Давно я собирался на Таймыр. Уж очень хотелось поучаствовать в промысле диких северных оленей и попутно, если удастся, заработать копейку. Наконец мечта осуществилась, и я на огромном ИЛ-86 лечу в Норильск. При подлете к аэропорту Алыкель смотрю в иллюминатор. По местному времени два часа ночи. Огромный диск солнца, едва коснувшись линии горизонта, начал отделяться от нее и вновь поплыл над землей. Было второе августа, и полярный день еще не закончился. На электричке добрался до города, по пути рассматривая предосеннюю тундру. В конторе госпромхоза все решилось быстро и оперативно. В кабинете главного охотоведа я сказал, что приехал по приглашению начальника Крестовского участка Саши Макушкина, и начальник тут же подозвал одного из сидящих в коридоре людей и сказал: «Знудов, вот бери еще одного волонтера на Средний Яр». Знудов оказался бригадиром отстрельной точки, расположенной на реке Пясине. «Сегодня и улетишь, – продолжал главный охотовед. После обеда будет вертолет. Теперь Знудов твой начальник, он тебе все объяснит».
Где-то около четырех часов пополудни мы приехали на автомашине промхоза в местный аэропорт Валек. Машину предварительно загрузили ящиками и мешками с продуктами, лодочными моторами и прочим мелким скарбом.
Помимо бригадира и меня было еще трое мужчин и женщина. Это промысловик возвращался с женой на свою точку.
Без проблем поднялись в воздух и взяли курс на север. Обычная картина летней тундры медленно проплывала под нами. Бесчисленные и безымянные озера разной величины, справа некоторое время тянулись горы, отроги Путорана, невысокие, сглаженные, которые постепенно перешли в холмы и равнинную тундру. Слева за Талнахом поблескивало огромное озеро Пясино, но и оно кончилось, а дальше тундра и тундра на 400 километров до нашей точки Средний Яр. Она расположена в сорока километрах от населенного пункта Кресты на песчаном острове. С одной стороны река, а с другой – протока. Пясино подмывает остров, и есть полная вероятность, что он скоро исчезнет совсем.
Среднеярские вешала, а вешалами зовут все точки, на которых ведется отстрел, устроены следующим образом. Пуп земли – жилой дом, построенный из шпал и обшитый рукавом. Но это не какой-нибудь пожарный рукав, а огромная резино-капроновая труба с металлическими кольцами на концах и диаметром до 70 см. По рукавам в шахты подают воздух. Здесь же их режут и обивают стены построек, используя как ветро- и влагозащитную изоляцию. В доме сделаны нары человек на двадцать, стол и лавки из едва оструганных досок, кухня с электроплитой, отделенная дощатой перегородкой. Удобств по минимуму. Спим в спальных мешках, а все остальные удобства на свежем воздухе.
Рядом с жилым домом дизельная, и в ней работает круглосуточно дизель «Дойч». Он обеспечивает работу электроплиты на кухне, лебедки на слипе, электропечки с вентилятором в сушилке, насоса, печки в бане, обогревает и освещает жилой дом и соседние производственные постройки. Дизель сжирает двухсотлитровую бочку солярки за около полутора суток. Основное производственное помещение, сбитое из досок, – вешала, где осуществляется разделка оленей и хранение туш на крюках до отправки их вертолетом в Норильск или в мерзлотник. К вешалам примыкают шкуропосолочное помещение и камусная.
Камус – это шкура, снятая с ног оленя, он очень ценится у северян. Из выделанного камуса шьют красивую женскую и мужскую обувь, шапки и рукавицы, которые обычно украшают бисером. Камус обладает прочным и достаточно теплым мехом. На остальной части шкуры оленя волос пористый, рыхлый и ломкий. Он прекрасно держит тепло, но легко ломается и вытирается. Камус настолько привлекает охотников, что бригадир небольшое помещение, в котором он хранится, запирает на замок и ключ носит при себе. От разделочной идет узкоколейка, по которой катают тележку с отходами до специальной ямы, куда их и сваливают. Метрах в ста от разделочной устроена вертолетная площадка с настилом из шпал, она оборудована осветительными фонарями для ночных посадок и «колбасой» – ветроуказателем.
Из шпал и бруса устроена небольшая баня. Это сооружение в большом спросе у промысловиков, большинство из которых шахтеры Норильска, Каеркана и Талнаха.
Народ этот по роду своей основной работы моется каждый день после смены, потому как, поднявшись с километровой глубины, они на чертей похожи. Любовь к помывке у этих ребят в свободное от работы время более чем удивительна. Они с огромным удовольствием плещутся, как утки, и, конечно, парятся. Первое время я следовал за ними, но потом почувствовал, что могу остаться без кожи. Рядом с баней стоит сушилка, где работает электрогрелка с вентилятором. На полках, обтянутых рабицей, сушатся панты, рога оленей самцов, с которых снята бархатистая кожица. У северных оленей рога имеют не только самцы, но и самки, важенки. Рога самок заметно меньше, чем у самцов, и их на производство лекарственного препарата – ранторина не берут. В отличие от приготовления пантов пятнистых оленей, маралов и изюбрей рога северных оленей консервируют горячим сухим воздухом, предварительно сняв с молодых рогов бархатистую кожицу. Еще промхоз заготавливал половые органы взрослых самцов. Их на дощечках крепят тонкими гвоздиками и высушивают до янтарного цвета. Этот продукт относится к товарам тибетской медицины, высоко ценится на внешнем рынке, идет в основном в Китай и юго-восточные страны. Естественно, сушилка использовалась также для приведения в порядок намокшей одежды промысловиков. Несмотря на защитные костюмы, вымокнуть во время отстрела оленей на переправах ничего не стоит.
Первые две недели на промысле бригада работала по 15–16 часов в сутки без выходных. Время оставалось только на сон и еду. Из подошедшей самоходной баржи выгрузили около четырех сотен мешков соли и угля, два десятка бочек бензина и солярки, тридцать кубов лесоматериалов, гвозди и прочее. Прежние вешала сильно подмыла весной река, и их вместе с кожпосолкой, камусной и слипом пришлось строить заново. По слипу разгружали баржу, позже подавали битых оленей лебедкой. Заново пришлось копать яму для отходов глубиной до одного метра. Дальше начиналась вечная мерзлота. К ней пристроили навесную дорогу, прокладывали рельсы из уголка. От непривычной тяжелой работы пальцы распухали как сосиски, тело ныло и стонало. Но мне отставать было нельзя. В бригаде в основном народ молодой, крепкий, зубастый, работают до ужаса, но еще крепче пьют. Кто бы посмотрел, как россияне могут работать не в фильме, а в натуре. Я едва дожидался десяти часов вечера, чтобы забраться в спальный мешок и замереть до шести утра. А там подъем, умывание ледяной водой на свежем воздухе, завтрак за общим столом. И работа, работа до упада. Надо было держаться, а по возрасту в этой компании из шестнадцати человек я не то второй, не то третий. Конечно, когда вовсю прет шестой десяток, то проигрываешь соревнование с молодыми рослыми ребятами. Но мне не до выигрыша, главное, не выбыть из игры. Ребята несут бревно на плече, а я прыгаю, чтобы руками его достать. Такие дылды! Видя, что я не очень вписываюсь в бригаду по росту, Знудов поручил мне персонально строить туалет на одно очко. Через три дня дело было сделано. Бригадир опробовал и похвалил за прочность, качество и комфорт.
Рядом течет Пясина, большая, полноводная река шириной в километр. Мало кто Пясину знает, хотя она шире Москвы-реки раза в два. Река судоходная, но обстановки на ней нет, и капитаны редких речных судов ведут свои баржи-самоходки, катера и танкеры чутьем и памятью. Погода, пока строили, была разная, но мы мало на нее обращали внимания. Были и дождь, и ветер, штормило, грело, холодило. Первый заморозок случился 4 августа.
Когда покончили со стройкой, стало полегче. Приехал Саша Макушкин узнать, как идут у нас дела, а потом съездили с ним в гости к промысловику Смолякову, а по пути он показал мне мерзлотник. От этого естественного холодильника я пришел в восторг. Тройные плотные двери с тамбурами и лестница, ведущая вниз в ледяное подземелье. На глубине не менее пяти метров с помощью врубовой машины, заимствованной у горняков, сделан туннель длиной 150 метров.
От туннеля отходят парные карманы десять на пять метров и высотой не менее двух с половиной метров. По полу проложены вагонеточные рельсы. Полы в карманах устланы подтоварниками. Стены и потолок туннеля и отнорков глазированы льдом. Постоянная температура в мерзлотнике минус 18 градусов по Цельсию. Мы шли по пещере и подсвечивали себе шахтерскими лампочками. Там хранят рыбу, оленину, если ее не успевают вывезти вертолетом, и субпродукты. Оленину долго так хранить нельзя. Через год она сильно вымерзает, становится рыхлой, дряблой и безвкусной. Нежное мясо оленей не выносит длительного хранения в мерзлотнике. У Смолякова пробыли часа два, и я ознакомился с промысловой точкой. Это обширное хозяйство. Возле дома с высокой антенной на берегу реки пристроен гараж и мастерские. В гараже три исправных снегохода «Буран», работает дизель «Дойч», который дает электричество для освещения и работы токарного и фрезерного станков, пяток подвесных моторов, дюралевые лодки типа «Прогресс» и «Обь». Дома очень чисто. Пол устлан коврами и ковриками. Рядом с радиоприемником рация.
Хорошие деревянные кровати, чистое белье. Недалеко от дома пристроена банька. Выпили на троих бутылку водки, которую я захватил с собой, под строганину из мороженого чира и малосольным чиром же заели. Напились чаю с пряниками, печеньем и шоколадными конфетами и отправились дальше в Кресты. Такую точку промысловик, если хотел, продавал не менее чем за сто тысяч «тяжелых» советских рублей.
Основная добыча полярного охотника – белый песец. Он ловит в среднем 600–800 зверьков, а в урожайные годы и более тысячи. Ребята из бригады ставят в пойменных озерах по три–четыре сети длиной метров по пятьдесят.
Ежедневно свежая рыба: чир, муксун, валек, сиг и очень редко – щука, налим или хариус. Все это жарится, но в первую очередь солится, вялится и делается сагудай, блюдо, о котором следует рассказать. В кастрюлю кладут некрупные куски чищеной и мытой рыбы. Обычно это чир, муксун или сиг. Посыпают солью, перцем, кладется резаный репчатый лук, и все это перемешивается, перетряхивается. Перед этим плеснут немного уксуса, можно положить несколько ложек майонеза. После перемешивания кастрюлю накрывают крышкой, оставляют на пару часов – и сагудай готов. Не боясь испачкать рук, берут пальцами куски рыбы прямо из кастрюли или миски и наслаждаются полусырой рыбой. Привык я к этому блюду немедленно и с удовольствием поглощал в качестве закуски деликатесный северный продукт.
Выпал денек отдыха; кто пожелал, пошел на охоту, поскольку оленей нет как нет. Двинулись вдоль ручья, впадающего в Пясину. Обычная типичная тундра: мох, морошка, полярная ива, кусты березы и ольхи. Озера и озера, одни величиной с пятак, другие до сотен квадратных метров и километров. Берега их то голые, то заросшие обычной осокой. По высоким буграм мхи и лишайники. На большинстве бугров на столиках-поставушках стоят капканы на коротких цепочках. Все капканы спущены. По озерам и возле них крутится и плавает всякая дичь: гуси, гуменники и белолобые, утки разные, казарки, в том числе и краснозобые. К чести наших охотников могу сказать, что на доверчивую краснокнижную краснозобую казарку никто ни разу не поднял ружье. Возле нашей точки почти ежедневно крутилось полтора десятка этих птиц, и все промысловики, поглядывая на них, говорили без сожаления и даже с гордостью: краснокнижные, нельзя. Хорошая пропаганда сделала свое благородное дело и защитила редкую красивую птицу.
Нашей добычей стали серые утки, кряквы, чернети, пара гуменников и пяток белых куропаток. О белых куропатках и местных зайцах дед Николай сообщил мне интересную вещь. Зимой по долинам речушек и ручьев промысловики ставят петли на зайцев и куропаток. Заяц, увидев попавшую в петлю куропатку, обследует ее и, обнаружив зоб, набитый веточками и почками ивы, березы и ольхи, разрывает его зубами и поедает содержимое. Не пропадать же добру, решает косой и пользуется дармовым кормом. Суровые условия тундры заставляют песцов заниматься каннибализмом, и попавшего в капкан зверька нередко поедает собрат. Этим же здесь занимаются волки, росомахи и бродячие собаки. Местные собаки дичают очень быстро, они весьма подвижны. Без труда пробегают до сотни километров и широко бродят по тундре.
Вчера пьяный день: бригадир родился. На столе закуски: чиры и муксуны малосольные и свежевяленые, оленина тушеная, гуси, утки тушеные и куропатки тож, пирожки с мясом дичи, корнишоны консервированные, икра малосольная, помидоры в собственном соку и так далее. Плюс три трехлитровых банки разведенного спирта. Упились и уелись, и не все рассчитали свои силы. Фотографировались на фоне Пясины, тундры и нашей избушки. Устроили танцы на песке и плясали на одной ноге с единственной женщиной, недавно прибывшей поварихой, инженером из Минска. Имениннику преподнесли шестнадцатикратный бинокль, а соседняя бригада накануне – две туши оленей. Им уже чуть-чуть повезло. Все ждут оленей, а они не идут, и ничего утешительного нет. Каждый день по очереди по два–три часа рассматриваем в бинокли противоположный берег: холмы, кусты, распадки, бугры.
Смотрим в одиночку, по двое, по трое, меняем бинокли, забираемся в застекленную вышку, которую мы называем скворечником, и смотрим просто с берега, а результатов нет. Все наши разговоры в конце концов сводятся к оленям, но прогноз неутешителен. А как же план 600 голов? 17 августа запорхали снежинки. И ветер, ветер беспрерывный.
После часа сидения в застекленном скворечнике хочется обуть валенки и надеть ватные штаны. Что же тогда придется делать в сентябре? Спустя два дня снег сделал тундру пестрой. Ветер холодный, все больше северный. Ждем оленей, а пока бригадир, как в армии, заставляет делать массу ненужных и нужных дел, чтобы занять людей. Поехали на Гусиху, брошенные вешала километрах в тридцати вниз по течению. Зачем поехали, не очень понятно. Может быть, там идут олени? Брошенная отстрельная точка. И чего там только не было брошено: исправный трактор С-100, транспортерная лента с тросом и без, целые листы нержавейки, белой жести, просто стопа листов черного железа и еще стопа в полметра новенького гофрированного железа, бухты тросов, трубы, печки, баки, два ящика гвоздей и так далее. Когда я начал удивляться, бригадир сказал мне, что лично видел на одной точке, брошенной геологами, восемь новеньких Уралов-375, на которых и муха не сидела. Богатая Россия!
Помогаю деду Николаю вязать пауки. Это что-то вроде плетки-семихвостки, но плетенки короткие, по метру – полтора. И длина их зависит от типа лодки. На «Обяшку», так дед называет дюральку «Обь», и метра хватит, а на «Прогресс» нужно полтора. Каждый конец паука оканчивается петлей, которую цепляют за переднюю ногу убитого оленя. Сам паук сначала крепится к бортовому крюку. По этой части я прошел большую практику, когда в ледяной воде ловил копыта оленей и натягивал на них петлю. После того как паук укомплектован полностью тушами, его перетаскивают на носовой крюк. Пауки обычно имеют от четырех до десяти концов. От нечего делать ребята ездили на соседнюю отстрельную точку и рассказали, что там промысловики живут как белые люди. Кровати, матрасы, подушки, одеяла, чистое белье. На столах конфеты, яблоки, печенье, масло. Кухня отдельно от спального помещения, и никто друг другу не мешает. У нас нары, спим вповалку, теснота, кухня тут же. На столе масло и пряники.
Беспрерывно дующие ветра и чадящий дизель наводят на мысль о постройке ветряного двигателя, экологически чистого. Но когда я завел разговор об этом в бригаде и начал пропагандировать эту идею, мужики дружно сказали: «Все это мы хорошо знаем, но кто охранять будет? Летом все разворуют». И мне напомнили об извечной российской беде – воровстве. Вот такая экология.
Есть в бригаде свой зубоскал и шутник, несносный хохол, который веселит публику в основном скабрезными анекдотами и выражениями. За это его зовут человеком, который вырос в зоопарке, или хохлом из Красной книги. Бригада играет в какую-то несложную игру с участием от двух до пяти человек. Тут хохол первый заводила.
Долговязый картавый Хрупко, осердившись на партнера, говорит: «Чтоб тебе всю жизнь сало вприглядку есть». – «А это как, – спрашивает адресат. – А вот так – сало по столу носом двигать разрешают, а есть не дают». Другому игроку он в запале съязвил: «Тебя мама стоя родила. Вот ты темечком и ушибленный». У всех на устах одно словечко с широким смысловым спектром: потянет. Это означает: хорошо, подойдет, сойдет, так и быть, хрен с ним, пусть так и останется... У норильчан оно заменяет половину словарного запаса.
Сплю я рядом со взрывником из Талнаха. Спокойный, добродушный рослый парень поведал мне, что шесть лет назад после специальных курсов на шахту их пришло восемь, а теперь осталось двое. Вот такая подрывная арифметика.
Бригадир выбросил два поста: вверх и вниз по течению в трех и пяти километрах от базы. От постовиков зависит успех промысла оленя. Пост – это два человека: стрелок и моторист с лодкой. В лодке у них крюки для зацепки битых оленей, ружье, а то и два, но только не автоматы, патронов не меньше сотни, а по правилам до пятисот с дробью второго или третьего номера, спасжилеты и пауки. Эти двое уезжают утром до рассвета и возвращаются вечером потемну. Они сидят в скрадке на противоположном берегу Пясины и ждут оленей весь световой день, наблюдая окрестности в бинокли. В укрытии есть печка, которую исправно топят. Без тепла выдержать 15–17 часов практической неподвижности нельзя, застыть можно.
Конец августа, люди измаялись от ожидания и безделья. Оленей нет как нет. Наконец 29 августа нас с постелей поднял постовой Петр. «Вставайте, лежебоки! – заорал он с порога, хотя не было еще и семи утра. – Подъем! У меня пятнадцать штук, как с куста!» Медлить никто не стал. Прибуксировали все туши, подняли с воды по слипу лебедкой, и началась разделка. Только мы закончили с этой партией, как чуть левее вешал увидели около десятка плывущих оленей. На моторе мой напарник Игорь, а я с бригадирской тулкой и двумя десятками патронов на носу. На воде тихо. «Обяшка» ходко идет под мотором, оленей успеваем перехватить в ста метрах от берега. Я стреляю и стреляю, выцеливая под ухо с трех – пяти метров. «Рогатая» тулка бьет кучно и жестко. Десять выстрелов, и девять туш тихо плывут по течению. Подъехали дед Николай с моим подрывником Виктором и взяли их на пауки. Мы свои впопыхах забыли. Пока возились, появились еще девять плывущих оленей. Взяли и этих. Тридцать три туши на вешалах.
Вечером намаялись, а когда ложились спать, дед Николай говорит: «Погоди. Скоро мостом пойдут» – «А это как?» – «Мостом-то? Мостом идет большое стадо. Первые олени на берег выбираются, а задние еще в воду не зашли.
Километра по два, по три стада есть. Вот тогда только оленей крути и стреляй. Постовикам сотни патронов не хватает на четверть часа. Они обычно по рации помощь просят, и тогда две – три лодки крутят стадо по часовой стрелке, и стрельба идет беспрерывно. До полутора сотен оленей за один раз брали». Но у нас этого не случилось. Два дня было тихо. Вели наблюдения. С постов шли сообщения о появлении небольших стад оленей, но в воду они не шли.
Подходили к берегу, нюхали воду, что-то слушали, вертели головами, бодались, а потом неожиданно резко разворачивались и уходили в тундру, либо шли вдоль берега и скрывались за увалами. На третий день после обеда постовик Петр запросил подмоги: зашло тридцать пять оленей. В бригаде я числюсь наблюдателем и запасным стрелком и должен помогать постовикам. Пока мы добрались, постовики положили больше трех десятков оленей. Мы успели застрелить только одного. Стрельба в этот раз была трудная и очень похожая на стрельбу по связанным бутылкам, когда кидают их в воздух. Прицелиться в них очень сложно, поскольку в полете бутылки беспрерывно дергают друг друга и ежесекундно меняют направление. Так было и здесь. Сильно штормило, и шла беспорядочная крутая волна. Лодка вверх, олень вниз, и наоборот. И тебя в этот момент крутит, дергает, толкает, то вздымает, то опускает. В лицо летят ледяные брызги, с одежды течет, лицо и руки мокрые, а стрелять надо и, главное, попадать по месту и не портить тушу. За плохую стрельбу бригадир по шее надает, поскольку вид у туши нетоварный, брак. С пришедшим на помощь катером отвезли на вешала 14 оленей, а под вечер с этого поста приплавили еще 29 туш. Постовики взяли после нас еще одиннадцать голов. Разделкой и уборкой занимались до полуночи.
На следующее утро я опять сижу в скворечнике, и резкий ветер достает меня там через полтора часа. Веду наблюдение в бинокль. Осматриваю уже знакомые берега, бугры, кусты. Оленей нет. Скворечник щелястый и неуютный, но работа есть работа. Через два часа меня меняют. Постовик Петр вскоре доложил, что отстрелял шесть крупных самцов из стада в девять голов, а потом еще десяток важенок с телятами. Быки очень жирные, снимать шкуры с них тяжело.
Пробовали лебедку, но сало, которого у них на крупе и боках в полтора – два пальца, кусками отходит к шкуре. Вид туши нетоварный, шкуры плохо и неравномерно солятся, мешают куски сала. Рога самцов еще не очистились до конца, и на большинстве кожица висит лентами и лохмотьями. Стадо более двухсот голов двигалось от Россохи на наш первый пост. Мне дана команда приготовиться. Олени вот-вот должны были зайти в воду, но пролетевший вертолет развернул стадо, и оно ушло в тундру. Вместо большого стада десяток оленей зашли в воду, и постовики быстро посадили их на пауки. Олени панически боятся звука моторов вертолетов и лодок и бросаются от них в любую сторону очертя голову, но только не в воду.
Спустя несколько дней повторилась примерно такая же история. Возле первого поста в воду начали заходить с десяток оленей. В это время в Россохе, соседней отстрельной точке, завели двигатель. Ветер дул от Россохи, и все стадо шарахнулось в тундру. Утром на Пясине штормит, и поэтому одеваюсь соответственно. Длинные сапоги отвернуты до паха, поверх обрезанные до колен прорезиненные широкие штаны на лямках, сверху такая же куртка с капюшоном. По технике безопасности требуют надевать еще спасжилет. Но этого из стрелков никто не делает, потому как с жилетом прицельно стрелять невозможно. В штормовом костюме стрелять трудно, но все же возможно, хотя он сильно стесняет. Резина – она и есть резина. Ветер восточный, но не очень холодный. В 10 утра первый пост запросил в помощь две лодки. И мы запрыгали по волнам друг за другом на полной скорости. Волны то и дело умывали меня холодной и чистой водой с головы до ног. Но едва успели к шапочному разбору и подстрелили одну важенку.
Четверть часа спустя все 26 оленей висели на пауках. Налегке мы быстро вернулись на базу, и я начал вести наблюдение из скворечника, а потом принял участие в разделке оленей с подошедшего плота. Едва закончили обработку этой партии, как опять с первого поста поступил срочный вызов. В этот раз едва успели отстрелять двух оленей, а остальных тридцать три положили постовики. Сплавили их на центральную точку и занялись разделкой. В этот же день у Петра произошла осечка. Мимо поста в воду зашла дюжина крупных самцов. Рулевой дернул ручку, мотор чихнул и скис. В половине бака вместо бензина оказалась вода. Еще не закончили разделку, как опять тревога. В пределах нашей видимости, почти против базы, к воде подошли с полсотни оленей. Снова полная униформа, которую я снял перед разделкой. Ружье, патроны, крюки, пауки, спасжилеты – все в лодке. Но стадо покрутилось, покрутилось и исчезло в увалах. Мы с мотористом вернулись на вешала и принялись за работу. Спать улеглись около часу ночи. На следующий день повезли сдавать печень, сердце, языки и почки в мерзлотник. Все остальное выбрасывается без жалости, а это легкие, селезенка, головы, ноги с копытами без камуса, желудки, кишечник, вымя, хвосты, обрезь, кровь. С некоторых голов снимаю лобаши.
После 7 сентября пошли скучные дни. Опять оленей нет как нет. На этот день бригада добыла 160 оленей. Опередила даже легендарную Палатку, которая в хорошие годы брала за сезон до 11 тысяч зверей, а Средний Яр больше четырех – пяти тысяч не добывал. Палатка – очень серьезная точка. Бригада до семидесяти человек. Имеет два слипа, лебедки, напольные весы, вешала на металлическом каркасе. Да и все остальное сделано капитально. За день до моего отъезда Палатка отстреляла 61 оленя и опередила Средний Яр. Прошел слух, что через Гусиху валит олень. Бригадир немедленно снарядил туда отряд из двух лодок с шестью промысловиками и возглавил его. «Дурпоход», как окрестил его несносный Хрупко, окончился ничем. Ни оленей, ни следов их пребывания за целые сутки охотники не обнаружили. Вернулись с кислыми физиономиями. Вчера вечером прилетал вертолет, или, как его здесь называют, «борт». Туши загрузили в вертолет под завязку, пилоты перекусили у нас и улетели. На посту у Петра зашли в воду шесть оленей, но он стрелять не стал. На подходе было стадо более полусотни голов. Но оно покрутилось у берега и ушло в тундру. Ни синицы в руке, ни журавля в небе. Завтра вечером намечаются шашлыки. Пилоты прилетавшего накануне вертолета передали бригадиру подарок из дома: бутылку спирта. Но что это такое на нашу компанию?
Поэтому скоро нашлись алхимики, которые колдуют в бане, захватив с собой сахар, горох и дрожжи. Общественность заподозрила колдунов в преждевременном, а главное, чрезмерном анализе. Назначена следственная комиссия из опытных экспертов. Что-то эксперты долго задержались, и, вероятно, следователи помирились с подследственными. Придется назначать новую комиссию. Добровольцы так и рвутся в ее состав. Устоят ли перед соблазном волонтеры? Уж очень у них глаза горят.
Утром опять сижу в скворечнике. Надоело наблюдать пустынные склоны холмов и песчаные косы. Ветер дует – восток и восток, несет сухой песок, который лезет в глаза, уши, рот, за пазуху и в валенки. Ветер неуютный, холодный и резкий и схож чем-то с надоедливым песком. Кругом летают гуси: гуменники и белолобые, казарки и утки. Садятся в ближайшие озерки и болотца. Я по привычке считаю табунки гусей, часть из них летает выводками по девять – одиннадцать птиц. Есть табунки по сто – сто пятьдесят голов. Гуси ведут себя по-свойски, здесь их дом, их Родина, а не чужая земля. Садятся, ходят, щиплют осочку и другую травку, гогочут, слетают на воду. Ведут вольготную жизнь.
Утки часто садятся в болотце прямо перед окнами нашей хаты. Охотники соблазняются легкой добычей, выходят из дома с ружьем и стреляют. Трофеи в виде пары – тройки серых уток, чирков или чернетей несут на кухню. Щипать никто не хочет, потому как нудно и долго. Повариха от них нос воротит, с олениной управляться гораздо проще.
Продолжаю озирать окрестности. Песчаные берега, косы, заросшие кустарником, склоны и холмы. Только стаи гусей нарушают однообразие пейзажа. Молодняк набивает крыло перед отлетом. Да обожравшиеся чайки тяжело отлетают на воду от выгребной ямы, куда мы сваливаем отходы промысла. Промысловики, утоляя охотничью страсть, продолжают развлекаться стрельбой по уткам на болотце перед домом. Мажут отчаянно по сидячим, а серые утки, смирнейшие из смирных, подпускают подходящих в рост стрелков и позволяют им целиться. Дробь крупна. Мало нашим охотникам стрельбы возле дома. Организовали несколько охот на гусей. Вечером отошли от дома на полкилометра, засели в кочках и кустах и домой принесли двух гуменников и матерого белолобого...
На следующий вечер соблазнился и я. Уселся в кочках с тремя заядлыми охотниками, а двое пошли пугнуть стайки гусей с ближайших озер. Сделав пару, как мне показалось, безрезультатных дуплетов, ушел домой. Позже пришли ребята и принесли пару гуменников. Виктор своего не нашел, а мне попенял: «Что же ты не пошел своего подобрать?
Он же отлетел далеко и упал на протоку. Если пойдешь завтра, поищи и моего. Ты знаешь, где я сидел, по гильзам найдешь». Утром, часов в пять, я поднялся и пошел на место вечерней охоты. Викторова белолобого нашел через десять минут, а потом, отсчитав полкилометра до обсохшей протоки на чистом берегу, обнаружил лежащего гуменника. Сегодня пятый «сухой» день. Одно утешение – погода балует. Оказывается, что в тундре тоже бывает бабье лето. Теплынь и тишина днем, но ночью морозит, лужи и мелкие озерки замерзли. Утки перед окнами больше не садятся. Днем ходим в одних рубашках и без шапок. На градуснике плюс 15. Оленя нет как нет. Директор промхоза Линейцев облетал на вертолете Крестовский участок и сообщил по рации, что сколько-нибудь значительных стад оленей не обнаружил. Встал вопрос о моем отъезде. Отпуск кончался. Таких же кандидатов на отъезд набралось четверо. В бригаде возникают мелкие конфликты, что чаще всего бывает от безделья. Бригадир проявил излишнюю любезность к поварихе. Начались ор и перебранка. Чтобы не слушать всего этого, я ушел на улицу и занялся мангалом. Жег поленья в железной коробке на берегу притихшей Пясины. Накануне ребята приготовили бастурму из оленины с луком, перцем, свиным шпигом и малым количеством уксуса, из-за отсутствия лимонов.
Вышла заплаканная повариха и подошла к костру. Я ей посоветовал погреться, посмотреть на тихие воды Пясины, отвлечься от грустных мыслей и успокоиться.
Шашлыки поспели, к этому времени больше половины промысловиков хорошо хлебнули бражки и еще кое-что покрепче и были очень навеселе. Выпил кружку и я. Где-то около одиннадцати вечера подошла моторка Саши Макушкина и очень вовремя. Ему преподнесли большое блюдо шашлыков, а когда он плотно закусил, минут через сорок мы уже сидели в лодке и скользили вверх по притихшей ночной реке. Над нами от горизонта до горизонта с востока на запад повисла огненная дуга северного сияния. Она то меркла, то разгоралась ярко, то опять бледнела, и ее чуть оттеняли хмурые темно-синие облака. Вот дуга повисла над нами и за Палаткой осталась позади. Да вот уже и Кресты на высоком берегу у слияния Пясины и Дудыпты. Широкое место. Утром попытался улететь вертолетом, но меня не взяли. Я вернулся с площадки и уселся с Сашей пить чай, пытаясь смыть вчерашнее похмелье. Но едва я пригубил чашку, как услышал звук садящегося вертолета. Снова бегу в сопровождении Саши на площадку, и меня без уговоров сажают в вертолет, где я размещаюсь среди полутора десятков бочек малосольного сига. Через два часа аэропорт Валек встретил нас воскресной тишиной. Не задерживаясь, сажусь в автобус до аэропорта Алыкель. А там произошло все как в сказке. Подхожу к кассе – народу нет. Сезон отпусков кончился. Самолет на Москву улетает через сорок минут. На 350 мест продано всего пятьдесят билетов. Вечером я был в Москве. Отпуск кончился без дивидендов. Но дорогу оправдал туда и обратно. Вот и хорошо. А сколько стоят впечатления?
Великие кочевки диких северных оленей на Таймыре всегда привлекали внимание человека. Этот гигантский весенний и осенний маятник миграций раскачивался на тысячи километров и оживлял огромные территории тайги и тундры. Самая крупная в мире популяция диких копытных, достигающая в отдельные годы полумиллиона голов, интересовала аборигенов, промысловиков и ученых. Интересы были различны. Аборигенов – эвенков, долган, нганасан, якутов – как источник питания и одежды, когда они на утлых лодчонках с копьями, а позже на моторках из ружей били оленей на речных переправах. Промысловиков – как источник заработка и возможность пожить короткое время вольной жизнью охотников, полакомиться свежайшими дарами тундры и тайги. А ученых – любопытство к уникальному и весьма заметному явлению живой природы.
Комментарии (0)