Промысел

Профессиональный охотник-заготовитель завсегда являлся гарантом поступления в закрома Родины первосортной пушнины, деликатесного мяса, дубкорья и дикоросов. Ох и тяжела была эта доля!

 

Зажатый рамками «Договора», при скудном обеспечении припасами и техникой «забрасывался» он в тьму тараканью на всю долгую зимушку. А начиналось все еще с лета, как только малость отойдет охотник от зимовки.

Надобно было подзаработать изначально на ягодах, грибах, вениках, а опосля начать готовить свои участки к новому сезону, параллельно отстреливая копытных по лицензиям, подбадяжить избушки, заготовить дровишки, а к осени завести на лабазы провиант, прочистить путики, вдоль которых надобно подремонтировать или изготовить старинные, но шибко уж уловистые снасти — кулёмки*.

И в начале октября, заехав окончательно, начинал он готовиться к зиме. В это время всю отстрелянную птицу не ощипывают, как «интеллигенты», а отдирают перо со шкурой («пиджак снимают») да с кишками кидают в железную бочку — пущай киснет (амбре, скажу я вам!) для будущей приманки. А тут вскорости и снежок подвалит, надобно прошмальнуться по своим владениям, посчитать все следочки, переходы и выползы, внести «коррективу» для успеха дальнейшей работы.

Вот и подмораживать стало, пора попутно лосишку отстрелять на жратву да на приманку, а ежели есть возможность, то и рыбки подзаморозить. Глядишь, и белка с соболем вышли — началось! Поначалу — ходовой охотой с лайками. В урожайные-то годы белки бывает страсть как много и на черемушнике вдоль речушек, и в бору — только поспевай подбегать на лай и высматривать прячущуюся в ветках уже серо-рыженькую бедолагу.

А попасть надобно в головку, а то сдавать придется вторым сортом. Ежели еще и соболь проходной пошел, то так уханькаешься за целый-то день, что только в сумерках до ближайшей избушки доползешь... А тут еще пожрать надобно сготовить себе да баланду — собакам, обснять шкурки, натянуть их на пялки. Только потом можно собой заняться: ружьецо почистить и смазать, дырки заштопать, брюхо набить, залить все горячим чайком и напоследок, подбросив дровишек и задув свечку али карбидку*, растянуться на нарах под усыпляющее бормотание приемника.

Вставать же надобно затемно, подтопить чуток печурку, подогрев вчерашнее, швыркнуть чайку, засунуть в сидор* топор, припасы, приманку и шмотки на случай нечаянной ночевки в тайге — и шасть за дверь, поджав ее снаружи колом. Собаки уже вертятся вокруг, повизгивают, рвутся в лес. Поехали!

А уж когда совсем снег падет и с собаками ходить тяжко будет, переходить надобно на капканья. Вот и шуршишь на обитых «камусом» охотничьих лыжах по засыпанному свежим снежком путику, внимательно поглядывая на настороженные капканчики. Глядь — сработал! Попался, голубчик! Сидит — зубы скалит, рыкает. Умиротворяешь его колотушкой, осторожно налаживаешь заново снасть, поправляешь навесик из сосновых веток над ним, чтоб вездесущие вороны, сороки да кедровки не испоганили будущую добычу, и дале покатил.

А вот и захлопнутая кулемка, тяжелый давок пришлепнул зверька в тот момент, когда ринулся он по бодажине, аккуратненько положенной наклонно с земли к кулемке (соболь, такая бестия, мотается по тайге в поисках добычи, но уж обязательно пробежится по всем сваленным или наклонным деревьям), а затем потянулся к подвешенной на той стороне приманке и наступил на насторожку — хась! Отбегался!

И вот таким макаром весь день до вечера; путик ведь, как лепесток у ромашки: обежал его — и снова в свою избушку, а назавтра по следующему лепесточку. И так всю зимушку. И только обловив оседлого соболя на участке, постепенно переходишь, таща за собой нарточку с барахлом, из избушки в избушку, все ближе и ближе к той, что последней к людям находится.

А хохмы во время сезона бывают всяческие. Поначалу сторожко ходить-то надобно. Бывают года, когда не всяк мишка жирку на зиму накопит, али вытурит его кто из берлоги, и становится
он тут шатуном. Сколько охотников в тайге по всей Руси полегло от осатанелого косолапого! Частенько еще и росомаха пакостит. Идет, зараза, твоим следом и свежую приманку из капкана таскает. Вот и приходится много времени тратить на наказание воришки. Но дело это непростое, хитра и сильна эта коротколапая красавица, и не одна собака, попавшая под ее когти, каталась опосля с выпущенными кишками.

Тут еще и горностайчики под ногами путаются; хотя царский мех на заготпункте и копейки стоит, ловить этого зверька забавно. На «ледянку» называется. Выносишь на мороз ведро воды ненадолго, а затем дырку вверху пробиваешь, воду-то выливаешь и уже в тепле вышибаешь готовую ледяную ловушку, кидаешь туда пучок сена и сажаешь мышку, коих в избушке видимо-невидимо, и тащишь сие сооружение до ближайшего следочка. Аккуратненько вырываешь ямку в снегу, устанавливаешь ледянку заподлицо, присыпаешь снежком и восстанавливаешь след старой горностаевой лапкой. Бежит, шельмец, глядь — халява-дырка, а там мышка. Прыг! Съел серую, а выбраться-то «ёк», приходи и бери теп­леньким.

А бобра ловят по «продухам». Капкан ставится под водой, и попадается зверь, когда подышать на волю вылезает.

Редко когда рысь подворачивается. А уж тут, окромя шикарной шкуры, мясо редкостное, как курятина диетическая. Недаром древние германцы ценили его, считая, что съевший рысятину превращается в такого же сильного и сторожкого зверя.

Но вот уж и март подкатывает, и, собрав все добытое действительно непосильным трудом, тропишь, таща за собой нарточки, дорогу до ближайшей деревни. Туда, где баня, свежий хлеб, от души налитая самогоночка — цивилизация!

Шапку ломаю перед этими трудягами, потому как для тебя это месячное сафари, а для них — РАБОТА, постоянная.