Cамый страшный зверь

Тема таежных страхов неисчерпаема. Реальных и мнимых опасностей в тайге много, но что же самое страшное, я, несмотря на свой уже солидный опыт, ответить не смогу, ведь страх у каждого свой. И может он быть очень неожиданным.

Давно это было, когда страна БАМ строила, а я в его районах работал охотоведом охотустроительной экспедиции. В Северном Забайкалье судьба мне подарок сделала, свела с настоящим таежным охотником, Иваном Федоровичем Реентом. Он и в свои 59 лет оставался «легким на ногу» и не просто крепким, а могучим мужиком. Соболей Иван уже давно больше тысячи государству сдал, медведей, если с мелочью считать, больше сотни добыл, а копытных давно считать перестал. В тайгу всерьез после восьмилетки пошел, пропустил только три сезона, когда в армии служил. И хотя служба шла в мирное время, возвратился домой с боевыми наградами и контузией. Тогда в Северной Корее своих снайперов не хватало, наша держава помогла проблему решить…
Мы с Федорычем на его участке осень провели, было время и для общения. Как-то в первых числах октября за вечерним чаем, после очередного дня, когда мы на речке Тураки добыли около 40 кг даватчана, я и услышал историю про самого страшного зверя.

— А скажи, Федорыч, когда ты больше всего напугался?
— А ведь было, парень! Прошлой осенью, на ондатровке. Кондрат тогда меня напугал, да так, как я вообще никогда не пугался.
Кондратами в тех местах, да и не только в тех, называли ондатр, зверей вроде безопасных, хотя и не самых безобидных.
— Чё, страшней медведя?
— Да с ними некогда бояться, я и тогда, когда меня шатун догнал и с ног сбил, не то что испугаться, даже стрельнуть не успел. Я, как его услышал, обертываюсь, а он на меня бежит ускоками. Лендфильд тогда у меня был, да за панягу зацепился. Рву его себе, на медведя реву, а он с разбегу на меня… Но Верный успел, взялся за медведя, ну мы и управились. Медведь мне тогда шинелку порвал и ляжку куснул. А после чего бояться? Руки с лытками, правда, после такого всегда трясутся, но это уже не страх. Посидишь, покуришь, и все. А этот кондрат меня до жути напугал и чуть вовсе не кончил, зараза!

Я знал, что охотник говорит правду. Но как и чем ондатра может напугать такого мужика и к тому же создать реальную опасность для его жизни, представить не мог. Но оказалось, что может!
— Мы прошлый год с сыном на ондатровке до октября дотянули, она ловилась и ловилась, не бросишь же фарт. Ну, ты у меня на Арбикле летом был, протока это большая, в нее ондатра до зимы с озер скатывается. Я на ондатровке всегда вверх хожу, чтоб обратно самосплавом идти по-стариковски, а Виктор — вниз. Он молодой, ему без разницы, грести или плавиться.

Местные лодочки для рыбалки и охоты, используемые при промысле ондатры, назывались стружками. В других местах точно такие же называются ветками, погонками, душегубками и т.д., список можно продолжить. Лодочки, кстати, очень практичные, но верткие, стрелять из таких можно только вдоль, а не поперек хода. На ондатровке многие даже ружье с собой в такую лодку не берут. Федорыч же ружье возил всегда.

Я в тот день путик совсем снял, к зимовью повернул. В стружке 40 капканов, горка этих кондратов, где-то десятка полтора, ружье да утей штуки три. Одетый я толсто был — болотники раскатанные, свитер, шинелка, а сверху плащ брезентовый пастушеский. Уже ведь холодно было, забереги хрустели и снег в то утро пробрасывало. Веслаюсь я полегоньку вниз, скоро зимовье, и тут из кучи ондатровой самый здоровый кондрат вылезает, недобитый оказался, зубами стучит и на меня прет. Я его веслом хотел, а оно длинное, зверь под него, я ногой, он сапог перескакивает и под плащ мне, аккурат промеж ног лезет. А зубами так стучит, что ясно, чё он делать собрался. Как они кусают, знаешь. Врагу даже за руку такого не пожелаешь. Я, хоть стариком уже числюсь, вроде все равно напугался, не дай бог, схватит! Жалко же! И со страху сам не понял, как из стружка с ревом выскочил. А там глубина — с ручками или даже больше! На дно я камнем ушел, отпихнулся от него и вынырнул прямо возле лодки своей перевернутой. Ну, ухватился за нее и повис. Дыхалку всю от холодной воды перехватило, сил хватает только на то, чтоб держаться. Ну, от страха отошел сразу, даже место, где ружье с капканами выгрузил, запомнил, плыву по самой середине Арбикли тихонько. Она же еле-еле течет, и я вместе с ней. Плыву и думаю, что если Витька еще на воде или у зимовья, то хорошо, а если в зимовье чаюет да приемник слушает, то плыть мне, однако, до самого Байкала, если не зацеплюсь за карч какой. Стружок-то найдут быстро, все поймут. И так грустно мне, парень, сделалось, так себя и всех своих жалко стало, что не поверишь.

Ведь что самое обидное — гибнешь, а сделать совсем ничего нельзя. Вот от этого и страх натуральный. Первый, жуткий — когда в воду сиганул, а второй — когда на лодке висел, а который страх сильнее, так и не понял. Но про это я потом думал, а тогда Бог спас. Из-за поворота выплываю и вижу, что Витька под навесом своих кондратов сушить развешивает. Как я, парень, затрубил тогда, откуда чё взялось! Ну, мы в этот день успели еще ружье с капканами выловить, а кондратов даже искать не стали, не до них было. Я чё еще думаю... Однако в воду я правильно сделал, что сиганул. Ведь если бы он тяпнул по живому, то все одно бы мне дергаться пришлось и за борт лететь. Но кусаный бы сразу утоп, не до того бы было, чтоб за стружок цепляться. Так что этот кондрат мне на всю жизнь запомнился. А виноват-то я сам был. Зато теперь у меня, у пуганого, ни один кондрат больше не оживет.