Hикогда не вел дневников, и на тебе! Сподобился на старости лет. Решил каждый день охоты запечатлевать по «горячим следам» памяти. Надеялся не утратить ознобной будоражности заутрень с подсадной и не утерять сладкой умиротворенности вальдшнепиных вечерен. Наивно верил, что те доходчивые слова и метафоры, сами собой всплывающие в белесом холоде разлива или на осклизлом суглинке лесной визирки, застрянут, запутавшись в сумеречных извилинах мозга, задержатся хоть на время дороги к дому. Но в дремотном, сытом тепле топящейся печи яркая картина только что увиденного расплывалась, теряя контрастность, и тщетно пытался вернуть ее в фокальную плоскость. Я подолгу сидел над чистым листом и не мог перенестись мыслью туда, в шалаш или на ручьистую вырубку, поросшую березовым карандашником. Бумага не хотела принимать обрывки восприятия, фрагменты или отдельные мазки картины, а объемное изображение не складывалось, не срасталось, лишенное живых красок, запахов и звуков. Засыпая без сил, я тыкался лбом в тетрадь, пробуждался, но просветления не наступало.
Наконец я заставил себя записать дату нашего прибытия — 24.04.03. и отметить: приехали, поздоровались с заждавшимся нас домом, разобрались с пожитками и обустроили шалаши за Никифорой. Кругом зима, встретившая нас снегопадом еще на подступах к деревне. Пока рубили пихтовый лапник, до нитки промокли. Благо, что до дома 200 метров. Отогрелись дедовским способом, но умеренно.
25.04.03, 3 часа. Пурга при сильном северном ветре. Небо забрано густой пеленой, ни звезд, ни луны. Минус три. Пошли досыпать — мы ж не волки. 10 час. 30 мин. Небольшие просветы на небе, но солнце не пробивает плотную дымку, изредка ветер наносит отдельные снежные заряды. Очередной чай. 14 час. 30 мин. Прогалы голубеют с северо-запада, проталины на дороге, в заулке, на поле. Кухта лениво оползает с елей, с крыш капает. Положил под струю из желоба голик, пусть отмокает. 18 час. Просветлело и похолодало, минус 2. С крыш свисают полуметровые сосульки. Голик в ледяных бусах. Хотел стряхнуть — звенят, но держатся. Саша вернулся с поля, видел дупелей прямо за баней. 20 час. Мороз усиливается, ветер не унимается, нагоняет тоску и тучи.
26.04.03, 3 часа. Ясно, вызвездило, мороз –7, собираемся идти. После неспешного чаепития вышли, когда уже посерело. На заводях лед до сантиметра. Разбиваем, чтобы высадить помощниц. Моя начинает сразу и молотит без умолку, осадки длительные, яркие, многоголосые. Насчитывал до 17 звуков на одну. Подлетел селезень, сел на реку, мне его не видно за бугром. Прожвякал несколькими очередями и замолк. Как улетал — не слышал, может, уплыл по течению. Подлетел второй, опять не видел, куда сел, но звал с другой стороны.
Выползло солнце, огромное, румяное и холодное, зависло над лесом. Хоть бы чуть пригрело! Замерз так, что тряслись руки и колени. Подошел Саша, его тоже колотит. Моя уточка на кочечке стоит, шелохнуться не может — поводок в лед вмерз, кругом зеркало, — куда женишку сесть?
Решили сниматься, предварительно перетащив шалаши к незамерзающей заводи, омываемой струей реки. Вода, правда, стремительно уходит, может, придется еще раз переселяться. «Поохотились» не больше полутора часов, а руки не держат, ноги не идут. Завтра Пасха.
27.04.03. Разговелись по-русски!
28.04.03. Мороз чуть ослаб. Вышли затемно. Воды в заводи совсем крохи. Лед обвис на прибрежных кустах, где зонтом, где перепончатыми крыльями гигантских летучих мышей. Временами он оглушительно колется под собственной тяжестью и осыпается стекольным боем. Мою подружку это не пугает, работает с прежним усердием. Еще в темени приплыла маленькая уточка, не разобрал, какого вида. Подсаднушка загорланила еще веселее, и тут же за излучиной плюхнулся женишок. Против течения не поплыл, а пошел пешком. Под шалашом остановился в задумчивости, дальше пускать его нельзя. Кашлянул негромко. Свечой взмыл вверх, а уточка камнем булькнула в воду. Через пять минут подлетел новый гость. Таких мне стрелять не приходилось. Крупная округлая голова, большие яркие глаза, белые щеки, сам черно-белый. Гоголь, наверное. Добыл. Стал замерзать, все-таки два с половиной часа неподвижно на морозе. К тому же активность подсадной снизилась. Уходим.
Вечером сходили на тягу. Я видел двух, Саша трех вальдшнепов, всех вне выстрела. Даже сока не попили, еле капает — мороз. Первая тяга в этом году, а тоскливо в лесу — даже птицы не поют. На самой вершине березы одинокий зяблик шебаршит крылышками, будто название свое оправдывает: зябнет и греется. Вроде и запеть хочет, даст слабую трельку, да без ответа остается. Не поется одному.
29.04.03. Первое утро с «плюсом». Облачно, промозгло. Вода сошла с лугов, но в наших заводинках убыль не заметна. Подружка взяла тайм-аут: поработала полчаса и смолкла. Успел взять крякаша. Сашины утки заразились дурным примером товарки и тоже молчали. Ушли, пусть дома помолчат.
18 часов. Пошли на тягу за устье Никифоры, правым берегом Немды. Там больше полой воды, в кустах видели несколько пар кряковых, холостых селезней. Построили шалаши из ивняка, и только спустили на воду подсадную, прилетел ухажер. Саша не успел дойти до своего шалаша, а я уже был с трофеем.
Через полчаса встали на вальдшнепа. Холодно, хоть и сумрачно и влажно, сильный ветер. Я видел трех, слышал двух, Саша видел пять, далеко, высоко, за выстрелом. В лесу могильная тишина.
30.04.03. Вышли пол четвертого. Направились к дальним ивняковым шалашам. В четыре были на месте. Утки орали сумасшедше. Они не перекликались, а пытались перекричать друг дружку. Одна поддавала с басовитой хрипотинкой, другая язвительно дребезжала, будто в расщепленную бамбуковую дудку, моей словно горло сдавили, и она хрипела, как перед смертью, Сашина переходила на паскудненькую гнусавину. Беспрерывные квачки по нескольку десятков звуков глушили. Но не везло. Налетела пара и все самое хорошее время кружила над нами. Селезень непрерывно сманивал наших уток, а его подружка время от времени окорачивала своего вертопраха. Так и увела.
Промозгло, сыро, порою дождь. Только вышли размяться, прилетел холостяк, увидел нас — шарахнулся за лес. Разбежались, наши тут же подманили другого. Тот сел в «Сашину» лужу, правда, до моей утки было поближе, но по суше, через перешеек. Стрелял за десять метров, промахнулся!!! Стереотип сработал — целил под селезня. Это потом дошло, а сначала на патрон грешил.
Саша пошел погреться. Пара селезней только этого и ждали, подсели к его утке мгновенно. Та кобенится, подлетает на веревке, крыльями бьет, орет как резаная. Селезень гоняется за ней. Мне стрелять далеко, но нужно предотвратить «случайную связь». Тут вернулся Саша. Улетели. А утка вошла в такой раж, в такую истерику (видно, жалея об упущенной возможности и собственной строптивости), что Саша за двадцать минут взял пару крякашей, которые падали прямо перед ним. Ушли мы в начале девятого.
Вечером видел четырех куликов, слышал пять, не стрелял. Саша видел трех, по одному смазал, слышал пять. Лес — молчун.
01.05.03. Первая зорька с Габи. Впервые сидишь и не мерзнешь. Утки работают прекрасно. Две старых разъярились такими руладами, что хоть сам из шалаша выскакивай, а молодка «первопольная» нежненько так молотит на два тона выше, иной раз в конце трели срывается и дает «петуха». Но подлетают опытные, чувствуется, стреляные кавалеры — сплошь тертые женишки. Сядет вдали и манит, надоест — улетает. Один после получасовой переклички подплыл поближе и вышел на обнажившийся островок. Минут десять звал утку оттуда. Я не выдержал и выстрелил (не дальше 25 метров). Он свалился в воду, а я послал Габи. У нее из-под носа селезень взлетел. Саша видел, что летел он тяжело, с опущенными ногами. Куда целил — не помню, может, опять под него. За утро ко мне подлетали четыре селезня, а ушел пустой.
На тягу не пошли — очень сильный ветер.
03.05.03. Четыре. Мы уже сидим в шалашах. Холод, порывы ветра «рвут» квачку. Саша в двадцати метрах от меня, а его утку еле слышно. Утки работают нехотя, с большими перемолчками. Никто не летает. Отсидели полтора часа, застыли и сбежали.
04.05.03. Первое ясное безоблачное утро. Тихо. Наваждение какое-то: обошел дом, но луны на небе не нашел. В четыре мы на местах. Утки заработали не сразу, но начали так, что в жар бросило. Подлетели два трескунка, одного взял. Прибыл «мастер», больше часу кружил и жвякал, садился за излукой, снова кружил. Подсадная ополоумела: кружилась на месте, кланяясь на все стороны подобно концертной певице. Она прямо-таки задалась целью осадить упрямца. Два куличка подлетели ей под нос, удивленно поставили крылышки торчком и застыли в этой балетной позе. Саша определил их как малых веретенников. Я не могу, как говорится, ни подтвердить, ни опровергнуть эту информацию. Я сетовал товарищу, что поединок подсадная — матерый закончился в пользу последнего, но пора заканчивать.
Холодно, ледок на лужах, на траве и оставленной плащ-палатке иней. Мы продрогли, но уточку жаль — она так старалась. Тут подлетел бравый селезень и плюхнулся в двадцати метрах от нас в излучине речки. Утки заголосили одновременно. И пока мы разбегались по укрытиям, селезень стал на крыло и спланировал к моей старательнице. Мне был дан редкий шанс красиво завершить охоту, но я им не воспользовался. Промазал в восьми метрах! Вы уж сами, господа, объясните, почему — мне надоело выдумывать причины.
05.05.03. День отъезда. Встали, как всегда в 3.00. Когда укладывали в машину последние вещи, над домом кружил и жвякал селезень. То ли провожал заезжих невест, то ли благодарил хороших охотников. Кто его знает?
Небольшой отчет перед г. С.Г. Митичкиным — в копилку сведений о его детище, патронах с дробью из мягкой стали. Стрелял только этими патронами. Дробь диаметром 3,5 мм, гильза «Рекорд», капсюль «Жевело», порох «Сунар», калибр 16. Добыто семь селезней: пять кряковых (от 12 до 20 метров), чирок-трескунок (7 метров), гоголь (11 метров). Все биты чисто (не шелохнулись). Три моих промаха. После промаха (подранок) решил проверить патрон выстрелом в мишень — фанерную крышку от почтовой посылки (20х30 см) на 20 метров. Осыпь равномерная, две дробины прошли навылет, остальные застряли в фанере. Свинцовая семерка на том же расстоянии в эту мишень фанеру не пробила. По вальдшнепу не стрелял ни разу, поскольку ближе 50 метров его не видел.
Комментарии (0)