое цыканье — две главные нотки в вечерней апрельской симфонии. Остается только ждать: вот-вот невидимый дирижер перелистнет страницу партитуры, и зазвучат эти ноты по опушкам и перелескам.

Гаснут розовые свечки на самых высоких деревьях; солнце ушло за горизонт, и воздушная птичья тропа еще ярче проявляется в синих сумерках на фоне резко потемневших деревьев. Я стою в напряжении и, как гаишник на трассе, верчу головой, пытаясь угадать, откуда прилетит первый куличок. Медленно дышу ртом (не носом), так тише и не мешает слышать идущего в твою сторону вальдшнепа. Вот только сердце бухает в груди, в висках, и с ним никак не совладать.

Далекий дуплет эхом прокатывается по перелескам: на кого-то из ребят налетел первый кулик. Тут же с другой стороны кто-то в азарте разряжает свой автомат по увертливой цели. И пошло-поехало! Бах! Бабах! Далеко, близко, где-то за лесами гремят выстрелы. Птица совершает свой вечерний брачный полет. Я чувствую, как уходят последние секунды перед ее появлением, прикрываю глаза и весь обращаюсь в слух. И вот, как всегда неожиданно, воздух толкает звуковая волна, начиная с низкой ноты: хо! хо! хо! Идет, родимый!

Вальдшнеп идет с верховьев балки, придерживаясь дорожки над ручьем, проложенной между кустарниками. Его силуэт маленьким корабликом четко виден на светлом небе. Поднимаю ружье и, накрыв стволами налетающую в штык птицу, нажимаю курок.

Кулик «ломается» в воздухе и, сложив крылья, падает на поляну в нескольких метрах от меня. Я поднимаю свой первый трофей. Птица бита чисто. Погладив долгоносика (любоваться некогда), заправляю его голову под крыло и укладываю на мох под рюкзак. С полем! Новый патрон отправляется в ствол…

И снова с поля к лесу по «счастливой тропинке» тянет вальдшнеп. Хорканье птицы пересыпается звонким цыканьем. Опять гремит выстрел, и вальдшнеп падает в мелкие кусты над ручьем. Нахожу его быстро. Затихнув в моих руках, второй куличок устраивается рядом с собратом около рюкзака. Тут же бегу на «точку», прикуривая на ходу.

Но, успев сделать только одну затяжку, роняю сигарету под ноги и разворачиваюсь на очередного налетающего кулика. На этот раз он идет снизу. Резной силуэт мелькает над головой. Еле сдерживая себя от поспешного выстрела, я пропускаю его и накрываю выстрелом в угон. Да что за вечер сегодня! Три патрона — три вальдшнепа!

Сумрак становится гуще. Включаю фонарь и бросаюсь вверх по ручью. Искать, по счастью, долго не приходится: птица лежит на чистом склоне оврага среди закрывшихся на ночь подснежников. Запыхавшись, спешу обратно, каждая минута на такой тяге на вес золота. Движение по воздушной тропе не затихает: не проходит и минуты, как по ней опять «катит» долгоносик.

Может, оттого что на дне оврага уже темная ночь, а может, от волнения, но стреляю я навскидку и практически наугад. Мимо! Птица дергается в сторону от пролетевшего заряда и начинает заваливаться вбок как раз над моей головой. Поспешно, пока она не ушла в тень деревьев, нажимаю курок. Есть! Дробь попадает в левое крыло.

Вальдшнеп волчком крутится на месте и медленно спускается мне в руки знаменитым «сухим листом». Прижав теплое ружье подбородком, я ловлю падающую птицу. Есть четвертый! И тут же, как апофеоз сегодняшней волшебной охоты, снимаю с неба пятого кулика (хорошо, что успел перезарядить ружье).

В этот раз место падения долгоносика я не вижу; в темноте можно определить только направление, куда упала сбитая птица. Я долго ищу ее с фонарем по берегам ручья. Закрадывается мысль оставить поиски и вернуться сюда утром, но, слава Богу, я наконец замечаю в ярком луче крыло с белой подпушкой, торчащее из-под черной коряги.

Пока я искал последнего вальдшнепа и выбирался на свою полянку, на землю опустился совершенный вечер. На фоне потухшего неба контуры воздушной тропы размылись, она совсем пропала из глаз — растворилась, как и не была. Да… Счастливая тропа!

Скорее всего, вальдшнепы, кормившиеся днем по ручью и ушедшие далеко в его верховья и мелкие перелески в полях, к вечеру тронулись обратно к лесу. Лететь напрямую через поля по светлому вальдшнеп не будет, а тут такая удобная «тропиночка» над ручьем подвернулась: и лететь безопасно, и ведет куда надо. Недаром из пяти куличков четверо шли вниз по течению, к лесу…

Остывая после охоты, я стою в темной балке, курю не спеша и с удовольствием разглядываю в луче фонаря свою пятерку лесных куличков. Слышно, как проходят еще несколько вальдшнепов. Правда, уже не по «тропе», а по окрестным полям. Конечно, теперь темно, и они уже не придерживаются привычных ориентиров, а лихо пересекают поле в разных направлениях.

Уложив добычу в рюкзак, я выбираюсь из оврага. Стрелять не хочется. Не хочется портить сегодняшнюю отличную статистику выстрелами наугад. Достаточно! Из пяти пролетевших вальдшнепов взяты все пять. Причем шестью выстрелами (с той охоты прошло почти пятнадцать лет, а повторить свой рекорд я так и не смог).

Я иду по темному полю, шарю лучом фонаря по траве. Над головой цвикает вальдшнеп. Я улыбаюсь ему вслед:

— Лети, лети! Бог с тобой!

Поправив потяжелевший рюкзак, я закидываю ружье и уверенно шагаю к нашему лагерю. До него около километра, и там уже горит вечерний костер. Должно быть, кто-то из ребят пришел раньше и зажег этот «маячок» для возвращающихся в лагерь охотников.

Впереди самое интересное — вечерние посиделки у костра, рассказы, рассказики, тосты «на крови», разговоры по душам, воспоминания. Когда еще нам удастся так поговорить! Разве что осенью, на сентябрьской охоте по боровой дичи где-нибудь в северной тайге.