Весеннюю охоту мы очень ждем

Ох, как же долго ждешь весеннюю охоту – с конца февраля! Встречаясь с друзьями или переговариваясь по телефону, мы вспоминаем с особой теплотой и легкой грустью перипетии прошлых охот. Еще дольше тянется обманчивый март: то, подзадоривая, разыгрывается солнечной улыбкой, то нагоняет тоску, закрывая тучами небо. А ты, перебирая фотографии и в очередной раз перекладывая патроны, ждешь открытия охоты, как манну небесную.

B эту пору я всегда вспоминаю своего отца, обожавшего утиную охоту, особенно весеннюю.

Он и подсадных уток держал, и мастерски владел манком, и отлично знал всю подноготную этого замысловатого искусства.

Эта любовь к утиной охоте, очевидно, генетически передалась и мне – лучшей охоты для меня не существует!

Надо сказать, что отец начал «натаскивать» меня на охоту еще с детского возраста: в восемь-девять учил правильному обращению с ружьем и стрельбе, постоянно вдалбливая азы безопасности, раскрывал все хитрости и секреты охотничьего искусства, любви к природе и этику поведения.

Короче, уже в детстве, слушая его советы, я знал, что можно и чего нельзя делать на охоте.

Я часто вспоминаю, как, ночуя где-нибудь в стоге соломы или на сене в кузове машины, он рассказывал мне о звездах (по профессии он был геодезист и очень хорошо знал астрономию), учил ориентироваться на местности.

Брал он меня и на весеннюю охоту на селезней с подсадными или чучелами и учил подманиванию манком. Переправившись в половодье на лодке к островку, мы прятались в шалаше у самого зеркала воды и я начинал крякать.

Но перенять это искусство у отца точь-в-точь я так и не смог: на его зов кряковой подлетал и, не сомневаясь, садился прямо под выстрел. Когда же манил я, он, как правило, приводнялся поодаль и осторожно подплывал откуда-то сбоку, готовый взмыть в любую секунду.

Кстати, за всю свою многолетнюю практику утиной охоты я знал лишь несколько человек, виртуозно владеющих манком, – так что совершенствоваться никогда не поздно.

Поначалу, застигнутый врасплох, я часто не успевал выстрелить, но потом почти безошибочно определял место, где среди затопленных кустов мог появиться хотя и осторожный, но опьяненный страстью селезень.

... В этот раз крякаш отозвался сразу, и его шваканье слышалось все ближе и ближе. Я первый увидел легкую клинообразную волну, пересекающую водную гладь, и стал осторожно перемещать ружье вправо, ловя мушкой выплывающего из-за кустика селезня, но вдруг опустил ружье.

На недоуменный взгляд отца я шепнул: «Какой он красивый! Смотри, батя!» Действительно, как это я раньше не замечал такой красоты, хотя, конечно, замечал, но никогда не задумывался о ней. Эта картина навсегда врезалась в память, и мне сейчас очень захотелось рассказать об этом чудесном зрелище – тогда я просто не сумел бы этого сделать.

Он был непередаваемо красив в своем весеннем брачном наряде. Ярко-зеленого бархата шапочка отливает блеском, на шее – франтоватое тонкое белое ожерелье, а костюм на груди и с боков того самого брусничного цвета в искорку – ну прямо чичиковский фрак.

Это только невнимательному глазу сразу кажется, что селезень, за исключением головы и шеи серовато-коричневого цвета. Но если присмотреться, то заметишь, что в оперении птицы преобладает именно рыжевато-красный цвет, но так искусно сочетаемый с серым и белым тонами, что становится почти незаметным.

Селезень – щеголь! Это как бы подчеркивают и белые полоски по краям темно-синих зеркалец на крыльях, словно за каждым из них заложено по чистейшему платочку, и лихо закрученные косицы на хвосте.

Ведь у щеголя хоть что-нибудь да должно быть подзакручено – ну прямо усики у «паликмахтера» Галахвастого из фильма «За двумя зайцами». Эх, до чего же хорош был наш селезень! Красноватые сполохи то и дело переливались по перьям при каждом его движении.

Мы тихо-тихо сидели в шалаше, а селезень медленно подплывал то к одному, то к другому кусту, галантно склонял голову набок и тихим томным голосом приглашал отозваться подружку, которая только что его «зазвала».

Плес, овалом расстилавшийся перед шалашом, отражал в воде окружающие ивы с желтыми пушистыми сережками. Казалось, нежно-зеленоватая, живая дымка плыла куда-то вдаль по воде и растворялась в глубокой синеве неба.

Под лучами утреннего солнца плес напоминал ожившую малахитовую шкатулку из сказов Бажова, в центре которой дорогим уральским самоцветом плыл селезень, снова и снова склоняя голову и призывая «невесту».

Но вдруг, заметив обман – стайку застывших в стороне за кустом чучел, красавец тут же стремительно взмыл в голубую высь. Мною овладело двоякое чувство. Досадно возвращаться домой с пустыми руками, но в то же время я был очень рад – пусть живет такое чудо!

Видя мое состояние, отец, одобрительно похлопав меня по плечу, усмехнулся и сказал, что главное в охоте – не добыча, а способность даже через мушку увидеть всю красоту, щедро рассыпанную вокруг весенней природой. Это я запомнил на всю жизнь, а на душе сразу стало легко и спокойно.