В княжеских угодьях

В село Пластово, что раскинулось в шести верстах от Першина, привозили меня каждое лето на несколько недель, и не было более счастливых дней в моей жизни. Там стоял какой-то особый, незабываемый аромат луговых цветов, цветущих лип и шиповника. В доме было все просто: еда готовилась в русской печи, вода бралась из колодца, спать доводилось на матраце, набитом пахучим клевером. Главное, дед был охотником и владел двумя охотничьими ружьями. На всю жизнь врезались мне в память его охотничьи рассказы, а рассказывал он многое из своих похождений. Вот один из его рассказов.

Осенью 1940 года отправился дед по черной тропе за зайцами.

Пришел он на Титовское поле, что находилось между сел Пластово и Афанасьево, в трех верстах от дома.

Поле километр в длину да около того в ширину.

Не прошел дед и двадцати шагов от края поля, как поднялся первый русачок. Выстрел! Промах…

Надо заметить, что стрелял дед неплохо, ружье имел шомпольное, с удивительным боем, зайца била на семьдесят шагов навылет, лишь бы попасть.

Через несколько шагов поднимается второй заяц. Выстрел, опять промах. Так он стрелял по одиннадцати зайцам и только двенадцатого подранил. Заяц добежал до реки Крушма и провалился под тонкий лед.

С трудом, но достал дед свою добычу, вымученную столь неудачной охотой. До сей поры не понимаю, почему зайцы после первого же выстрела не разбежались с этого маленького участка, а терпеливо поджидали неудачливого стрелка.

Главной моей мечтой в то время было присутствовать на охоте. И вот одним летом моя мечта сбылась, меня взяли на охоту по перепелу. Прямо за домом было ржаное поле, в котором перепелов водилось превеликое множество.

Дед и два его сына обвязались веревками метров по десять. Посередине веревки привязывался кирпич, чтобы во время движения поднимать птицу. Ну а я вместо собаки должен был подбирать добычу. Дичь поднималась чуть ли не каждые двадцать шагов, и я едва успевал ее подбирать.

Добыли в тот день более двух десятков. Бабушка замучилась ощипывать. Но на утро в русской печи в большом чугуне с картошкой перепела были приготовлены и, испуская невероятный аромат по всему дому, выставлены на общий стол.

Угодья в окрестностях Першина и Пластова были благословенные, недаром Великим князем Николаем Николаевичем привечены. Дичи, даже и в мою пору, держалось предостаточно, а в княжеские годы, когда специально выращивали и выпускали зайцев, фазанов и даже волков, и того больше.

От железной дороги Пластово находилось в десяти верстах, в 60–70 годы туда летал раз в неделю самолет «кукурузник» из Тулы и изредка ходил автобус до областного центра. При такой удаленности приезжие охотники не очень жаловали эти места.

Другим летом поехал я с дедом и отцом на лошади за сеном. В километре от деревни из бурьяна поднялась стая куропаток, да с таким шумом, будто бомба взорвалась. У меня чуть сердце не остановилось. «Не меньше сотни поднялось, беги за ружьями», — сказал дед отцу.

Тот был скорым на ногу, быстро обернулся с ружьями и патронами. Дед приметил, где стая села, туда они и пошли, а я остался при лошади. Метрах в трехстах послышались первые четыре выстрела. Примерно через полчаса еще четыре выстрела.

После второго залпа птицы улетели на значительное расстояние, и стрелки не стали их далее преследовать. Принесли они шесть куропаток, доброе было жаркое!

Как-то на автобусной остановке встречаем с двоюродным братом деда Овсянкина, который слыл волчатником в деревне. На скамейке около него лежали два мешка, один из них шевелился и пищал.

Поинтересовались, что там. Дед достал оттуда двух маленьких черных волчат. Мы сразу начали их тискать и просить подарить одного. На что нам было сказано: «Волк — не собака, и в деревне ему не место». Рассказали мы об этом дома своему деду, на что он нам, в свою очередь, поведал такую историю.

Дед Овсянкин каждый год волчий выводок скрадывал, да вот в этом году случилась незадача. Выследив логово, как обычно один, отправился он за выводком. На такой случай  всегда брал свое ружье и именной наган у деда-партизана.

Благополучно добыв волчицу, полез он в нору за волчатами, засунул наган за пояс, как вдруг на него внезапно набросился волк-самец. Ухватив его сзади за ворот бушлата, матерый уже было совсем подобрался к горлу.

До ружья не дотянуться, оно лежало поодаль, тут и пригодился наган. Охотник, в тесноте норы, изловчился и выстрелил волку в брюхо несколько раз. Так партизанское оружие спасло волчатнику жизнь.

В то время было, за что рисковать. За волчицу платили сто пятьдесят рублей, за волка сто рублей, за волчат давали по пятидесяти рублей.

Выходит, деда Овсянкина ждала премия в триста пятьдесят рублей, огромные по тем временам деньги! Столько стоил мотоцикл «Ковровец» или большой холодильник «ЗИЛ».

Став охотником, я старался в каждый сезон посетить Пластово. Весной приезжал на тягу и отстаивал зорю в барском лесу.

Летом в августе ходил на перепела и куропаток. Любил походить вдоль речки Пластовки и Рысни, где выводились чирки, а на пруду за околицей были и кряковые.

В этих речках водились выдры. Живыми мне их видеть не доводилось, а вот зимой часто попадались их следы у реки. Много раз по молодости лет сидел я в засидке, надеясь добыть чудного зверька, но ничего, кроме подмороженных ног, домой не приносил.

Осенью моя любимая охота была по черной тропе. Нравилось отмахать десяток верст в поисках заветного русачка, а вечером у шумящего самовара, за рюмочкой любимой дедушкиной «Зубровочки», слушать его рассказы о прошлых временах.

Как давно это было! Вот уже двадцать пять лет, как не стало дедушки, но память по-прежнему хранит предания старины глубокой.