Мы с товарищем носились на машине вдоль трассы от одной деревни к другой. Остановившись перед въездом, не глуша двигателя, выходили под дождь и вслушивались в темноту. Но ничего, кроме шума дождя да лая деревенских собак, не слышали.
Залезали в салон и через опущенные стекла машины вновь пытались услышать голос моего Карая, которого искали уже несколько часов подряд. Я брал пионерский горн, который заменял мне охотничью трубу, утерянную однажды на охоте, и трубил в темноту леса, стоявшего темной стеной вдоль дороги.
«Где ты, Карай? Отзовись!» – мысленно кричал я в темноту. Казалось, что голос моего Карая слышится где-то далеко, что он идет на звук трубы, как поступал всегда, когда я отзывал его перед возвращением домой, в город. Но это опять был голос какой-то деревенской дворняги, сидящей под крыльцом или в будке на цепи.
Несколько раз мы вновь возвращались на машине к тому самому месту под большой развесистой березой на краю деревни, куда утром приехали с одной-единственной целью – погонять зайца и отдохнуть после трудовой недели. Я вновь брал горн и отчаянно трубил, вслушиваясь в затихающее эхо, проклиная погоду и себя за то, что потерял своего Карая. Несколько раз мы с товарищем стреляли в воздух в надежде, что хоть на выстрелы он придет к нам. Все еще надеялись на что-то.
В голову заползали всякие черные мысли, которые я гнал прочь от себя, не веря в плохое. А струи дождя, как слезы по щекам, текли непрерывными потоками по стеклам машины, как будто кто-то плакал долго и безутешно.
Я только потом, спустя, наверное, полгода, понял, что это были действительно слезы. Слезы отчаяния и горькой обиды по моему другу, верному моему Караю, так нелепо закончившему свой путь на этой земле, путь длиною в девять с половиной лет.
Карай был моим первым охотничьим псом, которого я завел в 1990 году, будучи уже охотником, но не знавшим, что такое охота с гончей. Карай стал моим первым другом и товарищем в охотничьих походах.
...Он лежал в старой, видавшей виды кроличьей шапке, точно такого же черного цвета, как и он сам. Под ним был кусочек подстилки из его гнезда, где он спал вместе со своими сестрами и братьями возле матери Вьюги. Она выдала на свет пятерых таких же красавцев щенков, как и он, от прекрасного выжлеца Верного. Эта пара считалась самыми лучшими эстонскими гончими в нашем городе. Они имели по нескольку рабочих дипломов III, II и I степени, имели отличный экстерьер. На всех выставках ими любовались как судьи в ринге, так и все участники и зрители, пришедшие на этот праздник.
Хозяином Вьюги был Николай Петров, а хозяином Верного – Владимир Киселев. Оба известные гончатники не только в Череповце, но и во всей Вологодской области. Оба были председателями нашей секции эстонских гончих много лет, сменив друг друга на этом посту.
Когда я в 1980 году пришел работать на Череповецкий химический завод, то волею судьбы познакомился с Николаем Петровым, прекрасным человеком с бескорыстной душой, заядлым гончатником и охотником с большой буквы. Он был фанатом охоты с гончими. Он и заразил меня своей любовью к эстонцам, дал мне рекомендацию и уговорил приобщиться к семье охотников-гончатников.
Я купил по дешевке старенькую БМ-16, и мы стали пропадать с Николаем и его Вьюгой то в нагонном участке, то в охотничьих угодьях каждые выходные, благо, что нагонный был в тридцати минутах ходьбы от дома. В общем, я «заболел» этой страстью к охоте с эстонскими гончими.
Рассказы Николая у костра завораживали меня, и я всем своим существом впитывал их, как губка впитывает влагу. А говорить о собаках и об охоте с ними он мог часами, сутками, если мы уходили на несколько дней побродить по перелескам и полям, окружавшим деревню Анашкино, где был дом, купленный одним из членов нашей охотничьей братии. Я был принят в это сообщество охотников-гончатников по совету Николая и благодарен ему за это до сей минуты.
Много километров накрутили мы с Николаем и его Вьюгой, а сколько было взято зайцев из-под нее! Я всякий раз любовался этой прекрасной парой: хозяином и его собакой.
Николай всегда, когда мы шли с ним на охоту по зайцу, набрасывал свою Вьюгу с какими-то только им понятными звуками и словами. Он шел, широко шагая по траве, перешагивал через поваленные стволы деревьев, всегда покрикивая: «Э-эх, давай, милая!», в то время как Вьюга ползала по ближайшим кустам, обнюхивала и заглядывала под каждое поваленное дерево. Она работала.
Потом вскоре раздавался ее голос, и Николай, подзадоривая выжловку и себя, говорил мне: «Ну, Игорюха, теперь смотри в оба. Слушай и смотри. Новичкам всегда везет, будет заяц наш, точно тебе говорю». И слова его как будто передавались собаке, которая все увереннее и увереннее шла с голосом по следу. Я вертел головой во все стороны в надежде увидеть мелькнувшего где-нибудь в кустах или траве зайца.
«Да не верти ты башкой, а смотри туда, куда собака ушла. Слышишь, к нам повернула. Теперь смотри в оба», – говорил Николай. Мы останавливались, замирали на месте и ждали.
От волнения у меня начинали дрожать ноги и руки. Эта дрожь не утихает и спустя много лет после моих первых охотничьих выходов. Она является как бы прелюдией к тому моменту, когда ты замечаешь прямо перед собой или где-то сбоку неспешно прыгающего зайца и медленно начинаешь поднимать ружье. Ловишь на мушку этот прыгающий комок и почти не дышишь.
«Вот ради таких минут и стоит жить», – говаривал мне Николай, вышагивая рядом со мной и взахлеб обсуждая детали только что прошедшей успешной охоты. При этом он с любовью и нежностью глядел на свою Вьюгу, мирно шагающую рядом на поводке.
Моего Карая я почему-то выбрал сразу же из всех щенят. Наверное, потому, что он первый подполз ко мне после кормления и долго, изучающе обнюхивал мои руки своим мокрым носом. Поэтому кто кого выбрал, еще не ясно, то ли я его, то ли он меня... Был он весь черный как уголь, и лишь кончики лап и кончик хвоста белые, как будто он только что вылез из блюдца, с налитой в него сметаной.
Я часто приходил к Петровым домой, садился рядом на пол около дружной попискивающей семейки и смотрел, как они, отталкивая друг друга, старались добраться до материнских сосков. А напившись молока, тут же засыпали, подрагивая своими лапками во сне. Вьюга вставала и уходила на кухню, чтобы поесть и попить. Я брал своего Карая на руки, и он, уткнувшись мне под мышку, тихо лежал, издавая запах молока и еще чего-то, ставшего мне впоследствии родным и близким. Родным – на всю жизнь, проведенную вместе с моим Караем в охотничьих странствиях.
Всех щенков разобрали быстро, а своего я пока не брал. «Пусть поокрепнет возле матери, потом заберешь», – говорил мне Николай. Дома мы с женой Татьяной, сыном Артемом вовсю готовились к приему нового члена нашей семьи.
Подготовили ему место рядом с нашей кроватью; убрали ковер с пола; накупили разных мисочек и чашечек под его еду.
И когда все было готово, жена дала мне мою старую, отслужившую свой век кроличью шапку и мы пошли с ней к Петровым за своим щенком. Кличка была выбрана на семейном совете давно – Карай. Малыш уже окреп, бегал по всей квартире за Вьюгой, кусал ее, отчего она, стараясь уйти, забиралась на диван, наблюдая за ним сверху. Тогда он принимался кусать всех проходящих мимо за ноги и пальцы рук, когда его брали на руки, чтобы приласкать.
Когда мы принесли его к себе домой, он начал бродить и изучать всю квартиру, делая при этом небольшие лужицы во многих местах. Мы ходили за ним с тряпкой в руке. У нас в то время жила кошка Симка, которой было уже три года.
Она на правах старшей всегда старалась ударить Карая по носу, когда он подходил к ней, лежащей на диване и смотрящей на него оттуда. Он поднимался на задних лапках, вытягивался, стараясь достать носом до кошки, но, получив удар по носу, скулил и забивался под кресло или диван. Спустя несколько минут он высовывал оттуда свою мордочку, искал глазами кошку, которая тоже ждала этого момента, и история повторялась. Так они привыкали друг к другу и впоследствии стали неразлучными друзьями, ели и спали вместе.
Артем, мой сын, всегда, когда собирался на пляж, брал рюкзак, сажал туда Карая и на велосипеде уезжал с друзьями на реку Шексну, на пляж. Там мальчишки бросались в воду, а Карай, выпущенный на свободу из тесного рюкзака, с веселым лаем носился по берегу, бросаясь в набегающие волны. А когда Артем кидал в воду специально взятый для этих целей теннисный мячик или какую-нибудь палку, Карай с веселым лаем бросался вплавь за ними, постепенно привыкая к воде. Вскоре он начал смело плавать вместе с мальчишками вдоль берега. Порой его с трудом удавалось выманить из воды и засунуть обратно в рюкзак, чтобы ехать домой.
Караю был год, когда, узнав о его привязанности к воде и отсутствии страха перед ней, мне было предложено попробовать испытать собаку по утке. Пелевин Александр Андреевич, главный кинолог охотобщества, собрал охотников, и мы выехали на реку Ягорбу, где в изобилии водилась утка. Были среди нас охотники с лайками, спаниелями, дратхаарами, гончими.
Мы с Караем шли по списку за спаниелем. Когда дошла очередь до него, Пелевин, сделав специально подранка, дал команду спустить собаку. Но тут произошло что-то непонятное. Спаниель упирался всеми четырьмя лапами и ни в какую не хотел лезть в воду за уткой, которая, возмущенно покрякивая, плыла уже к противоположному берегу реки. «Хозяин, сам лезь вместо собаки», – смеялись все, а тот смущенно продолжал пихать упиравшегося любимца в воду. Бесполезно. «Следующий кто?» – крикнул Пелевин.
Карай, наблюдавший все это время за происходящим, хрипел, рвался с поводка и не отрывал взгляда от уплывающей утки. «Отпускай собаку, Орлов, ведь уйдет утка!» – крикнул мне Пелевин. И только я отстегнул карабин поводка от ошейника, как Карай шлепнулся в воду и, громко отфыркиваясь, поплыл вслед за птицей. Та уже достигла противоположного берега, густо поросшего высокой травой и камышом, отряхнулась и полезла в заросли.
«Уйдет подранок, пустое это дело»,– сказал кто-то, но тут же умолк, видя, как Карай, быстро доплыв до другого берега, отряхнулся от воды и тут же сунул нос в то место, куда только что спряталась утка. Через минуту, другую раздалось кряканье утки, шлепок по воде и из травы показался Карай, держащий в своей пасти беглянку. Он медленно вошел в воду и поплыл в нашу сторону, стараясь держать свою добычу над водой. Достигнув берега, он положил птицу у среза воды и, отряхнувшись, подошел ко мне, весело махая хвостом, и лизнул мне руки. Затем уселся у моих ног с чувством выполненного долга, а я с нежностью потрепал моего друга по голове.
«Вот так надо работать! Вопросы есть?» – обратился Пелевин ко всем, но в ответ раздались лишь одобрительные голоса свидетелей этой сцены. Так 28 июля 1991 года мы с Караем получили свой первый в жизни диплом III степени по утке. Было ему в это время всего 1 год и два месяца.
А на первую осеннюю охоту по зайцу мы пошли с Караем осенью 1990 года как полноправные члены нашей бригады гончатников. Караю исполнилось всего лишь полгода, а он уже старался не отставать от своей матери, когда она шла по следу, во всем подражая ей. Он так же тыкался своим носом в те места, куда только что совала свой нос его мать Вьюга в поисках следа, и так же весело тявкал и несся за ней, если она уже шла с голосом по следу.
Он заливался истошным лаем, принимая, наверное, все это за игру и путаясь в высокой и мокрой от утренней росы траве, пытался догнать свою мать, ушедшую вперед по следу. Мы с Николаем всегда старались быть рядом с ними, наблюдали и поражались упорству и настырности этого маленького существа. «Ну, Игорюха, быть ему хорошей собакой», – говорил мне Николай. «Настырный чертенок, весь в мамку». При этом он чуть ли не со слезами умиления смотрел то на свою Вьюгу, то на ее сына Карая.
А Карай, вымокнув в высокой траве, всегда отогревался у меня за пазухой и, чуть отдохнув, высовывал мордочку наружу, ища глазами свою мать. Заметив ее или услышав ее голос, он мешковато вываливался на землю и бежал к ней с веселым лаем, вызывая у нас смех. «Давай, давай, учись у мамки, постигай науку, малыш», – говорил Николай. Так мы входили с ним во взрослую жизнь будущей охотничьей гончей собаки.
Частые посещения Караем с детства нагонного участка вместе со своей матерью Вьюгой давали положительные результаты. В 1992–1993 годах у выжлеца было уже два рабочих диплома III степени по зайцу-беляку.
Мы, пятеро гончатников, с начала осеннего сезона по зайцу специально брали отпуска, чтобы провести их вместе со своими питомцами в д. Анашкино, в доме, купленном одним из нас, Михаилом Астрашенком. Жили там по 2–3 недели или же приезжали в последующие выходные в течение всего сезона.
Заранее созвонившись по телефону, мы, как обычно, собирались на автовокзале (в то время у нас не было своих машин). Ехали до деревни Сумино, а потом шли полтора километра пешком до деревни Анашкино. Устроив своих собак на сене в бывшей овчарне, мы топили печь и, пока она разгоралась, собирались вокруг стола, вынув взятые с собой съестные припасы. И начиналось таинство. Беседа продолжалась далеко за полночь. Перед сном мы с Николаем выходили во двор к собакам, выводили их на улицу, и Николай успевал дать мне наставления, касающиеся завтрашней охоты: куда пойдем, кто что будет делать в случае чего. У него все было обдумано заранее. Он был нашим негласным бригадиром. И я благодарен по сей день ему за все его уроки, которые он мне преподал, за ту науку охоты с гончими, которую мы с Караем постигали вместе.
Бывало Карай на правах самого младшего из собак и всеобщего любимца допускался на ночь в дом и всегда, обойдя всех и облизав всем руки и лица, укладывался у меня в ногах поверх одеяла. В доме гас свет, и все погружалось в сон. Сон чуткий и нервный, как перед боем. Слышно было, как кто-то бормотал спросонья, ворочаясь на своем месте.
Утром, как всегда, первым просыпался Николай. Вставал, разогревал чай, будил всех. Мы пили горячий, обжигающий чай с бутербродами, собирали рюкзаки и шумной компанией выходили на улицу. Собаки, заслышав наши голоса, скулили в сарае, а мой Карай носился между нами, торопя побыстрее идти в лес. Все тело его сотрясала нервная дрожь.
Выйдя на окраину деревни, собаки сразу скрывались в густой траве и кустах. Охота начиналась. Мы шли по лесной дороге на Братцево, тихо разговаривали, вслушиваясь в шум леса, не раздадутся ли голоса собак, наткнувшихся на свежий след. И стоило лишь какой-то из них взять след и первой дать голос, как к ней подваливала вся стая наших гончих, и начиналось... Подчиняясь общему инстинкту, загомонив на разные голоса, собаки начинали гнать зверя, удаляясь куда-то в сторону от дороги. Мы останавливались, слушали, куда повел косой наших собак, и, определив направление гона, занимали свои места вдоль дороги, ждали появления зайца.
Чаще всего зайца поднимали вдоль ручья, который, петляя по лесу, пересекал дорогу под прямым углом. Мы стояли не шелохнувшись, и каждый предполагал, что именно ему выпадет сегодня удача и заяц непременно выйдет на него. Бывало, заслушавшись гоном собак, мы не замечали, как заяц, стрелой перемахнувший через дорогу, уходил и уводил всю стаю по новому кругу. Но никто не расстраивался, ведь охота только начиналась и все было впереди.
По правде говоря, первого поднятого зайца мы старались не брать. Давали своим собакам размяться и войти во вкус, втянуться в свою работу. Ради всего этого мы и готовились все лето, наганивали собак, закупали патроны, подгоняли амуницию.
В те года были дни, когда мы брали по нескольку зайцев за день. Снег еще не выпадал, а легкий заморозок уже пощипывал нам носы и бодрил. Заяц к этому времени успевал выбелиться, и поэтому его уже издали можно было заметить лежащим где-то под выворотнем или стрелой несущимся вдоль молодого ельника от нашей шумной компании.
Карай матерел, набирался сил, опыта, учился всем премудростям охоты и вскоре не уступал более старшим собратьям.
Однажды мне удалось взять из-под Карая куницу, которую он как-то умудрился загнать на одиноко стоящее дерево вдоль того же ручья, что протекал в 300 м от д.Анашкино.
Опыт, полученный от своей матери Вьюги и других собак, давал все больше и больше шансов возвращаться домой не с пустыми руками. 30.10.1993 года Карай прошел испытание по кровяному следу и получил еще один диплом, но уже II степени. Это был уже его пятый по счету диплом. А до этого, 22 мая 1993 года, на межпородных состязаниях по зайцу между гончими собаками С-Петербурга и Череповца выжлец сработал на очередной диплом III степени. Последний свой диплом III степени Карай получил тоже на межпородных состязаниях по зайцу, проходящих у нас в Череповце в 1994 году.
Некоторые из моих знакомых гончатников говорили, что все полученные не по основному зверю дипломы будут лишь портить собаку. Но я, да и все, кто знал моего Карая, убедились, что это никак не отражалось на его основной работе и не мешало ему очень результативно работать и добывать зайца. Работе по зайцу Карай отдавался полностью, до самозабвения, никогда не бросал след и всегда доводил свою работу до финального конца. А финалом был меткий выстрел и добытый заяц.
Зимой, когда снег лежал плотным настом и собака не проваливалась, наблюдать за работой Карая было одно удовольствие. Он никогда не пропускал ни одной ямки на снегу, ни одного следа, будь то след белки, куницы или птичьи наброды. Всегда тщательно обследовал их, фыркая, шумно втягивая в себя исходящий от них запах, переходил от следа к следу. Стоило ему напасть на след только что стронутого им с лежки зайца, он весь превращался в комок нервов. Отдав голос, уверенно шел по следу зверя и уже не бросал его. Я продвигался на лыжах вдоль строчки следов, не топча их, слушал, как и куда шел гон, и, если он продвигался на меня, останавливался и волновался в предчувствии встречи с зайцем.
Если мы находились в уже знакомых мне и моему Караю местах и все заячьи переходы нам были знакомы, я просто вставал где-нибудь в стороне от того места, где был взят след, мне оставалось лишь только ждать. Труднее приходилось в местах незнакомых, где надо пробираться через поваленные стволы деревьев, проламываться сквозь стоящие стеной кусты, чтобы выйти на открытое место и перевидеть зайца. Зверьку было проще, ведь он здесь жил, это был его дом, и он знал все лазейки в этом месте и успевал проходить открытое место задолго до того, пока я, чертыхаясь, на своих лыжах появлялся там. Мне ничего не оставалось, как лишь смотреть на только что оставленные зверем и Караем следы на снегу.
Вымотавшись, я садился на поваленный ствол дерева и просто отдыхал, ожидая следующего круга, по которому мой Карай гонял зайца. Как правило, заяц всегда шел почти по своим следам либо где-то совсем рядом, и мне оставалось лишь увидеть его и не промахнуться. А стоило Караю заметить идущего впереди себя зайца, как его голос срывался на какой-то крик, бередящий мне душу.
Когда заяц был добыт, я не торопился брать его в руки, а садился рядом и ждал появления моего Карая. Он быстро подваливал по следу, обнюхивал зверя, слизывал выступившую кровь и ложился у моих ног. Я выкуривал сигарету и, отрезав передние лапки зверя, бросал их Караю. Он неспешно съедал их. Дав собаке немного отдохнуть, я прятал зайца в рюкзак, и мы шли дальше.
Душа моя ликовала и тихо благодарила друга за подаренные минуты радости и полного счастья.
Когда возвращались домой, в город, первой в дверях нас всегда встречала кошка Симка. А мы с женой и сыном шли на кухню, и я за чаем долго в подробностях рассказывал им обо всем, что было в лесу. Сын часто переспрашивал, когда Карай брал след, как гнал зайца и как я его взял. Подрастал будущий охотник. Теперь он уже взрослый и всерьез занялся охотой, как и я, но по крупному зверю.
В июне 1992 года в Ленинграде проходила 7-я Всесоюзная выставка охотничьих собак. Наша секция эстонских гончих отобрала нескольких собак, имеющих отличные рабочие качества и отличный экстерьер, и вместе с представителями других охотничьих пород отправилась на автобусе в Ленинград. Карай был в числе отобранных эстонских гончих, и ему, как и другим представителям череповецких собак, предстояло защищать честь Вологодчины в ринге среди лучших собак этой породы.
Многие наши собаки вернулись с этой выставки, заняв не последние места в рингах. Мой Карай занял 4-е место в ринге эстонских гончих среди выжлецов своей возрастной группы и заработал большой серебряный жетон. Это была его первая победа на такой престижной выставке.
После распада СССР, в июне 1997 года, нам вновь довелось стать участниками уже Всероссийской выставки, проходящей в Москве. Оттуда мы с Караем привезли золотую медаль, принесли дополнительные очки команде череповецких эстонских гончих. Наши собаки были уже широко известны среди охотников-гончатников во многих регионах страны. Щенки из Череповца расходились по многим городам России. Урал, Нижний Новгород, Карелия и даже Белоруссия имели щенков от наших собак, Отзывы приходили только хорошие, и все с благодарностью отзывались о своих питомцах, хвалили их за вязкость в работе, за их отличные рабочие качества и голоса. На груди Карая висел уже целый «иконостас» жетонов и медалей за участие во многих престижных выставках, полевых испытаниях и межпородных состязаниях гончих. На межпородных 22 мая 1993 года между С-Петербургом и Череповцом Карай вновь сработал на диплом III степени по зайцу.
Наступила осень 1999 года. Самая желанная для всех гончатников пора. Лес покрылся рыжим покрывалом из листьев, трава местами пожухла, полегла, а кое-где еще стояла таким пышным частоколом, что в ней не только зайца невозможно было разглядеть, но и собаку, идущую по его следу. В одну из суббот мы втроем: я с Караем, Николай Петров со своей новой молодой выжловкой Вьюгой-2 (Вьюга, мать Карая, погибла под волками в Новгородской области) и Лукьянов Александр со своим Нордом, сыном моего Карая, поехали, как всегда, на свое излюбленное место в Новую деревню, где всегда водились зайцы.
Погода стояла отличная. Легкий морозец, солнце, снег еще не выпал. Все предрасполагало к удачной охоте. Собаки сразу выскочили из машины, стоило нам приехать на место, и тут же скрылись в лесу, находящемся в сотне метров от нашей стоянки. Мы, собрав ружья, пошли в том же направлении, куда скрылись наши питомцы. Шли, тихо разговаривая между собой. Под ногами похрустывала прихваченная ночным морозцем трава и хвоя, осыпавшаяся с елей и сосен.
Собаки были где-то невдалеке от нас в поиске, и мы порой видели их. Договорились, что первого поднятого зайца не стреляем, а дадим собакам поработать, размяться после недельного сидения в городе. Да и самим хотелось вволю надышаться свежим лесным воздухом, отдохнуть от трудов праведных и послушать голоса наших собак. Через полчаса приятной ходьбы по лесу услышали первый гон. По слуху определили, что это голос моего Карая, который, будучи более опытным, чем молодежь, первым взял след. Потом зазвучали голоса и подваливших к нему Норда и Вьюги-2.
Лес запел от их громкого и азартного гона. Молодежь шла уже впереди, а поседевший с годами Карай шел сзади, исправлял их сколы. Быстро распутывал следы, давал голос, молодежь вновь подваливала к нему. Вскоре гон затих. Видно, местный заяц был очень опытным и знал эти места не хуже, а лучше наших собак. Пока собаки разбирались в хитросплетении следов, мы присели на ствол упавшего дерева, вынули из своих рюкзаков захваченный чай, немного перекусили. А вскоре лес вновь наполнился голосами наших собак, где-то чуть подальше от нас. Покидав все в рюкзаки, мы встали и пошли на их голоса. Ближе к вечеру, где-то к четырем часам, у нас уже было добыто два зайца. Собаки, как обычно, были награждены пазанками. Николай быстро ошкурил добытых зайцев, промыл тушки в ручье, протекавшем рядом, и мы, отдохнувшие на свежем воздухе, довольные успешной охотой, поехали домой, в город.
Прошла рабочая неделя. Николай с Александром не могли поехать на предстоящие выходные в лес, поэтому я уговорил одного своего товарища, Виктора Королева, тоже охотника, составить мне компанию на предстоящую охоту в субботу.
Сев в мою машину, я, Виктор и мой Карай поехали на то же самое место, где были неделю назад. Погода была уже не такой отличной, облака свинцовой массой висели над головой, но дождя не предвиделось. «Может, распогодится», – думали мы. Всю дорогу Карай, как обычно, старался протиснуться вперед между мной и Виктором, упереться лапами в панель и смотреть вперед, по ходу машины.
Как только мы свернули с трассы и стали подъезжать к одиноко стоящей березе на окраине деревни, Карай начал нервно скулить от нетерпения, видно, помнил прошедшую охоту и рвался в бой. И не успели мы остановиться и открыть дверцы салона, Карая как ветром сдуло. Перескочив на махах небольшую полянку перед лесом, он исчез, но через пару минут вновь вернулся, нервно повизгивая, будто торопил нас. Собрав ружья и рюкзаки, мы закрыли машину и пошли вслед за умчавшимся в лес Караем.
Через несколько минут услышали его голос где-то в глубине леса. Немного отойдя друг от друга, пошли на голос. Пройдя метров сто, мы с Виктором увидели свежие раскопки, сделанные кабанами, и их следы, уходящие в том же направлении, куда ушел Карай. Но гон собаки был явно не по кабану, так как стал заворачивать куда-то влево от нас, в сторону небольшого болотца. Вскоре выскочил и сам Карай, приветливо махнув гоном, он вновь скрылся среди невысоких деревьев, растущих по краю болотца. Мы услышали его голос уже чуть дальше, где-то опять впереди нас. Голос моего Карая стал раздаваться уже на одном месте, отдача была уже совсем иной, нежели по зайцу: резкой, с надрывом, он как будто звал нас к себе.
«Неужели на кабанов наткнулся?» – «Не дай бог», – заметил Виктор, и мы поднялись. Голос звучал на одной ноте и все на том же месте. Мы быстро перезарядили ружья, заменив «тройку» на картечь, бросились в том направлении. Не пробежав и пятидесяти метров, услышали визг моего Карая, и все стихло. Посмотрев друг на друга, не сговариваясь, почти одновременно выстрелив в воздух, бросились бежать в том направлении, где должен быть мой Карай.
Очутившись в какой-то низине, густо поросшей деревьями, мы остановились, не зная, куда дальше бежать, и начали лихорадочно осматривать место в надежде хоть что-то заметить, одновременно вслушивались в звуки леса. Но так как снег еще не выпал и земля была мокрой и сплошь усыпанной опавшей листвой и хвоей да местами бурно поросшей травой, мы ничего не заметили. Постояв минуту, не больше, мы стали звать Карая. Затем я достал из рюкзака горн и начал трубить. В ответ лишь эхо доносилось откуда-то из дальнего леса.
Начал накрапывать дождь. Мы молча стояли и не знали, что делать дальше. Я лихорадочно шарил по ячейкам патронташа в поисках патронов, чтобы вновь сделать несколько выстрелов вверх. После выстрелов мы вслушивались в шум леса, звали Карая, но увы... Кроме шума накрапывающего дождя, ничего не слышали. Вновь разошлись в разные стороны недалеко друг от друга, осматривая траву, кусты в надежде хоть что-то увидеть, похожее на борьбу. Напрасно.
Чтобы не вымокнуть окончательно и не простудиться, мы сели в машину. Приоткрыв окно салона и закурив, вслушивались в шум дождя, барабанящего по крыше, молчали и, немного погодя, решили проехать по дороге чуть подальше до следующей деревни. Вдоль дороги, вплотную к ней, росли деревья, стоящие сплошной стеной, и Карай, как думали мы, мог выйти к дороге в любом другом месте.
Часто останавливаясь, особенно на высоких местах трассы, я выходил наружу и трубил громко и часто в темноту леса. Дождь уже остервенело барабанил по крыше, и ничего похожего на голос моего Карая мы не слышали. Быстро стемнело, и мы не заметили, носясь по мокрому асфальту дороги туда и обратно, что наши поиски длятся уже несколько часов. Надо было возвращаться в город. «Завтра воскресенье, и мы с самого раннего утра вернемся сюда и повторим поиски», – сказал я Виктору и, последний раз трубанув в темноту, мы поехали в город.
Ночь прошла без сна. Жена, как могла, успокаивала то ли себя, то ли меня. «Может, все-таки найдется», – говорила она, вспоминая два случая, произошедшие несколько лет назад. Но тогда Карай находился. И все благодаря табличке на его ошейнике, который я никогда не снимал с него, уезжая на охоту. На табличке был выбит номер домашнего телефона и адрес, по которому нас находили.
В пять часов утра мы с Виктором уже мчались по трассе в направлении той деревни, где потеряли моего друга. При подъезде в том месте, где дорога делала небольшой уклон и одновременно изгибалась влево, мы заметили стоящие на обочине машины и среди них машину нашего кинолога. Подойдя к Пелевину, я тотчас же рассказал ему о вчерашнем случае.
«Да, кажется, тебе крупно не повезло, парень», – сказал он мне в ответ. Оказывается, неделю назад они обнаружили здесь небольшое стадо кабанов и, имея лицензию, решили сделать сегодня загон на них. «А где кабан – там и волки. И ты об этом не хуже меня должен знать, Орлов», – добавил он, чем окончательно подтвердил мои догадки о произошедшем вчера в лесу. И мы вернулись на то же место под дерево на краю деревни, где ставили вчера машину, и, собрав ружья, вновь ушли в лес к месту предполагаемой трагедии. Вновь осмотрели все вокруг в надежде хоть что-нибудь увидеть. Но ни следов крови, ни следов борьбы не обнаружили. Ночной дождь смыл все следы, если бы они и были. «Что я наделал!» – мысленно ругал я себя. «Почему это произошло именно с моим Караем?» Я представил себе, как Карай стоял один в окружении волков, звал меня, своего хозяина, на помощь... Звал, чуя, что это уже конец. «Прости меня, Карай! Прости дурака за то, что не смог сообразить и вовремя прийти к тебе на помощь и спасти». Вновь подумал, что, будь рядом мой друг и мой первый учитель Николай Петров, этого бы не произошло. Не должно было произойти!
Потрубив еще несколько раз и сделав по паре выстрелов, мы вернулись в город. Я продолжал надеяться на чудо, никак не мог поверить в сказанное мне Пелевиным, и, напечатав на ксероксе несколько десятков объявлений о пропаже своей собаки и фото своего Карая, объехал с Виктором все ближайшие деревни и поселки. Расклеили объявления на столбах у магазинов, на дверях контор, на автобусных остановках и стали ждать звонков по указанным в объявлении телефонам.
Но шли дни, а ни одного звонка не было. Взяв дни за свой счет, мы изъездили все места, где были расклеены объявления. Но увы... Переговорив с местными охотниками, от них узнали, что именно в те дни, когда произошла эта трагедия, волки стали снимать гончих собак с гона и рвать деревенских собак с цепи, заходя по ночам в деревни.
Я часто смотрю на фотографию, висящую дома на стене, где мы сняты с еще молодым Караем, и комок подступает к горлу, когда вспоминаю тот злополучный день.
Ошейник с его наградами до сих пор висит у меня дома на стене, напоминая о верном и любимом друге. Лишь через год я смог заставить себя взять нового щенка от дочери моего Карая. Теперь внук Карая ходит со мной на охоту, и уже в восемь месяцев мы взяли с ним первого в его жизни зайца. Сейчас Бадаю уже семь лет, и он стал по окрасу точной копией своего деда.
Нет уже на этом свете и моего наставника и учителя Николая Петрова. Несколько лет назад его жизнь трагически оборвалась. Светлая вам память, дорогие мои, и огромное вам спасибо за те минуты, часы и дни счастья, проведенные вместе на охоте, истинно мужском хобби, ради которого и надо жить.
Но навсегда остались в моем сердце и мой учитель и наставник Николай Петров, и мой первый друг по охоте, мой любимый Карай.
Второго такого выжлеца у меня точно не будет.
«Прости меня, Карай, если сможешь!»
Комментарии (0)