Все пространство проморожено насквозь. Жизнь прекратилась.Птиц не видно и не слышно. Зверье залегло пережидать морозы. Луна только начала зарождаться. Ночь, казалось, наступила сразу после обеда, без объявления вечера.
Накрыла черным, плотным шатром, разукрашенным бесчисленными бело-голубыми звездами, — огромными, близкими и недоступными. Они часто срывались с неба и медленно скользили к земле, волоча за собой промерзшие хвосты. Можно было успеть загадать не одно желание. На севере подрагивали бледно-зеленые, вполнеба, сполохи северного сияния. Млечный путь сверкал россыпью бриллиантов, созвездия казались одно краше другого.
Всю долгую ночь можно было наблюдать и считать звезды, загадывать желания, слушать частый, резкий, ломающийся в воздухе треск лопающихся от мороза деревьев, наслаждаться миром, в котором наша планета — малая песчинка на окраине Галактики. И в этом огромном, промерзшем мире единственной горячей искрой была наша избушка, полузаметенная снегом, светящаяся одним окном, затерянная в карельских лесах.
Печку топили целые сутки. Раскрасневшись, она постоянно гудела. Над трубой стоял такой высокий и плотный столб замороженного дыма, что казалось, он соединяет избушку со звездами.
Мы сидели без дела третий день, гоняли чаи, пролеживали бока, листали старые журналы. И осталось-то нам всего лишь привязать одну скважину — дел на полчаса! — взять несколько отсчетов и закруглиться. Но мы все ждали, что мороз отпустит, а он подгонял красненькую ниточку к отметке минус сорок.
Решили рискнуть. Одного рабочего мы оставили топить печку, а с другим, Андреем, закутавшись до глаз, взяли теодолит, треногу, рейку и потащились по просеке к последнему перед скважиной пикету. Промятая тропка вихляла по просеке, упиравшейся в окошко нашей избенки. Идти надо было километра три. Это полтора часа, ну час. И обратно полтора. Должны были уложиться посветлу. Я шел впереди, тащил металлическую коробку с теодолитом и
ТОЗ БМ-16, заряженное пулями. Андрей плелся метрах в пяти за мной, нес треногу и рейку. Отошли метров шестьсот, остановились отдохнуть. Андрей достал пачку «Примы», вытащил из нее губами сигарету, потряс коробком, чиркнул спичкой. Затянулся неудачно, поперхнулся и надрывно закашлялся на всю округу. Впереди на просеке встал из снега лось.
Весь закуржавелый, он вздрогнул боками и, перемахнув просеку, скрылся в зарослях мелятника. Я бросил теодолит и сорвал с плеча ружье, взвел курки. Справа появились еще два зверя, мелькнули перед нами и пустились догонять первого. Успел выстрелить навскидку по последнему. Выстрел получился короткий и звонкий, и было неясно, попал или нет.
Постояв минут пять, мы подошли к лосиным следам и, вглядываясь вперед, стали разбирать длинные борозды на снегу. Метров через пятьдесят лоси перешли на шаг и старались идти друг за другом. Неожиданно один лось отделился в сторону и, приволакивая заднюю ногу, повел вдоль старой вырубки.
— Все, сидим, — скомандовал я. — Раненый. Пусть успокоится и ляжет. Потом доберем.
Мы прислонились спинами к деревьям и стали ждать. Прошло минут пятнадцать-двадцать. Я знал, что еще рано, но не утерпел и пошел по следу, а метров через двести увидел, как на той стороне вырубки поднимается зверь. Он встал, развернулся левым боком, поднял комолую голову — вот-вот сорвется с места. Далековато,конечно, но я прицелился и нажал на спуск.
Лось рухнул и тотчас вскочил. Качаясь, поплелся в лес. На боку виднелось набухшее красное пятно. Мы побежали по следам к месту лежки. Вторая пуля пробила лося насквозь. Похоже, ранение было смертельное, и я бросился догонять подранка. Анрюха побежал за мной. Метров через сто пятьдесят мы увидели много крови на снегу. Ясно: здесь лось останавливался, топтался на месте.
— Догоним! — заверил я и заторопился, ориентируясь по красным пятнам.
В редколесье удалось увидеть добычу. Зверь стоял, пошатываясь, и при нашем приближении, горбясь и припадая на задние ноги, засеменил дальше. Решили его не подталкивать, дать ему отстояться. Сели на поваленное дерево и стали ждать.
Что-то в мире изменилось. По лесу пронесся гул. Казалось, он исходил откуда-то из-под земли. Стена леса покачнулась. Потемнело. Налетел несильный порыв ветра, пробросило мелким снежком и замело, накрыло плотно и густо.
— Пошли, а то следы заметет!
Лось щемился в завалы, забирался в молодые, обледенелые, металлические осиновые дебри, в куртины елового подроста, часто останавливался, пачкал белое, тыкался мордой в снег, прихватывая языком колючие кристаллы, оставляя красное, и, подживляемый нами, уходил дальше.
Небо прорвало. Снег поднимался от земли, смешивался с падающим сверху в разъяренную, кипящую массу. Земля определялась только тем, что мы на ней стояли и чувствовали ее ногами. Казалось, все темные силы собрались воедино и обрушились на нас.
В течение получаса температура поднялась до такой степени, что снег стал мокрым, с деревьев сполз иней, и тут же опять заморозило, захрустело коркой стеклянного наста. Деревья и вся растительность покрылись льдом. Ветер скользил по земле, расшвыривал снопы колючего снега, ни на мгновение не прекращавшего сыпать с черного неба. Все было против нас. Опять я нарушил закон и выстрелил наудачу. Наказание последовало незамедлительно.
Проламывая нетолстую корку замерзшего снега, кутаясь от острых снежных вихрей, проваливаясь выше колен, мы продолжали преследование подранка. Сколько прошло времени, сколько было пройдено километров, мы не знали. Чувствовали, что лось то кружил вокруг нас, то устремлялся в сторону, руководствуясь интуицией. Андрей стал отставать, заскулил.
— Давай бросим! Зачем стрелял? Вернемся, а?
— Нет, дорогой, — проламываясь сквозь очередной завал, цедил я сквозь зубы. — Не ной! Надо догнать.
Впрочем, сам я уже сомневался в успехе затеянного. Ноги не слушались, тяжелая, превратившаяся в фанеру одежда мешала передвигаться. Еще десять метров, еще — и вот первая лежка. Лось тоже устал, истек кровью. Мы кружили по лесу, забивались в чащобник.
Лось чувствовался совсем рядом; было слышно, как он вставал, с хрипом вздыхал, выплевывая на снег сгустки крови, и отходил еще на несколько метров, со стоном ложился, хрустя подмятыми, обледенелыми ветками, ломая застекленелую поверхноть снега. Иногда казалось, что протяни руку — и вот он. Но зверь продолжал бороться за жизнь, упорно уходя от преследователей. Андрей отстал. О нем я не беспокоился. Не пропадет!
Продираясь через еловый мелятник, я увидел темное пятно и, обессиленный, опустился на колени. Передо мной, напрягая последние силы, поднимался могучий зверь. Я выстрелил ему в голову, затем подполз к поверженному быку, уткнулся лбом в еще теплую тушу и заплакал. Была это жалость к зверю или к себе, плакал я от безысходности или от того, что все наконец закончилось, — я не знал…
Вскрыл ножом горло — крови почти не было.
Надо было выпотрошить лося, чтобы не запарить мясо, и я потихоньку надрезал брюшину, начал вытаскивать внутренности. На выстрел подгреб Андрей. Совместными усилиями мы выволокли требуху, расперли палками ребра. Поискав руками, я нашел печень, отрезал несколько кусочков, засунул в рот и, почти не жуя, проглотил скрипящую на зубах, отдающую горечью осины приторную, сладковатую массу. Желудок довольно заурчал. Предложил напарнику — тот с отвращением попробовал и выплюнул…
Метель, нескончаемо бушевавшая все это время, немного утихла, на небе кое-где замелькали звезды. Надо было выбираться. Во времени и в пространстве мы потерялись. Решили возвращаться по следам, в пяту. С полкилометра прошли сносно, затем снова задуло, завихрило снежными струями, и след начал теряться.
Ковыряясь в снегу, мы отыскивали замерзшую кровь и постепенно продвигались вперед, все дальше отходя от туши. Вымотались мы вконец, замерзли и… потеряли след совсем. Чтобы сохранить оставшееся тепло, мы садились прямо в снег спиной друг к другу, постепенно погружались в дремоту и обманчивую теплоту, вздрагивали, поднимались на тяжелые, непослушные ноги, падали, кувыркались в снежном месиве, хрипели простуженным горлом, снова лезли, барахтались, боролись со снегом, ветром, усталостью…
Проглянули зведы, разъяснило. Я отыскал Полярную звезду и, ориентируясь по ней, определил направление на восток, где должна быть просека, ведущая к спасительному жилью. Постоянно оглядываясь на далекую голубую звездочку, мы продолжили движение — то на четвереньках, то ползком. А потом я прислонился к стволу березы и заснул. Было невероятно тепло, хорошо, уютно; шум в голове пропал; играла приятная негромкая музыка; ничего не хотелось. Очнулся я от ударов в бок.
— Валь! Проснись! Замерзнем! — надо мной кто-то стоял и уговаривал куда-то идти. — Это я, Андрей. Вставай! Мне одному не дойти.
Поднялся с помощью Андрея, и так, в обнимку, мы закувыркались, оставляя после себя борозду с колючими резными краями. Потом я волок Андрюху и пинками гнал вперед. А потом с замороженными мозгами я зацепился за какой-то сучок и провалился в свободное пространство. Отлежавшись, поднял голову в поисках спасительной звезды. И она желто сверкнула и пропала. Но почему желтая? Почему так низко? Медленно пришло понимание, что это звездочкой теплилось окошко нашей избушки. Все, пришли. Вытащив из-под себя ружье, я зацепил курок за карман полушубка и взвел. Выстрела уже не слышал...
— Да проснись ты! — какое-то темное пятно повисло надо мной, а потом больно залепило пощечину, вторую.
То ли от боли, то ли от тряски мозг начал загружаться, сознание прояснилось.
— Вась, ты?
— Да я, Валька, я! Просыпайся!
— Бархатов! Друг сердешный, где мы?
— Ну вот, заговорил! Вставай! Цепляйся за меня. Ноги-то чувствуешь? — вопрос прозвучал уже в пустоту: меня опять не было.
Дня за два до этого в контору леспромхоза пришло штормовое предупреждение. За нами из Колодозера был выслан неубиваемый трехосный ЗИЛ-157. Бархатов и услышал мой последний, призывный выстрел и нашел нас. Как нянька, друг отпаивал нас сутки чаем, растирал обмороженные части тела. Он же разыскал по следам и промерзшую тушу лося. На этот раз все закончилось благополучно.
