Сага о собаках

Осенью Прокопич с ума чуть-чуть трогается.

Ну, это нормально.

Все охотники с началом листопада чуть «двигаются», начинают собираться в тайгу.

А он еще и по весне.

Только зелень проклюнется, он тащится на подернутый цветом взгорок и на колени — бух.

Что-то под нос себе бубнит.

Аннушка налетает на него:

— Ты блаженный или как? Сыро совсем, а ты умом маешься!
— Да ты не шуми, голубушка! Присядь рядом да ладошкой по новой травке-то. Слышишь, как она ластится?

А сам во всю рожу улыбается. Шевелюра рыжая в разные стороны, а сквозь нее солнышко. Ну чисто блаженный!

НАЙДА

Собак Прокопич сменил за жизнь штук… уже и не упомнить, сколько. Напарники менялись. Тоже много. Участки менял. Вот теперь на четвертом. Сдуру рассобачились с напарником, пришлось делить участок. Теперь и напарник один ходит, и Прокопич. Тому плохо, да и этому не лучше, а мировая не берет.

Вообще-то Прокопич еще жилистый. Ноги крепкие, перед дальней тропой не дрожат, глаз не утратил зоркость. В любой кедре белку углядит, а уж если соболь, того и в глубоких сумерках увидит. Жена, правда, последние годы не особо жалует Прокопича, все-то ей не так.

А может, и правда неловким стал? Ох время, времечко! Да грех на жизнь жаловаться. Двух дочерей подняли. Красавицы. По молодости, когда промышлял с напарниками, зверей часто добывали. Семья без мяса не сиживала. А стал один ходить, как-то попустился.

Про медведей однажды оговорился, когда внуки испростыли, кашляли вовсю, а дочь Валентина жиру просила. Знамо дело, медвежий жир — первое дело при простуде. Так вот тогда Прокопич как-то странно хмыкнул и обмолвился:

— Так вроде как все. Не будет у меня боле жиру-то ведьмедячьего. Купляйте! Вон охотников полна деревня.

Тогда не поняли его толком. Но оказалось, на счету у Прокопича тридцать девять медведей уже было. А сороковой — роковой! Прокопич и осмирел.

Найда Прокопичу из гнезда бывшего напарника досталась. Родители у нее ярые охотники. Мамка, та больше по зверю ходила, особенно за сохатым. По медведю же такая злоба выходила, что узнать трудно было, кто медведь, а кто собака. А кобель, Байкалом звали, этот соболя гонял. Ох и вязко гонял!

Найда щенком была маленькая, толстенькая, мордочка остренькая, в ладошку тычется. У ограды на травку положил. Старая подошла, легла рядом. А та и радехонька, тычется в брюхо матери.

Старуха взяла да и укусила щенушку. Ох и заголосила маленькая! Во дворах собаки залаяли, а через огород волк завыл. Густо так, басисто. Но о нем отдельная история.

ЛЕХА

Леха, сосед, что через огород от Прокопича, вовсе и не охотник. Сколько себя помнит — пастушит. Детство Лехино застыло на том уровне, как родителей, погибших еще молодыми, схоронил. Будто и не взрослел он.

Стадо деревенское хоть и невеликое, а догляд нужен. Леха при стаде полный хозяин. Почти директор! Он даже газеты читает «подчиненным». Однажды, закончив политинформацию, Леха обнаружил незапланированных слушателей: на другом берегу реки сидела старая, облезлая волчица.

Она была нестрашная. Леха даже подумал, что это собака. А когда та спустилась и исчезла в расщелине, понял, что волчица. Из-под берега доносился скулеж щенят, дерущихся за титьку с молоком.

Вечером Леха все рассказал своему корифану Петюне. Долго обсуждали план захвата коварного зверя. Караулить с ружьем не хотели. Решили, что пойдут ондатровые капканы. Только не один, а сразу четыре.

На другой день торопливо расставили капканы возле входа в логово, постоянно озираясь по сторонам. Быстро оттолкнувшись от берега, переплыли к коровам. И тогда обоих пробрал нервный смех.

Волчица, прибежавшая к логову с куропаткой в зубах, еще издали уловила враждебный запах человека: нужно спасать волчат. Выбрав самого крупного и толстого волчонка, ухватила его за загривок, осторожно миновала капканы и пошла наметом в сторону дальних лесов.

Торопливо возвратясь, снова выбрала самого крупного и, не отдохнув, стрелой полетела в леса.

Когда солнце уже накалило воздух, волчица возвратилась за последним, самым хилым волчонком. Но опоздала.

Охотники уже приплыли на своей дырявой лодке проверять капканы. Щенок, оставшись в логове один, стал беспокоиться, скулить и, наконец, выбрался наружу, как раз навстречу охотникам. Петюня нацелился было в волчонка, но Леха дернул его за плечо:

— Не стреляй! Совсем малый. Не стреляй!

Он вышел вперед, потянулся к щенку, и тот подошел, стал обнюхивать руки, позволил себя взять. Петюня попятился, не отпуская ружья:

— Ты чё? Это же волк.
— Какой тебе волк! Щенок совсем!

Оглядываясь по сторонам, Петюня попятился к лодке:

— Ну дурак! Ну дурак!

ВОЛЧОК

Так на подворье деревенского пастуха Лехи завелась первая живность. А что это волк, Леха умолчал и другу запретил языком молоть. Звать щенка стал Волчком. А тот и правда крутился весь день как заводной.

Уже через неделю Волчок уверенно таскался за Лехой в поле, где весь день гонялся за овцами, потявкивал на них, пока не выматывался и не валился подле хозяина спать. Рос быстро, был крепким, хоть и некрупным. Да это и лучше, не подумают, что волк.

Он и внешне не очень походил на зверя дикого. Шерсть после первой линьки стала нарастать какого-то чернявого цвета, красивого. Правда, хвост висел поленом, как и положено.

Когда Прокопич принес домой Найду, Волчку уже два года было. Ящик фанерный поставил Прокопич у сарая, сена туда сунул пригоршню и Найду посадил. Утром, выйдя на крылечко, он обнаружил возле ящика черного, хмурого на морду соседского кобеля. Тот спокойно лежал и поглядывал на вышедшего по нужде хозяина дома.

— Это чего? Ну-ка пошел вон отседова! — скомандовал Прокопич да еще и намахнулся веником, подвернувшимся под руку.

В глазах Волчка даже крохотная тень испуга не появилась. Он не шелохнулся, продолжая смотреть тяжело из-под бровей.

— Ух ты! А ну пошел!

Прокопич шагнул было к кобелю, но увидев, как тот оголил свой клык, блеснувший, что тебе клинок горца, тут же заскочил обратно на крыльцо. И забыл, по какой нужде вышел. Уже за дверью в щелку стал наблюдать за псом.

Тот встал, заглянул в ящик, долго втягивал носом запах щенка. Повернулся в сторону двери, за которой притаился Прокопич, и пошел к забору. Перемахнул через него, словно это и не забор в человеческий рост. Прокопич вышагнул, молча погрозил кулаком и окончательно ушел в сени.

С этого дня Лехе за коровами приходилось бегать одному, так как Волчок сутками пропадал в соседнем дворе. Чем уж ему приглянулась сучонка Найда, объяснить трудно, но он жил подле нее, с большой нежностью ухаживал за щенушкой, облизывал ее, позволял залезать на себя, теребить за морду. Прокопич уже и не ругался.

Когда Найда подросла, превратившись в длинноногую сучонку, Волчок стал уводить ее со двора. Уходя в поля, к реке с ее непролазными зарослями, собаки оказывались в своей любимой стихии. Они что-то вынюхивали, кого-то раскапывали и уже к вечеру возвращались уставшие, грязные, но очень довольные…

Приближалось время собираться в тайгу. Было понятно, что тащить туда Найду без Волчка — пустая затея. Она или сбежит, или просто не будет работать. Вот и решили Прокопич с Аннушкой уговорить Леху продать сильного да смышленого кобелька. Аннушка быстро дошла до сельпо, принесла бутылочку беленькой.

Леха захмелел быстро, но на просьбу Прокопича ответил категорично:

— Нет! Друзей не продаю! Окромя всего прочего, тайна в нем.
— В ком тайна?
— В Волчке! — и Леха многозначительно, подняв палец в потолок, не беленый уже лет десять, замолчал.

А утром сам пришел.

—Ты, это, на сезон-то бери его, если хочешь. А продать не могу.

У Прокопича от радости аж дух захолонуло. Наконец, продышавшись, уже в след уходящему Лехе он крикнул:

— Это, слышь, Леха, спасибо тебе!

ПРОМЫСЕЛ

Началась охота. Работа собак радовала Прокопича. Найда и белку легко находила, и за соболем пошла без всяких учителей. А ведь ей еще и года не исполнилось. Беспокоило лишь то обстоятельство, что Волчок, активно работающий в поиске и в преследовании, почти не лаял.

Найда заходилась истеричным криком, особенно когда соболек был на виду, а этот лишь ворчал, помахивал хвостом и утробно взлаивал. Но уж на ноги крепкий был. Соболя гонять ему было в удовольствие. Даже по глубокому снегу, доходившему до брюха, он шутя мог бежать весь день.

Однажды, ближе к новогодним праздникам, когда ходили по путикам, трясли капканы, а гонный соболь стал большой редкостью из-за глубокого снега, набрели они на семейку изюбрей. Собаки замешкались сзади и помешать не успели.

В стволе сидела пуля, и Прокопич торопливо пальнул в лопатку молодого быка. Показалось, что прицельно. Семейка сорвалась с места и мгновенно скрылась за перевалом. Прокопич подумал, что промазал и материл себя на чем свет стоит:

— Дык вот, мазила, дык! Яз-зитте-то!

Подбежавшие на выстрел собаки внимательно его выслушали, заводили носами и встали на свежие следы. Что тут началось! Кобель с дикой скоростью полетел следом за зверями. Найда, прыгая следом и утопая в рыхлом снегу с головой, сразу отстала и, может от обиды, может от азарта, голосила, смешивая завывания с лаем.

Когда они убежали, Прокопич подошел к тому месту, где стоял бык в момент выстрела. Вот он прыгнул, вот прыжками пошел в гору.

— Ба! Да я попал! Попал! — на снегу виднелись мелкие алые бисеринки.

Волчок снова удивил Прокопича. Он, видимо, догнал раненого оленя и профессионально перехватил ему горло. Сколько было собак, всегда они ловили добытых зверей за задние ляжки. Если запоздает охотник, так и кончат всю филейную часть. А этот — за горло.

Уже сколько лет не добывал Прокопич мяса. Обрадовался. Накормил до отвала собак. Два дня вытаскивал до зимовья. Собак хвалил да наглаживал. Удался сезон. Удался.
Как из тайги вышли, отдохнули недельку, Найда потекла. Волчок не отходил от нее ни на шаг.

Страшно ревностно относился. Аннушка выставит чашки с едой, он сперва обнюхает чашку, из которой Найда ест, потом уж идет к своей. Кобелишка деревенский заскочил в калитку. Лохматенький такой, шустрый.

Драки не было. Волчок убил его моментально и уже мертвого долго хлопал головой о притоптанный снег. Прокопич отступил назад:

— Это только погляди, яз-зитте-то!

Когда Волчок успокоился и отошел к будке, где отдыхала Найда, Прокопич запихал бедного кобелька в мешок и на санках отвез на свалку. На обратном пути завернул к Лехе. Приступил к нему что есть мочи. И тот по трезвянке рассказал, что Волчок самый настоящий волк.

Прокопич долго сидел с выпученными глазами и открытым ртом. А Леха ничего, спокойный, даже похохатывал.

— Они приходят ко мне. Раньше один приходил, а теперь вместе. Любовь у них, видно, хоть и звери.

Ощенилась Найда весной, когда в полях начинала зеленеть трава. Ближе к утру надрывно завыл Волчок. Прокопич выскочил во двор, услышал, как скулит Найда, и все понял.

— Яз-зитте-то, корова телится, так меньше мороки. Чего он на всю деревню-то благовестит?

Щенки были крепкие, скуластые, все как один черненькие. Когда Аннушка брала одного на руки, Волчок настораживался и следил за каждым движением хозяйки. А если она со щенком на руках, чтобы подразнить его, направлялась в сторону калитки, он хватал ее за подол и тянул назад, к будке.

Когда подросшим щенкам явно стало не хватать материнского молока, Волчок стал приносить из поймы то ондатру, еле живую, то зайчонка недодушенного. Даст им на забаву, а они и ярятся, затем он начинал рвать добычу и каждому по куску давать.

Себе щенка не оставили. Леха одного взял, остальных охотники расхватали. Прознали как-то про Волчка-то. Не одобряли, что в деревне такую зверину привадили, но щенков-то, вона, в один день растащили. Три ночи потом вой стоял над деревней, всю душу изорвал на ленточки.

Осенью в тайгу ушли. Все трое. С годами Прокопич как-то уставать стал. Не физически, хотя и это не отнимешь, а как-то душой. Будто гнетет что. Одному в тайге тяжко. С собаками перекинешься парой слов и снова весь день молча. И другой день, и следующий.

А к этой усталости приплелась еще какая-то хвороба: Прокопич стал слышать голоса. Например, вечером всю работу сладит, сядет себе на нарах чаек гонять, и вдруг за дверью мужики как заговорят, да так явственно.

— Перед переходом соболек-то вляпался в капкан.
— С чего ты взял? Во втором после перехода.

Прокопич тихонько подкрадется к двери и как толкнет ее. Собаки из кутухов головы высунут, пялятся на хозяина.

— Тфу-ты, яз-зитте-то!

На завтра все планы меняет, идет в сторону перехода. Идет торопливо, будто его там кто ждет. И ведь правда, перед переходом на «зенитке» бусарь крутится, старается лапу высвободить.

Успокоит Прокопич соболька и дальше бегом. Через переход, ко второму капкану. Точно! И там висит! Не может охотник понять и объяснить себе такое волшебство.

А однажды спать уже умостился, слышит, за дверями зимовья хихикают:

— Завтра лапу отломит. Еле притащится к зимовью.

А днем в шерлопник соболька собаки загнали. Поторопился Прокопич, поскользнулся на лишайнике и так хряснулся на колено, что потом неделю лежал на нарах, примочки разные делал.

В этом сезоне все ждал, прислушивался, а они молчат. И вот однажды он их увидел. Промелькнули между деревьями, и опять нету. А один из них на самого Прокопича смахивал, только старее гораздо. Украдкой, коротко обмахнул себя перстами и спать. А ночью проснулся от разговора за дверью. Разобрал только одно: «Не ходил бы».

СОРОКОВОЙ
Осень глубокая. Снег, правда, еще не задавил. Самое время соболям на пятки наступать.

Но Прокопич сдался. Не стало сил бегать за собаками. Плюнул и пошел капканы поднимать. И вот уже вторую неделю таскается по путикам. Собаки все поняли, не уходят далеко, шелушат белочек, накоротке когда соболька поднимут.

А погода нынче балует всю живность, ой балует. Тепло. На припеках снег стаял, река и не думает вставать, чуть шугу кинет ночью, а к обеду опять чистая. Только забереги узорной бахромой оторочили извилистую линию, да тайга просветлела крепко, уронив листья берез, осин, тальников, осыпав воздушные иголки лиственниц, оголив заросли береговых черемушников.

Медведи в этом году крепко нагуляли жиру на дармовых орехах, лежат теперь в уремных местах, ждут зиму. Если и передвигаются где, то коротко.

Присел Прокопич отдохнуть, лицо солнышку на ласку подставил. Дальше под уклон, до самого перехода, а там уж рукой подать до зимовья. Глаза сами прикрываются. Так бы и вздремнул на солнцепеке-то. Тайга монотонно шумит, разговаривает сама с собой, покачивает кроны великанов. Хорошо!

Впереди, ближе к каменистым выступам, промелькнула тень. Или показалось? С какой-то тревогой, вдруг колыхнувшейся в груди, стал всматриваться Прокопич в камни. Услышал, как закричал, потом заплакал… ребенок. Откуда ребенок? Здесь же заговорили, срываясь на крик, взрослые…

— Ну, яз-зитте-то! Ну, чё такое? Блазнится опять!

Прокопич подхватился и кинулся по склону. Ребенок продолжал плакать, да жалобно так, что Прокопичу больно стало. Побежал он по склону, заторопился… Выскочив из-за камня, похожего на огромный зуб доисторического животного, Прокопич нос к носу встретился с медведицей.

Вернее сказать, медведица стояла в пол-оборота и лупила лапой орущего медвежонка. А тот прижался к камню и тряс передней лапой, на которой висел капкан, предназначавшийся росомахе.

Не в силах погасить инерцию, Прокопич подскочил прямо к медведям, на ходу успев стащить с плеча «Белку». И уже тыча стволом куда-то между лап медведице, моментально всплывшей на дыбы и до предела разверзнувшей пасть, он успел перевести переключатель на гладкий ствол.

Невеликий калибр, не для медведя, но все же не тозовочная пулька, годная лишь для белки, соболя, глухаря.

Выстрел уже был запущен. Уже началось движение спусковой скобы, уже боек приосанился, напрягся и, ощутив удар, стремительно полетел в маленькое, тесное отверстие, к которому прижался плотно капсюль патрона, исключая зазор.

Не дай Бог сотворить осечку! Хозяин так надеялся на капсюль. Вечером, заряжая этот патрон, он долго и внимательно разглядывал его, близко поднося к стеклу лампы.

Пуля уже покинула длинный ствол ружья, когда медведица сгребла его всей пятерней да так рванула, что Прокопич чуть было без пальцев не остался.

Вырвала она из рук ружье и с замахом о ближнюю листвень хрястнула — приклад в щепки рассыпался. Другой лапой медведица поймала охотника за суконку. Но крепка суконка, не порвешь, не отлепишься от сильных лап зверя…:

— Сороковой! Промазал, яз-зитте-то! — была первая мысль, мелькнувшая в голове

Но, уже падая, Прокопич понял, что в драку вступил кто-то третий. Кто-то сильный и дерзкий. Детеныш же, пестун, из-за которого и заварилась вся каша, сумел-таки вырваться из капкана и опрометью бросился вниз по склону, надеясь только на свои молодые ноги. А медведица выпустила из своих лап охотника.

На четвереньках Прокопич откатился от свары и только теперь смог увидеть, что медведица боролась с Волчком. Картина перед глазами плыла и двоилась. Звон в ушах мешал услышать хрип и возню дерущихся.

Медведица мотала Волчка из стороны в сторону, падала на него всем весом, кусала клыками, рвала когтями, но он не открывал свои челюсти.

Откуда-то сверху, словно на крыльях, прилетела Найда и с бешеным криком принялась рвать медведицу за штаны, кидаться ей на спину. Но та уже плохо реагировала на болезненные укусы, слабела на глазах.

Прокопич все же не промазал, хоть и «сороковой», продырявил оба легких и только теперь заметил, что все вокруг и он сам были в медвежьей крови.

Волчок тоже успокоился — она убила его. Только Найда, хватаясь то за одну гачу медведицы, то за другую, все рвала и рвала их. Прокопич с трудом оторвал собаку от околевшего зверя. Она подошла к своему другу и принялась вылизывать его изуродованную голову.

Найда чуть поскуливала, словно просила Волчка подняться, даже легонько подталкивала его носом. Прокопич сунулся рядом на колени, тяжело вздохнул:

— Вот, яз-зитте-то, вот натворили-то! Чё же теперь будет-то?

Не может быть, чтобы собака плакала. Но из глаз Найды текли слезы. (или в них что попало?)… Прокопич положил руку на спину Найде, пытаясь хоть как-то успокоить ее, но она вдруг вздрогнула, отстранилась и даже зарычала.

— Ты чего, Найда? Ты чего, меня обвиняешь? Это же охота. Охота же! Ну, если б меня она так сграбастала и задавила, тебе легче было? Яз-зитте-то…

Найда так и стояла отстраненная, хмуро измеряя хозяина каким-то совсем не собачьим взглядом. Совсем не собачьим.