Над Бирюсой с Бекасом

Лесные обитатели нередко передвигаются такими путями. Вот и сейчас видны следы маралов двух– трехдневной давности. И совсем свежие — медвежьи: медведицы, пестуна и медвежонка. Маленькие коготки четко процарапали глину. Взмучена вода в луже — недавно прошли. На коре пихты следы когтей — отметины медвежьих владений (мол, моя вотчина!). Такое в тайге увидеть — привычное дело. А вот самого Хозяина встретишь нечасто.

Невдалеке вспорхнул рябчик и уселся на пихте, осматриваясь. Я выцелил, нажал на курок. Сквозь ветки закружилась пара перышек. Промах! Неожиданно послышались как будто лай собак и чья-то неразборчивая ругань. Охотники? Но откуда? Следы человека и собак на дороге давнишние. Я вернулся на дорогу и прибавил шагу: не хотелось ни с кем встречаться.

Неожиданно справа от меня раздался грозный рев: вверху лога, в полусотне метров, повернув ко мне голову, красовалась медведица. Рявкнув, она бросилась вниз по склону прямо на меня. При каждом прыжке на выдохе раздавался мощный приглушенный рык.

Я вскинул ружье, стараясь удерживать зверя в прицеле. В стволе «Бекаса» — пятый, «рябчиковый», номер дроби, в магазине — одна пуля. А медведица мелькала меж пихт и кедров, исчезая в подлеске. Мчалась быстро. Очень быстро. Ее шкура цвета молочного шоколада в прыжках вздымалась волной, серебрилась в лучах заката. А я глядел на Хозяйку как завороженный.

Почему не стрелял? Вот зверь исчез в прогибе склона, вот последним прыжком выскочил на обочину и резко свернул вправо, пропав в пихтаче. В прицеле мелькнули «убойные места» — затылок, лоснящаяся шея, взъерошенный загривок.

Между нами оставалось меньше двух шагов! Все стихло. Не слышно ни рева, ни треска. Затаилась?

Я передернул затвор, добавил в магазин пару пуль. Невольно перекрестился. Взглянул на руки: дрожи не заметно. Да и вместо страха — досада: почему не стрелял? Пальнул бы дробью поверх, а потом пулей. Зверюга запросто могла задавить. Хотя на медведя, да еще и бегущего, и пары пуль маловато. Хозяйка наверняка решила, что я охотился на ее медвежат. Это их перепуганный гомон, искаженный тайгой, я принял за перебранку охотников и лай собак.

Взяв ружье наизготовку, я подался прочь от медвежьей семьи. Через сотню метров вспугнул пару рябчиков, они расселись по обеим сторонам дороги — близко, на виду. Ладно, добуду хоть рябчика. Я заменил пулю на «пятый номер», прицелился, нажал курок… Но вместо выстрела послышалось шипение и перекат дроби по стволу. Передернул затвор: гильза застряла! Срубил ветку рябины, пихнул в ствол. Не прошла. Кривая! А если Хозяйка вновь решит шугануть меня? Наконец вышиб гильзу, негромко чертыхнулся и зашагал к охотничьей избушке. На душе было скверно. Словно повздорил с кем-то близким.

— Медведи нынче совсем страх потеряли, — резюмировал мой рассказ Михаил Ефимович, старый медвежатник. — Раньше они все стеганые были: если и не добудешь, так хоть страху на него нагонишь. А нынче охотники повывелись. И выросло поколение медведей, не ведающих страха перед людьми. Недавно вот мой сосед Спирин отправился в тайгу рябковать.

Так на тропу вышел косолапый, уселся и пялится на охотника. Тот пальнул вверх — патроны-то все на рябчика! Хозяин не спеша, с достоинством удалился, но потом вновь тропу преградил. Так до самой деревни и провожал. А твоя-то медведица здоровая была?

— Да нет, не шибко.

— Мда… Могла и расчесать.