Пескарь для весенней щуки

Весна в разгаре. И дни эти весенние не похожи один на другой. То упадет на землю тяжелая серая хмарь, придавит дома и бегущих куда-то людей, сыпанет вихревым неистовым снежным зарядом, от которого все вокруг стразу становится зимним и скучным. То откроется к вечеру стеклянное небо, вызвездит его и остудит морозцем, а потом зальется все вокруг холодным и ослепительным в ночи светом полнолуния.

Некоторые быстрые реки уже темнеют стремительной водой, кружащейся водоворотами. Где-то еще только открылись черные промоины на грязно-сером льду. И непонятно, как можно выходить на этот самый лед. Но кому-то, видимо, все нипочем. Возвращаясь недавно с озера-водохранилища, шел я вдоль русла реки и на рыхлом, явно проеденном водой льду вдруг увидел след человека. След этот тянулся к середине русла, а потом вдруг оборвался в зияющем во льду окошке-промоине. Первая мысль была: все, ушел человек под лед. Но потом, подойдя ближе, заметил волоковый след уже из промоины и утоптанный снег по краю. Вытащили… Могло быть и хуже. Не весеннее ли обострение толкает нас на подобные поступки, полные адреналина? Впрочем, мне ли говорить, купающемуся в промоинах и тонущему на своем веку неоднократно?.. Разве что промоины те были скрытны и прикрыты тонкой коркой ледка посреди крепкого ледового монолита, словно ловушки. Все это — весна, когда лед превращается с каждым часом в кристаллическую рухлядь и обрушивается под тяжестью без всякого предупреждающего треска.

Но сегодня мы на льду водохранилища, вырытого когда-то в русле Малой Кокшаги и теперь обширного и глубокого. Течения здесь почти нет, и лед, как на большинстве водохранилищ, однороден и еще крепок. А свежевыпавший снег создает некую иллюзию рыбалки почти зимней. О весне напоминает лишь вода на льду. Стоит ступить на чистую снежную целину, как нога проваливается по колено в чавкающую хлябь и сразу выступает черная вода. Но местами участки льда почти сухие из-за крепкой наледи, так и не оттаявшей под коркой снега-наста. Близкое городское водохранилище я стал открывать для себя совсем недавно и скорее вынужденно. Протоки и коряжники Чебоксарского водохранилища в последнее время стали скучно-пустыми из-за малочисленности хищника. Иногда за два дня ловли жерлицами попадалась щучка чуть больше килограмма, да с килограмма два окунишек удавалось надергать на мормышку и блесну. И это за восемьдесят с гаком километров от города?!. Как оказалось, рыбу можно было найти почти «под боком», не уезжая из города. Достаточно было сесть на утренний троллейбус…

Накануне мы бродили по берегам своей малой речки и отыскивали омутки, где можно было наловить мелкой рыбешки, чтобы потом использовать ее в качестве живца. На одном из таких омутков вдруг бойко и весело стала поклевывать весенняя уклейка. Эта миловидная и нежная рыбка не сильна и не вынослива в качестве живца, но ее отчаянно любят подводные хищники от окуня до судака. Брала уклейка почти подо льдом, на обычную почти летнюю оснастку, состоящую из маленького крючка-«заглотыша» и грузильца повыше. Все остальное — зимнее: удочка, кивок. Сыпанув в лунку обычной сухой манки (не мудря с покупными прикормками), опускаешь крючочек с опарышем под лед. И сразу — тук-тук… Кивок уже дробит и мелко трясется, а то вдруг выгнется кверху, словно при поклевке серьезной рыбы — плотвы-сороги или леща. И вот уже трепещет на тонкой леске живое серебро с жемчужным отливом — уклейка! Одна за другой попадались рыбки, а потом вдруг все затихло. Видимо, вышел на охоту остроглазый щуренок и разогнал пугливую верхоплавку. Нам приходится снова бурить лунки, отыскивая самую уловистую. Ближе к струе, в опасной близости к ней, где лед уже промыло, вдруг последовали поклевки, неуловимо отличающиеся по характеру от поклевок уклейки. Случались они на вторую удочку, где мормышка с мотылем находилась на дне или рядом с ним. Подсечка!.. А на леске прыгает и крутится волчком что-то непонятное вначале. Да это пескарь!.. Вот так встреча! Не приходилось еще нам ловить пескарей со льда, хоть и наслышаны были про такую ловлю. Упругие и усатые, пескари вились в пальцах, и чувствовалась мускульная сила в их крепких брусковатых тельцах. С десяток пескарей мы смогли поймать, а потом омуток затих и опустел окончательно. Ну, а нам больше и не надо. Живца хватит на весь день щучьей ловли.

И вот сегодня уже выставлен десяток жерлиц по мелководной косе среди глубин в шесть и семь метров. Приходилось чуть ли не по сантиметру отсчитывать расстояние от косы, чтобы нащупать перепад с трех метров на четыре с половиной. Эта граница была очень узкой. И вот наконец все снасти наживлены. Где уклейки серебристо мерцают в глубине, где рыскают у дна бойкие и зло-веселые пескарики на тройниках жерлиц. Ждать долго не пришлось. В девять часов с минутами вскинулся со щелчком флажок самой ближней жерлицы. Бежать к жерлице не имело смысла, она была метрах в десяти от нас. И мы лишь пока наблюдаем. Катушка пока недвижима. Но едва мы пошевелились на льду, в нетерпении и ожидании разминая ноги, как резко встряхнулась снасть и катушка закрутилась, останавливаясь лишь на доли секунды. Ее ход был настолько стремителен, что уже пришлось поторопиться и нам. И мы кинулись к жерлице. Но лишь только оказались у снасти, как все затихло. Катушка остановилась и больше не двигалась.

— Бросила, — закуриваю в досаде. — Услышала нас и бросила живца.
— Да не могла она услышать на глубине, да и снег вон какой, — не верит товарищ.
— Еще как могла. Она тебя и на десяти метрах услышит. А на воде и за сто метров шарахнется от лодки, когда не в жор.

В тоскливой пасмури берусь все же за леску и вдруг чувствую легкие толчки, передающиеся из глубины. Начинаю осторожно выбирать слабину. Есть! Что-то упруго и тяжело осадило руку, и я подсекаю. Привыкнув уже к стандартным здесь щучкам до полутора кило, смело и быстро пытаюсь выбирать леску, но вдруг чувствую несогласную и упористую тяжесть, несоразмерную с леской. Приходится ее стравливать и снова выбирать. «Не может быть! — стучит в висках. Здесь нет такой!» Но реальная и яростно сильная живая тяжесть рвет снасть из рук. Когда же рыбина уперлась в лед и было невозможно завести ее в лунку даже багром, пришла ехидно-злая мысль: «Малявочник, крохобор. Обленился со своим буром-буравчиком на 100, уклеечным, спортивным. Ах, как легко бурить! Забыл, что везде есть возможность попасть на серьезную рыбу. Шнурки-карандаши…» Что-то вроде этого мелькало в мыслях. А товарищ припрыгивает рядом с фотокамерой нетерпеливо:
— Ну, как, сидит?
— Сидит, причем, глухо. В лунку не лезет.
— И чего теперь?
— Только леску резать, — мрачно подшучиваю. — Мы с тобой даже пешни с собой не взяли. Отпускать придется.
— Как резать?! Как отпускать?! — не понимает черного юмора приятель. — Да она же вот, сидит.
— Сидит-сидит, в лунку не пролезает.

Решившись на последний отчаянный шаг, толкаю багром щуку обратно под лед, сорвав ее с острия, и пытаюсь нащупать нижнюю челюсть, чтобы точно вошла в лунку. Есть! Кажется, попал. Наконец рыбина туго и с усилием, наверняка сжимаясь и выпуская икру, пошла наверх. И вот уже зубастая пасть показалась надо льдом.
— Ур-ра, давай-давай! — целится в меня объективом камеры приятель.

Щука на льду. Красивая, яркая по-весеннему, усталая и все равно яростно разбрасывающая снег хвостом-лопатой. Взвешенная, она потянула на пять кило. Для волжских просторов, где были пойманы рыбины и на десять, и на шестнадцать килограммов, ничего нового и необычного. Но в молодом нашем водохранилище мне такие еще не попадались, хотя, вероятно, есть рыбины и крупнее. Но они, видимо, еще здесь редки.

Когда день перевалил за вторую половину, взяла еще одна рыбина, поменьше, но и она весила три килограмма. По всей видимости, это был весенний выход крупной щуки именно на мелководье, на косу среди ямных провалов. Такое нередко бывает и на Волге, когда в коряжниках и на ямах попадаются мелкие и средние экземпляры, а на смешных, казалось бы, глубинах, до одного-полутора метров, случаются выходы самых крупных щук. И еще мне подумалось: может быть, дело в живцах — этих сильных и бойких пескарях, которые могли стать неожиданным деликатесом для провинциальных скромных щук?..