Первая любовь

Я долго упрашивал отца взять меня на охоту, но в ответ всегда слышал: «Подожди, мал еще, подрасти, вот тогда…» — так каждый раз он заканчивал свою фразу. А когда будет это «вот тогда», для меня было непонятно — уж очень хотелось поскорей.

Меня завораживало, когда отец садился снаряжать патроны. Стройно стоящие ряды гильз блестели, как солдатики перед маршем. Приспособления для снаряжения, капсюли, дробь, весы и сильный запах парафина, все это превращало кухню в моих детских глазах в какую-то лабораторию древнего алхимика. Но самый большой трепет вызывало отцовское ружье. Это была старая тозовка 16-го калибра. Особенно мне нравились в этом ружье курки. Их изогнутая форма придавала ему какой-то необычный, старинный вид. Но тогда для меня оно было еще тяжелым и громоздким. Прошло несколько лет. Отец тогда, помню, купил себе новое ружье — ИЖ-54, горизонталку 12-го калибра. И собака у нас появилась — русско-пегий гончак-выжлец, с которым отец, когда собака выросла, начал успешно добывать зайцев и лисиц в окрестных лесах.

Не помню точно, сколько прошло времени, но как-то зимой перед выходными отец сказал, что может взять меня на охоту. Он с товарищами собрался погонять зайцев. Но самое главное, что он собирался взять для меня свою старую тозовку, но при условии, что я неукоснительно буду выполнять все его требования на охоте. Наша команда, состоящая из трех мужиков, меня, пацана, и нашего русско-пегого гончака, на уазике выехала на охоту. Сколько ехали по времени, не помню, но мне тогда показалось, что очень долго. Хотелось взять в руки заветное ружье и принять участие в настоящей охоте.
Наконец мы добрались до нужного места. Перекусили, попили чай и начали обход местности. Снега тогда было еще немного, поэтому пошли без лыж. Местность, в которую мы приехали, состояла из полей, разделенных лесополосой, и небольшими массивами леса посередине. Идеальные места для зайцев.

Сделав обход вокруг одного из таких островков леса, определили, по жировочным следам, что заяц должен лежать в этом массиве, поскольку выходного следа не было.
Отец расставил нас по условным номерам. Первого поставил меня. Из этого массива леса на поле выходили две дороги, которые сходились в одну на самой его кромке с полем. Остановившись и еще раз все внимательно осмотрев, отец сказал: «Вставай вот за этой маленькой сосенкой прямо напротив дороги — мне кажется, заяц должен пробежать здесь».

Вытащив из своего кармана два патрона, отец отдал их мне. Перед тем как уйти дальше расставлять на номера своих товарищей, сказал: «Если возьмешь зайца, то кричи громко — взял!»
Вставив в ружье патроны и взведя курки, я стал напряженно всматриваться в выходящую из леса дорогу. Вокруг было тихо и только иногда синички своим пересвистом нарушали эту тишину. Мне казалось, что затишье тянется очень долго. Нетерпение прямо разрывало меня изнутри, и я мысленно уносился внутрь этого массива леса, пытаясь представить, что же творится там, почему все так тихо? Да и ружье держать в руках наизготовку, как оказалось, для меня, пацана, было не легко. Вдруг, как бы отвечая на мой вопрос, из леса донесся заливистый лай выжлеца. И я почувствовал, что почему-то ружье начало тихонько подрагивать в руках. Судя по направлению гона, я понял, что он приближается в мою сторону. Как стрелять, если от волнения меня стало так поколачивать? Не помню, как все произошло, но видимо, в подсознании, что-то заставило меня опустить правое колено на снег, а локоть левой руки опереть на выставленное левое. Так я приобрел вполне устойчивую стойку для стрельбы. Гон приближался все ближе, заставляя все напряженней всматриваться в выходящую дорогу из леса.

Вдруг вижу, нет, не бежит, а, как мне тогда показалось, бесшумно катится белый комок с ушами прямо на меня. Зажмурив левый глаз, я постарался как можно точнее навести мушку на заячьи передние лапы — как учил меня отец. Подпустив зайца метров на 20–25, я нажал на спусковой крючок. Прозвучал выстрел, но, что удивило — это его звук, который прозвучал каким-то сдвоенным эхом, и сильная отдача ружья, толкнувшая меня в плечо так, что я еле удержался. Я даже сначала глянул на ружье — что это с ним? И только потом на зайца, который после выстрела как-то странно подпрыгнул несколько раз вверх, как бы стараясь продолжить свой бег, но после упал на месте. Попал! — застучала у меня в голове радостная мысль, и я пулей помчался к лежавшему зайцу, крича на ходу, что есть мочи: «Взял! Взял!»
Через некоторое время с голосом подскочил выжлец, пытаясь подербанить зайца, но я отогнал его. Радость от удачного выстрела настолько мною овладела, что я даже не заметил, как подошел отец. Глянув на зайца, он заулыбался и, протянув мне руку, сказал: «С полем, сын».

Скоро подошли товарищи и тоже поздравили с полем. Я так был счастлив и горд, что почувствовал себя на равных с этими взрослыми охотниками и стал громко рассказывать, как все произошло. Мужики слушали мой рассказ, иногда тихо посмеиваясь над моей жестикуляцией и выражением лица. Послушав немного, отец спросил меня: «А почему у тебя выстрел был такой странный?» В ответ я только пожал плечами. Тогда отец взял тозовку и, переломив ее, сказал: «Теперь все понятно». Оба капсюля в гильзах пробиты. Видимо, в пылу я по неопытности положил два пальца на спусковые крючки, и от отдачи первого заряда произошел выстрел из второго ствола.

Еще немного поговорив, мы сели в уазик и поехали обследовать другой массив леса. Но он оказался пустым, и мы решили ехать домой.

Так закончилась моя первая охота. После этой были еще другие охоты. Ходили мы вместе за лисами и за зайцами. Впервые ездили на открытие по осенней утке, когда после вечерней зорьки я долго пытался заснуть у костра, но как только закрывал глаза, передо мной начинал лететь нескончаемый клин утиной стаи. И так летел он в моей голове до тех пор, пока я не открывал глаза, упираясь глазами в ночное небо. Но все же, по прошествии уже более сорока лет, когда позади много километров охотничьих дорог и масса интересных охотничьих эпизодов — эта первая охота на зайца врезалась в память сильнее всех. Наверное, это как первая любовь, которую запоминаешь на всю жизнь!