Над Ароматной ходят черные тучи уродливых форм. Ветер тащит их на запад, поднимает ввысь, потом возвращает до верхушек уже голых деревьев, что стоят вдоль железнодорожной насыпи. Со стороны села Вязевок доносятся слабые раскаты грома. Покорные ветру, тревожно заходили, закачались волнами выбеленные дождями травы, а выкошенные прогалины ощетинились стерней. Очередной порыв ветра сорвал с аккуратно сметанного стожка клок сена, разметал его в ошметья, унося травинки в разные стороны.
Позади меня неистово шумел камыш, прогибаясь на закрайках до самой воды. Он тянулся по высохшему руслу старицы до самой деревни, где крайние хаты, даже на взгорье, едва были заметны глазу. Я вглядывался в мятежное осеннее небо в надежде увидеть утиную стаю, переводил взгляд с одной стороны в другую и, наконец, едва различил трех кряковых уток, направляющихся от станции на шахтное водохранилище, минуя Ароматную. Силуэты птиц то пропадали в небесных хмарях, то вновь высвечивались в появившихся синеватых пролетах неба, становясь ближе ко мне.
Проводив уставшими глазами уток, я вновь начал смотреть на уходящие в даль гривы камыша. Господь, видать, знал, что делал, создавая этот истинный рай утиного царства, где в прежние годы гнездилось несметное количество крякашей, чирков, лысух. С годами дичи заметно поубавилось, и интерес у местных охотников к Ароматной пропал, меня же, напротив, каждой осенью тянуло сюда с непреодолимой силой.
А началось все в тот год, когда нежданно-негаданно, в кои-то лета, открыли весеннюю охоту на гуся, как оказалось, в первый и последний раз. Районное охотничье начальство, казалось, не афишировало особо данное мероприятие.
Собралось на Ароматной нас, городских охотников, человек двадцать. Мы были разбиты на небольшие группки с егерем во главе каждой, причем после каждого дня охоты отстрелочную карточку сдавали ему лично в руки.
В первый день охоты, в ночи, облачась в прорезиненный комбинезон, я начал переходить старицу, чтобы выбраться на другой берег. Весеннее половодье углубило русло речки, и я, до подбородка оказавшись в воде, зачерпнул комбинезоном и стал погружаться под тяжестью в илистое мягкое дно. Каких усилий стоило мне выбраться на берег. Ломая стену камыша, разводя его руками в сторону, я не услышал предупредительные сигналы дозорных гусиного табунка. Чуть позже, отдалившись от места своего выхода, услышал взмахи крыльев, а когда обернулся, едва различил в мареве весеннего утра силуэты взлетевших казарок. Птицы были за выстрелом, но я и не вспомнил о ружье. Моя душа переполнялась весенними запахами, звуками нового зарождающегося дня. Звуки эти дополнялись новыми, происхождение которых мне было непонятно. Потом, когда рассеялись остатки тумана, и первые, еще бледные лучи утреннего солнца позолотили гривы камыша, я стоял на взгорье и не мог налюбоваться красотами Ароматной.
Оказавшись как бы опущенной в горловине, зажатой с одной стороны железнодорожной колеей, по которой постоянно проносились электрички, пассажирские поезда, товарняки, с двух других – хатами двух деревенек. А там, где стоял я, круто тянулось глиняное взгорье, в любую пору года отдающее охрой; от основания взгорья начинались болотца с ряской, болотной растительностью, в которые затемно плюхали кряковые утки, чирята. Ароматная тянулась на добрый десяток километров, пройти ее вдоль за день едва ли бы кто осмелился. Устье старой речки множилось, расходилось рукавами в разные стороны. По всему периметру угодий рос камыш, собственно, его островки разбросаны на всей территории; они укрывают от посторонних глаз заиленные русла, канавы, озерца, болотистые мочажины, затоки, постоянно залитые водой.
Сколько раз в осеннюю стынь, возвращаясь с вечерней зорьки по нахоженным тропам, окунался я в воду, выбрасывал вверх руку, чтобы не окунуть в воду ружье! А сколько блуждал по первости в густых высоких травах в поисках своей машины! Отмеривал шаги, сбивался, снова выходил на отправную точку, и как отлегало от сердца, когда в двух шагах едва отыскивал ее. Я успокаивался, открывал багажник, укладывал ружье, удавки с дичью, снимал тяжелый и мокрый комбинезон, садился в машину, но не спешил заводить мотор, вслушиваясь в ночные шорохи, крики пролетающих птиц, помня, что нет в природе похожих дней, вечеров, ночей. Я перебирал в памяти картины охотничьего вечера, корил себя за просчеты, радовался удачным выстрелам, я был счастлив, что у меня есть любимое место охоты. Наверное, места такие есть у всех, и объяснить это можно не только их добычливостью, здесь явно другие соображения. Ароматная для меня стала надежной пристанью, где я находил приют не только от житейских неурядиц, но и что-то большее.
...Так думал я, стоя у камышовой гривы. Ветер не утихал. Я едва услышал, как по воде и камышу зашлепали первые капли дождя. Судорожный холодок пробежал по телу, я поежился, застегнул верхние пуговицы куртки. От озера потянуло холодом. Откуда-то сзади из камыша, хлобыща крыльями, поднялась утка. Она пошла по дуге вправо, но потом, сделав разворот, потянула в мою сторону. Я вскинул ружье, дал упреждение и нажал на спуск. До утки было сорок пять метров, я потом просчитал, упала она на участок свалянной и пожухлой травы, что облегчило мой поиск.
Дождь перестал. Я прошел вдоль неглубокого рва с водой, вышел к маленькому болотцу, заросшему рогозом и осокой, прошел немного еще и оказался в самой горловине Ароматной. Прямо передо мной торчал округлый островок камыша, и я решил, что он может стать надежной защитой от ветра и зорких утиных глаз. Я отцепил удавку с утки, осмотрел веером уходящие в стороны прокосы и остался доволен. Но что за чертовщина! Там, где совсем недавно был, на воду упала стая юрких чирят. Вот так всегда, «насиживаешь» место, а только уйдешь, дичь почему-то падает именно туда. Подвела интуиция, не хватило выдержки – попробуй, догадайся.
Сумерки приближаются, каркая, пролетает стая ворон. А что это за точки, там, уже на другом краю неба? Точки увеличиваются, сомнения позади. Гуси!!! Сердце начинает усиленно стучать, привычным движением достаю два патрона с крупной дробью, перезаряжаю ружье, а сам, прижимаясь к спасительному скрадку, не свожу с неба глаз.
Птицы идут низко, неторопливо машут крыльями, собираются сесть, но нет, все тот же размеренный взмах, все та же высота. Небольшой косяк молчаливо проходит над моей головой, отчетливо вижу их белесые животы, слышу шум мощных крыльев, сотрясающих воздух. Пропускаю, целюсь в последнего и нажимаю на спусковой крючок.
Мой гусь валится, складывая крылья. Бегу. Он уже на виду – на чистом прогале, и не верю самому себе, как далеко птица упала от скрадка, ведь шли-то они, казалось, медленно. Вот он, красавец, уже в моих руках, в тугом пере, словно в панцыре, тяжелый. Я прижимаю белолобого, глажу рукой оперенье, вожу по белому окаймлению на голове.
Восхищаюсь тем, какой громадный путь проделал он с дальнего Севера и, может, этим отгоняю от себя назойливую и кажущуюся неуместной для этой минуты мысль: почему не стрелял второй раз из верхнего ствола?
Вот ведь как бывает: ждешь, ждешь этот миг дни, недели, а он вдруг свалится нежданно-негаданно, озарит твою душу, пробьет, словно электрический заряд, и долго не можешь прийти в себя, пропуская в который раз в своем сознании увиденное и пережитое.
Шлепая сапогами по воде, я вышел к знакомой тропинке, подошел к плесу, оглянулся назад, посмотрел туда, где недавно лежал гусь, остановился. Я смотрел на Ароматную и думал, что уже скоро придут холода, пойдет снег, мириады снежинок будут опускаться на жухлую траву, камыш, схваченный первым морозом, серебристо-зеленый ледок, а в полынье будут плавать последние утки, оттягивая день отлета. Станет тихо и одиноко. А весной все повторится: утки прилетят вновь, они ведь всегда возвращаются на прежние места гнездований. И снова пронзит холодную вечность синего неба гусиный крик. А ночью над Ароматной взойдет луна, высыплют звезды, тускло осветят болотные крепи, где будут высиживать свое потомство утки, и особый свет будет излучать полярная звезда. Ее показал мне мой товарищ, с кем встретили мы не одну утиную зарю. В ту ночь мы подъехали сюда до самой топи на его ГАЗ-69, покрытом выцветшим от солнца брезентом, задолго до рассвета. Вышли из машины, расчехлили ружья, надели комбинезоны, заходить в болота было рано, и стали любоваться ярко расцвеченным небосклоном.
– Смотри, Полярная звезда, – сказал он и провел линию между Большой и Малой Медведицами. – Знаешь, как ее найти?..
И он, как всегда, начал рассказывать. Ему было, что рассказать, поскольку объездил мой товарищ половина бывшего Союза, работал и охотился на Севере, Сахалине, бил медведей на Камчатке.
... Опустились глубокие сумерки, багровый диск солнца давно уже спрятался в гуще камыша. Я побрел к машине и уже не радовался добытой дичи. Я прощался с Ароматной, я уезжал жить в другой город.
«Благослови тебя, Господь, – говорил я, в который раз окидывая взглядом очертания камышовых грив, далеко мерцающие светом окошки хат и стараясь сохранить в памяти теперь уже бывшие охотничьи угодья. Не скупись, давай приют забредшим к тебе бродягам-охотникам. Прощай, Ароматная! Даст Бог – свидимся».
Комментарии (0)