День прошел в поисках рыбы. Радости от ловли мы не получили. Слишком шумно было на льду и бестолково. Так же бестолково метался и лещ, ослепленный точками света – все новыми лунками, пока окончательно не скатился в какие-то свои заповедные ямы.
За время всей почти дневной суеты мы поймали по два килограммовых леща и несколько подлещиков. Но и эти рыбины были результатом скорее не тихой созерцательной ловли, а какой-то спринтерской гонки то за мечущимися стаями рыбин, то от глазастых с биноклями... Вот тут-то нам и пришла мысль поискать леща поближе к берегу, в глубоких заливах-проранах, когда-то углубленных земснарядом. По всей видимости, грунт брали для намывки дамб Чебоксарского водохранилища. А заодно и ямы образовались рукотворные, в которых течение было не такое стремительное, как у фарватера. Как нам думалось, для усталого леща – это лучшее место для вечерней жировки и стоянки на ночь.
Уловистое место
Недалеко от берега встречаем небольшую группу рыболовов. Краем глаза мы их видели в течение всего дня. Рыболовы упорно сидели на одном месте. На вопрос об успехах один из них довольно недружелюбно буркнул: «Ерши». В нашем лице он явно боялся «обуривателе», и поэтому мы, вполне его поняв, хотя и не поверив версии о ершах, отошли от рыболовов метров на сто пятьдесят. Не было здесь на чистом льду ни яичной скорлупы, ни огрызков, ни торчащих из лунок пустых бутылок. Посмотрим, как насчет клева...
Томительное, нетерпеливо-захватывающее чувство испытываешь, вспарывая буром толщу льда на новом месте. Вот уже и булькнула в лунке мормышка с пучком мотыля и тут, о чудо! – первая неожиданно уверенная поклевка! В полводы взяла увесистая густера.
А дальше началось совсем что-то невероятное... Почти на каждом опускании мормышки ко дну кивок выгибался кверху и упрямая тяжесть гнула хлыстик удильника. Если же поклевок не было на спуске, то на подъеме кивок непременно резко вздрагивал и та же тяжесть заставляла хрустеть работающую на пределе снасть. Брал ровный четырехсотграммовый подлещик, попутно попадались крупные синец, сопа и густера.
С опаской взглянув на часы, не верю своим глазам – время словно взбесилось! Липучей резиной тянулись часы бесклевья, а сейчас стрелки часов завертелись, как угорелые. А вокруг нас уже и народу прибыло множество. Видать, заметили, как мы тут руками размахиваем, вываживая рыбу. Ого, да здесь не один десяток! И главное, все ловят, хотя буры вновь прибывших то и дело вгрызаются торопливо чуть ли не под ящики более удачливых коллег. Но эпицентр и по-настоящему фартовое место было именно у нас. На десять пойманных нами рыбин соседи вылавливали одну... Попадаются иногда такие знаковые лещовые места, а подо льдом-то, может быть, всего лишь торчит какая-нибудь коряжка с пучком травы или проходит по дну борозда – русло затопленного ручейка. Повинуясь генной памяти, поднимались когда-то по нему, ручейку-речке, матерые лещи на нерест, и осталось у них в дремучей рыбьей памяти навсегда это место...
Хоть настигла нас и здесь муравьиная суета, но ничего, первую охотку мы все же сбили. Отчаянный клев только поначалу радует, а дальше наступает пресыщение и уже механическое вываживание рыбы. Вскоре и место уже хочется сменить, пробурить новую лунку, хотя, казалось бы, зачем от добра добра искать? Но так уж, видимо, устроен рыболов – не одной добычей красна рыбалка. Иначе ничто бы не заставило нас месить километры глубокого снега, дубеть под пронизывающим «северяком», проваливаться в полыньи-промоины, не забывая в паузах между пусканием пузырей, выбросить на лед ящик и бур. Славен отечественный рыболов и нелепо думать, что все невзгоды он переносит только ради худосочных по зимнему времени подлещика или щуки. Упадочные разговоры, что, мол, легче и дешевле на рынке купить – происки сухарей-домоседов, сварливых жен и завистников...
У старого дуба
Не так еще давно стоял посреди Волги затопленный лес. Потом он все редел: падал, подмытый на корню, спиливался на дрова по уровню льда, просто гнил, как догнивают под водой и льдом леса и вырубки водохранилищ Волжского каскада... Но последним из могикан долго еще оставался, одинокий уже впоследствии, старый и высокий дуб-отшельник. Он служил этаким ориентиром уловистых мест и для щукарей-жерличников, и для лещатников, и для любителей ловли матерой темно-серебряной сороги. Случалось, самые стойкие оставались ночевать в лесу прямо на льду, чтобы не месить долгие километры глубокого снега к берегу. Уходящим на обратном пути ориентиром уже служил купол-маковка маленькой церквушки, в которую иногда пускали ночевать и шебутных рыболовов. Доводилось и мне ночевать в ней. Но сегодня я заночую на льду...
Иду уже с полчаса, но прошел всего ничего. Дуб, кажется, только удаляется. Это обман зрения, но и шаг мой действительно не размашист. Вначале нога в валенке и «химчулке» пробивает корку наста, затем плюхается в снеговую кашу с водой и наконец стучит об лед. И так раз за разом. Вскоре, несмотря на мороз, из-под шапки струится пот и разъедает глаза.
Справа – перемигивающиеся далекие огоньки на черном массиве горного берега. Козьмодемьянск еще не спит, но звуки города не слышны: только ветер ровно гудит в ушах да шуршит ледяная крошка под ногами. Слева проглядывается низкий луговой берег с проплешинами мелколесья на снегу и одинокими тополями. Дальше уже зубчато темнеет ельник. За лесом разлилось неяркое зарево – отсвет жилья. Это Озерки. Оглядываюсь назад и вижу одинокий огонек. Почему-то сжимается сердце, может быть, из-за беззащитности этого огонька среди ночи. И видится уже ломаный оскал торосов-валунов под скатом берега, черный лес над рассохшимися крестами, в которых нехорошо подскуливает ледяной ветер, крутится поземка на пустынном большаке да забивает снегом слепой проем заброшенного сарая. И среди всей этой нежити – беленая церквушка... Загляни – там для кого-то душа и вечность. А нет – так просто пахнет горячими щами и хлебом. «О-о-споди Иисусе», – вздохнет кто-то и дремотно потянется ночь, вздрагивая от стука ветра в оконца, треска свечей и чьего-то торопливого сонного испуга.
Я отмахиваюсь от наваждения, справляюсь с зевотой, от которой сводит скулы, и больше не оглядываюсь – иду вперед.
Утром очищаю подмерзшие лунки жерлиц, выставленных еще ночью. Вываживаю заодно и пару налимов, выпутав их кое-как из донных коряжин. А потом сажусь за ловлю мелкой сорожки для жерлиц. Мелочь по краю затопленного леса не берет, и я возвращаюсь к дубу. Здесь, на глубине около четырех метров, иногда поклевывают окуньки и густерки. На худой случай, и они подошли бы в качестве живцов. Вдалеке, на косе у створного знака, уже скучковались лещатники. Эх, и к ним хочется – леща посторожить... Но держат жерлицы. По зимнему времени они иногда уловистей несравненно!..
Кивок постоянно мелко вздрагивает, но на крючке лишь виснут сопливые ерши с палец. И вдруг на очередном медленном подъеме тяжелой мормышки кивок останавливается и плавно выгибается вверх. Сердце же при этой знакомой поклевке падает вниз... Подсечка!.. И на леске зависает что-то тяжелое, толчками пригибающее хлыстик удильника. Медленно-медленно перебираю леску, сдавая ее при особенно сильных толчках. И вот под лункой встала крупная рыбина, едва протиснулась рылом в заход лунки и застряла уже враспор, мертво... Щучий багор далеко, не ждал я здесь серьезной рыбы, и приходится тянуть руку в ледяную глубину лунки. Лишь бы достать, лед толстый на этом широком плато и к тому же многослойный. Но рука уже нащупывает рыло крупной рыбины, пальцы скользят под жабры. Есть!.. Теперь не уйдет!.. Словно поршень выдавливает воду из лунки, и вот уже на льду распластался серебристый с позолотой лещ, окрапляясь алыми каплями. Красив... Взял он на одного мотыля полукольцом, приготовленного для мелкой рыбешки, на верхнюю малую магазинную «дробинку». Лещового вкуса не поймешь. Внизу специально же подвязан черный тяжелый «муравей» с мочкой мотыля, как раз для течения и, на всякий случай, для него, толстогубого. Уже случались у старого дуба лещовые поклевки, хотя и не частые.
Руку, ободранную льдом, саднит, но я тороплюсь нанизывать мотыля на крючки мормышек. Мочки мотылей, обычно заготовляемые перед лещовой рыбалкой и связываемые тонкой резинкой, сейчас делать некогда. Верхнюю «дробинку» примитивную, так же наживляю полукольцом некрупного мотыля. Если нравится толстоспинному гурману сей щепетильный скромный ланч – пожалуйста!..
Едва начал опускать мормышки ко дну, как опять плавный подъем кивка! Чуть ли не в полводы взял подлещик, потом еще один... Время подходит к одиннадцати, и в череде жерлиц вдруг загорелся флажок. А у меня очередная лещовая поклевка!.. Так и пришлось пожертвовать, как мне казалось, вываживанием упористой и желанной доселе щуки ради ловли теперь уже более желанного леща. Но к своему удивлению, когда поклевки леща почти прекратились, я подошел к жерлице и выволок из лунки самозасекшуюся четырехкилограммовую щуку. А потом опять заклевали подлещики. Это явно был мой день...
Комментарии (0)