Живет в душах представителей нашей братии какое-то чувство, а скорее некая, почти фатальная предрешенность. Вот и вынуждены мы благодаря ему мерзнуть в палатках, встречать в лодках промозглые утренники, барахтаться по пояс в сугробах и совершать много других подобных поступков, на которые непосвященные взирают с чувством неподдельного любопытства и сострадания...
Вот и подумалось, а почему бы не дать ему хоть какого-то названия-определения? Пусть зовется оно Истина, но не та, которая в вине, и не та, которая рождается в споре, и даже не истина в последней инстанции, а другая. Подобная той самой Синей Птице, которую и видеть-то довелось немногим, а уж поймать – никому. И поперло это чувство в очередной раз нашу четверку товарищей по весне на север, за стаями птиц перелетных. И поддались мы ему с большим удовольствием, мигом собрались и враз отмахали под тысячу верст.
По дороге Валерик, уроженец тех мест, с упоением рассказывал о красотах родного края, о товарищах-охотниках, о собачках своих любимых. Другом Валерика, по прозвищу Генерал, который к армии на самом деле имел отношение лишь с 18 до 20 лет, а работал всю жизнь трактористом, оказался невысокий крепенький остроносый мужичок. Толстые стекла очков не скрывали веселого блеска голубых глаз, так свойственных северянам.
– Глухаря-то сей год хорошо должно быть. Теми осенями копалух околодело попадалось. Дак его мало беспокоить-то стали, перевелись охотники за им ползать, все больше пульнаков по караулкам высиживают, – переливисто-журчащий вологодский говорок ненавязчиво втекал в уши, расслабленное донельзя баней тело блаженно покоилось на диване, а в голове рисовались радужные картины предстоящих похождений.
Через пару дней стали собираться на ток. Нас набралось аж четверо, опровергая правило, что на току двое – уже много.
До болота оказалось верст шесть. Валерик, не успевший растерять старой закалки, месил мокрый снег не хуже матерого лося, и с непривычки мы изрядно подотстали. Когда прибыли на место, сумерки уже опускали на лес свое невидимое покрывало. Оставив Генерала с Горбуном обустраивать лагерь, отправились на разведку.
Не успев углубиться в болото, спугнули пару птиц, с шумным хлопаньем сорвавшихся почти над головами. Под отдельными соснами был густо разбросан глухариный помет. «Есть ток, – уверенно прошептал Валера. – Далековато он находится, и навряд ли кто о нем знает. После меня, видать, один Генаха здесь бывал, царствие ему небесное».
Вернувшись, обнаружили оборудованный бивуачок с необходимым запасом дров, жердяные нары вокруг костра с разложенными вещами и товарищей, заслуженно угощавшихся рюмкой чая и закусывающих чем Бог послал. А послано им было в достатке простой и здоровой пищи без лишних изысков: свежепросоленного сальца с обильными мясными прожилками, рассыпчатой дымящейся печеной картошечки, ядреного чесноку на пару со слезящимся хрустким лучком, ароматных соленых огурчиков и как достойное завершение трапезы – на десерт была моченая брусника с сахаром. Не спеша перекусив, стали укладываться ко сну.
Мои нары были заботливо сработаны Генералом и, видимо, из опасения простудить «москвича», располагались к костру ближе всех. Огонь еще не набрал силу, и мне подумалось, что во сне можно маленько подгореть. Но, уповая на то, что «обмороженных всегда больше, чем обгоревших», поленился их отодвинуть.
Проснулся я, конечно, от нестерпимого жара с одного бока. Свежая береза, не успевшая еще принять в себя весенние соки из неоттаявшей земли, жарко полыхала в костре. Покрутившись еще немного, вскочил и стал готовить чай.
Не догоревшая до конца заря переместилась на северо-восток. Похолодало, хотя минуса не было. Налив в кружку зеленого чаю, отвернулся от костра и подумал, что стало посветлее. Потянувшись за бесполезным здесь мобильником, понял, что за ненадобностью оставил его дома. Расталкивая по очереди всех троих, задавал вопрос о времени, чем их, мягко говоря, озадачивал. Часов не оказалось ни у кого.
Оглянувшись еще раз, я уже точно обнаружил признаки рассвета. Небо светлело, а невидимые ночью контуры деревьев за просекой отчетливо вырисовывались. Спутники опять погрузились в сладкие объятья Морфея, и я стал тормошить их основательно.
Коваленко объявил, что хотя и рановато, но, в общем, самое то, а, напившись чаю, выступили к току.
Токовое болото было большим, и мы решили разделиться. Генерал с Горбуновым отправились в обход, чтобы встать на другом краю, а мы уселись на поваленный ветром ствол и приготовились ждать. Валерик дымил, думая о чем-то своем, а я вслушивался в просыпающийся лес. Вот робко подала голос самая ранняя птаха, ей неуверенно ответила другая, и птичье разноголосье стало верно набирать силу. В отдалении забормотали пульники, и третьей партией в этот волшебный хор должен вступить глухарь.
Напряжение нарастало, слух напрягался до предела, силясь уловить долгожданную песню, а знакомая волна уже накрывала сознание какой-то волнительной радостью, какая бывает, если увидишь вдруг любимый когда-то мультик из полузабытого своего детства и вернешься в него на дарованные кем-то пару мгновений, и вздрогнет душа от приятной истомы. И раздалась эта песнь песней, и понеслась душа прыжками на вечный зов, и Истина угадывалась везде вокруг: и в невысоких разлапистых сосенках, и в рассветном сереющем небе, и в густеющем ароматном воздухе и, наконец, кульминацией весеннего праздника жизни явился он, певец весны. Глухарь выводил свою древнюю чарующую песню, душа ликовала с ним в унисон, и верилось упоенно, что вот она, та самая птица, открылась тебе за что-то в своей первозданной красе и не сделает тебя сейчас счастливее ничто, даже выстрел! Как вдруг он замолчал и улетел.
А я все стоял, уже вполне счастливый и тупо улыбающийся, пока не увидел приближающегося Горбуна с весьма недовольной физиономией. Увидев меня в состоянии легкой эйфории, недоумение и досада его усилились, и он принялся пенять мне за подшумленного глухаря. Когда смысл его речи стал до меня доходить, я узнал то, что и должно было случиться при таком количестве народа. Как оказалось, в обход они пошли по слишком малому радиусу, и в результате к одному глухарю мы скакали с Горбуном примерно под прямым углом.
На мои робкие попытки объяснить, что последние пять минут я стоял, смотрел и слушал, и вообще, самое интересное вроде уже случилось – товарищ окинул меня почти ненавидящим взглядом, повернулся и зашагал прочь.
На следующий день Валерий с Генералом добыли-таки по глухарику, и назавтра было назначено отбытие. Отоспавшись и выкупавшись в покосившейся подгнившей бане, тем не менее искусно протопленной Жориком, мы сидели около дома, пили крепчайший чай на березовом соке, настоянный на молодых побегах черной смородины, грелись в ласковых лучах заходящего весеннего солнышка, и каждый думал о том, что уезжать-то совсем и не хочется. Жорик так прямо и заявил в сильном душевном волнении, мало не всплакнув. Я полностью разделял его чувства, а что касаемо обоих земляков, было видно и невооруженным глазом.
Проснувшись не рано утром, не спеша упаковались и отправились в обратный путь. Дорога прошла без особых происшествий. Если сюда мы проезжали полуразвалившиеся мосты, подкладывая захваченные доски, то на обратном пути сколь-нибудь заметного снижения скорости я не ощутил. Благополучно добравшись в поселок, вскоре мы отбыли домой.
На этом закончилась так понравившаяся всем эпопея. В следующую весну мы добыли по своему глухарю, практически в то же время и в том же месте, и все прочие ощущения-переживания были теми же (или почти). Но только теперь, если спросят меня «Хочешь на глухариный ток?», я отвечу «Да!», не задумываясь. Ну а вдруг, паче чаяния, спросят «Хочешь добыть глухаря?», тут я зависну, как хреновый компьютер. И не будет у меня ответа, поскольку и сам его пока не ведаю.
А подскажет мне, когда я, застыв наперевес с ружьем, высмотрю в рассветном сумраке токующего на суку красавца, только ОНА.
Комментарии (0)