Снова в Кистеневские места

Под впечатлением удачной охоты 8 сентября мы прибыли в Новую Деревню, где предположили переночевать и ранним утром взять не давшийся нам прошлый раз Кистеневский лес.

Человек так устроен, что неудача укрепляет и зачастую поддерживает его энергию.

Я положительно стоял за то, чтобы снова брать все Кистеневские места, несмотря на доводы других соохотников, что места очень велики и неудобны для наших сил.

Расположившись на ночлег у хорошего и очень услужливого человека, Григория Козмича, бывшего дворового шорника, мы узнали, что в той же деревне есть мужики, местные охотники, отлично знакомые с местами.

Хозяин наш особенно хвалил Ивана, который, по его словам, охотник «настоящий».

Зная по опыту всю бесполезность разговоров с этими господами самопалистами, я все-таки согласился послать за Иваном, который и предстал пред нами через какие-нибудь полчаса.

Из беседы с ним я вполне убедился, что он такой же хвастун, как большая часть мужиков-охотников, не знающих правил охоты и смотрящих на охотников господ просто-напросто как на источник дохода, не считая угощений и проч.

Рассказам его не было бы конца, если бы я не прекратил их своевременно, давши ему позволение утром рано явиться на охоту, конечно, вполне подчиняясь моим распоряжениям.

Не могу не поделиться тут же рассказом моего уважаемого собрата по охоте В.Д. Лаврентьева об одном из ярых самопалистов г. Липецка.

В этом году во время охоты по тетеревам тамбовского губернатора в качестве проводника, знающего хорошо места, где держатся выводки, был взят самопалист, служивший в числе лесной стражи.

Старания его, хотя не особенно скоро, но все же увенчались успехом: собаки начали работать, зачуяв в одном из перелесков тетеревов. Пират Лаврентьева, старый польский легаш, работая тихо, но верно, потянул к густому березняку и наконец стал.

Лаврентьев не успел предупредить губернатора, бывшего от него в нескольких саженях, как старый косач с шумом взорвался; ждать было нельзя; он выстрелил — тетерев упал. Услужливый самопалист, вертевшийся как юла, бросился за тетеревом с криками:

— Их превосходительство убили косача!
— Ну что врешь? — возразил ему Лаврентьев.
— Верно-с, Ваше благородие... Да и выстрел Вашего благородия был с оттяжкой! — кричал самопалист.

Губернатор дал вволю поболтать расходившемуся плуту и, улыбаясь, сказал, что даже не стрелял по тетереву.

— А ты, братец, перестарался, — добавил он.

Прокоротав достаточно большой вечер, мы разместились удобно и комфортабельно, устроив себе ночлег в телегах на открытом воздухе. Ночь была чудная и теплая, как среди лета.

Утром рано нас разбудило начавшееся движение, хотя еще было темно: повели поить лошадей, затем седлали их, запрягли нашу тележку, и хотя охотники разговаривали между собою шепотом, но спать уже не хотели, да и надо было торопиться, так как день обещал быть жаркий и сухой, как накануне, следовательно, нужно было пользоваться маленькой утренней росой.

Взявши на себя, так сказать, ответственность за удачу этой охоты, я еще раз мысленно взвесил и обдумал, как расположить повыгоднее и правильнее наши силы, и решил завести гончих с конца Лубенского леса, а ружейников расставил по порубке, примыкающей к лесам — Вешаловскому и Копченскому. Дав точный приказ доезжачему и охотникам, мы тронулись в путь.

Объезд всей линии лесов был достаточно долог, так что, когда я проверил всю линию ружейников и стал на свое место, солнце уже взошло вполне, а сигнала наброса гончих еще не было слышно. Но вот и сигнал…

Ясно слышны крики Вяликова: «К нему! К нему! А-та-та! А-та-та-та!» Первый выстрел. Через несколько минут гон заливающейся стаи дружнее слышен несколько левее; вот повернулся, еще выстрел и еще… Смолкли. Значит, убит русак.

Глаза и слух неутомимо работают; напряженное состояние доходит до утомления. Вдруг слышишь отрывистый гон нескольких собак и рог доезжачего по лисе, идущей прямо на линию ружейников.

Через секунду или две я ясно вижу большую голову лисы, показавшуюся из-за куста, но быстро закрытую вторым кустом дубняка. Какое она примет направление? Левее или правее, или же прямо пойдет на меня? Быстро работает лиса, но мысль быстрее.

Лисица показывается из-за куста и идет параллельно линии ружейников мелочами березняка и дубняка. Вот наконец по ее направлению прогалок между двумя дубовыми кустами приблизительно в три аршина. Показалась… Выстрел.

Убита или нет? Ничего за кустами не вижу и сломя голову бегу туда. За кустом лежит с оскаленными зубами большая матерая лисица без движений, даже без конвульсий агонии. Так хорош и чист был мой выстрел! И заряд с картечью сослужил свою службу: картечь попала в шею и прошла в голову.

Лисица сделала одно только движение: когда я взял ее за задние ноги, вытянулась и, сильно прикусив высунутый язык, замерла.

Вяликов скоро подскакал ко мне и, принимая от меня пушистую лису, не выдержал и прорычал своим хриплым басом: «Ведь это чистое золото, барин! А? Чистота-то какая! И раны не видать!» Подошли несколько ружейников, рассказывая, что убито три русака: два прибылых и один матерый.

Все были очень довольны удачной охотой, а я тем более, так как не ошибся в своих распоряжениях.
Солнце сильно припекало; собаки притомились, почему мы и решили, пройдя Вешаловские и Копченские леса до Липецких мелочей, окончить охоту.

Ружейники снова зашли вперед, гончие снова были наброшены, но работа их была уже не та, что утром: редко кое-где отзовутся одна-две собаки. Недалеко от опушки леса раздался выстрел; стая быстро бросилась по тому же направлению, отозвалась еще раз дружно и смолкла совсем.

Дойдя до Липецких мелочей, Вяликов подобрал всех собак, и мы возвратились на квартиру, окончив эту охоту.

Выстрел последний был, как оказалось, самопалиста Ивана по прибылой лисе, но увы, по его рассказам, ружье было очень давно заряжено, и выстрел не последовал скоро за спуском курка, чего однако мы не слышали. Проклятий и брани по адресу ружья, конечно, не было конца.

Всего в эту охоту (7 и 8 сентября) были взяты нами три лисицы и семь русаков.

Проводка гончих собак в этом году началась с двадцатых чисел августа и продолжалась до 10 сентября, что было вызвано участием в стае моей трех молодых собак, а равно и прибавкой пары новых выжлецов по третьей осени, что было необходимо мне, ввиду того что весной этого года пали две старые собаки, в том числе и моя незабвенная Забава.

Проводка собак в ближайших лесах от города, в Студенском и Городском, показала, как и следовало ожидать, что зайцев (и русаков и беляков) будет много благодаря прекрасной весне, а вместе с тем и обнародованию нового закона об охоте, так быстро сократившего хищение и уничтожение дичи вообще, а у нас в особенности.

Липецк и его окрестности — благодатный уголок для всякой охоты как по перу, так и с гончими. Река Воронеж со своими заливами и Матыра, не говоря уже об обилии рыбы всевозможных пород и раков, дают хороший приют и птице в болотах, по берегам, в зарослях и камышах озер и заливов.

Удобство мест охоты и близость их от города породило охотничий промысел, кормивший и продолжающий кормить не одну семью пригородных слободчан.

Охотник, он же и рыболов, кормит с достатком свою семью, благодаря хорошему и постоянному сбыту дичи и рыбы на два рынка, расположенных весьма удобно от Липецка по линии нашей железной дороги.

Елец и Грязи покупают главным образом всю дичь из Липецка, так что горожанам и прежде бывало трудно достать дичи, а теперь с введением нового закона, когда самопалисты значительно уменьшили свои хищения, дичь поднялась в цене у нас; но вы можете ее достать (конечно, в указанное законом время) даже в мясных лавках.

Цены в 1891 году во время съезда на курорт колебались за пару: бекасов, куликов и прочей мелкой дичи продавали по 40–50 к., дупелей и чирят по 50–60 к., кряковая утка шла за штуку 30–35 к., тетерев за штуку — 50–60 к.

С закрытием сезона дичь, как и все продукты и жизненные припасы, дешевле в лавках и у разносчиков. Промышленники сбывают обыкновенно дичь оптом, собирая ее у всех товарищей по ремеслу, сдают разом на отходящие поезда в Елец и Грязи.

Первая охота была нами назначена на 9 сентября в лесах, прилегающих к деревне Кулешковке, лежащей на дороге, ведущей из Липецка в Елец. Охота вышла из Липецка после раннего обеда и часам к двум пополудни пришла к Мастеровому лесу, где ей было приказано на всякий случай подождать нас.

Начав охоту, мы, т.е. я и С.Е. Блохин, мой уважаемый собрат по охоте, решили взять мелоча Мастеровой дачи, соблазнившись рассказами лесника, по словам которого зайчат порядочно в лесу было с весны, и что вывод им был хороший в этом году.

— Да почем же ты знаешь? Аль сам их видал? — спросил его мой доезжачий Вяликов с недоверьем.
— Стало что сам. Кабы не видал, не стал бы зря болтать. Ныне Петровками так уж бабы мои пристали взять ружье с собой, а то как пойдут просо полоть, по семь да по восемь штук сразу выскочат, да и играют промежду себе.

— Ну, и что ж? Много убил? — продолжал допрашивать Вяликов.
 — А за что я их буду душить, махоньких, да еще в Петровки? — флегматично отвечал лесник и продолжал, обращаясь ко мне: — Не сумлевайтесь, Ваше благородие, зайчонки есть, прикажите только завести гончих с задов.

Что было делать? Мы согласились пожертвовать остатком дня и поохотиться в мелочах Мастерового леса. Гончих завели со стороны, обращенной к с. Сенцову.

Трое ружейников заняли места вокруг небольшой поляны, окруженной густыми мелочами; я прошелся немного далее и стал на лесной дороге, идущей вдоль леса. Всего ружейников в этот день было пять человек.

Очень скоро Вяликов завел и набросил гончих. Погода была жаркая и сухая, напоминала прошлогоднюю засуху, так что не соблазни нас лесник, я положительно не хотел пускать гончих ранее утра следующего дня, когда единственно возможна охота.

Но сердце не камень, а особенно когда после годового почти отдыха первый раз охотишься с гончими.

Вот и первый глухой бас старика Заливая, хриплый радостный окрик Вяликова: «К нему, к нему! Подваливай! Та-та-та! Собачки, собачки, та-та-та!»

И одна по одной примкнули собаки всей стаей к чудному концерту. Переливаясь звонкими плачущими голосами молодых собак, дружно вели густые басы стариков. Первый выстрел. Минуту спустя второй. Что такое? Если не убил первым, вероятно, добил вторым.

Стая между тем не смолкает почти; гон продолжается, то усиливаясь, то несколько ослабевая. Один за одним слышатся шесть выстрелов с поляны. Стая варом варит; влево от поляны показался Вяликов в своей красной шапке.

Подъехав ко мне, он объяснил, что ружейник дуплетом срезал пару русаков, а потом в прибылого русачка, очень маленького, два ружейника ввалили шесть зарядов, и русачок ушел. Через несколько минут старая выжловка отозвалась в кустах правее меня, и кустами промчался большой матерый русак полным ходом, так что я не успел даже вскинуть ружья, как русак скрылся в чаще.

Но нет, хитер ты, косой, и хорошо проманываешь молодых собак, а от старых костромичей хоть и в сушь, а не уйдешь!

Вот опять застонали два голоса, третий, четвертый и дальше. Шире растут и растут чудные звуки несмолкаемого гона в прохладном воздухе приближающегося вечера.

Боже мой! До чего же хорош этот дивный концерт дружной стаи в лесу в хороший сентябрьский вечер! Изредка слышны нарушающие общую гармонию выстрелы и неприятные в этот момент крики «Атрышь!», а потом опять и опять заварили…

Я стою просто в каком-то чудном оцепенении и пробуждаюсь только звуком рога Вяликова, сзывающего собак. Охота на этот день окончена.

«Русаков убито шесть штук», — объявляют мне охотники, живо рассказывая, как кому пришлось стрелять, как и почему тот или другой промахнулся и как ловко тот управился с двумя, разом вскочившими на поляну русаками.

Тихо двигаемся мы по направлению к лесному кордону, где нас ожидает чай и славный кулеш с зайцем. Я слушаю разговоры охотников, а сам упиваюсь роскошной картиной леса; невольным движением забрасываю ружье за плечи и, к удивлению своему, вижу прямо перед своими глазами несущегося на нас обезумевшего русака.

Невольный крик вылетает у меня: «Береги, береги!» — и сосед мой, С.Е. Блохин, кладет вторым выстрелом большого материка, чем и заканчиваем мы первый день нашей охоты в 1891 году.