Шуба-убийца погубила охотника

Братья Сухаревы, Викентий да Никита, не были потомственными охотниками. Попали в Сибирь еще совсем юнцами вместе с беглыми дедом да бабкой. И остались жить в глухой таежной деревне два пацана, толком еще не набравшие сил, да еще их мать, Мария, женщина добрая, тихая, но неудачливая…

Так и жили, росли, мужали.

Кормились в основном со своего огорода да подворья.

А после возвращения Никиты из армии, пристрастились братья к тайге, к охоте.

Первые годы ходили с соседом, старым таежником. Однорукий ветеран и обучил парней таежной науке: как ставить кулемки на колонка да плашки на белку, как снимать шкурки, заряжать патроны. Даже дробь лить научил.

Спасибо доброму человеку. Мария нарадоваться не могла, когда парни хорошо добывать начали, от нужды оттолкнулись.

Другой раз и мяса притащат из тайги — совсем хорошо... Но соседа не стало. Видимо, война его век укоротила крепко, наградив разными болячками. Одни стали охотиться, но соседскую семью не оставляли. Всегда с благодарностью делились мясом и рыбой...

Шло, катилось неумолимое время. Мария все чаще заводила разговор о помощнице в домашних делах, намекала на внуков. Но парни лишь посмеивались:

— Ты чего это, мать? Стареешь, что ли? Какие тебе внуки — дай погулять!

А сами не больно и гуляли. Всю осень и зиму в тайге, лето на реке да на покосе. Выдастся пара свободных денечков, их из дому не выгонишь.

Девчата деревенские летними вечерами прогуливались мимо дома, заманивали за околицу. Но когда поняли, что дело это безнадежное, прогуливаться под окнами стали все реже и реже.

Крепко и неотступно братья прикипели к тайге, к промыслу. На третий год решили расширять участок, поставить еще одно зимовье в вершине, чтобы охватывать всю пригольцовую зону. Сказано — сделано.

Читайте материал "Жизнь до и после: роковой выстрел"

Заехали на участок пораньше, чтобы успеть построить жилуху в намеченном еще прошлой зимой месте. Там, рядом с незамерзающим ключом, раскинулся богатый ельник, как раз для строительства.

Добрались без приключений, отаборились. Ночевать у костра — дело привычное, но близость гольцов сказывалась, делая ночь промозглой, неуютной. Братья толком и не спали, швыркали чай, поддерживали костер, прислушивались к ночным звукам.

Набегающий ветерок шевелил верхушки деревьев, и казалось, что тайга вздыхает, а деревья перешептываются о чем-то тайном. В душу закрадывалась необъяснимая тревога.

После долгого молчания Викентий подал голос:

— Может, ну его к черту, это зимовье? Есть же два. Как-то не нравится мне здесь. Чужое место, не наше.

Никита помолчал, пожевал какую-то веточку, придвинул к огню выкатившуюся головню.

— Построим. Лишним не будет, — и отвернулся, пряча голову под тужурку.

Два дня строили. Пилили ели, шкурили, таскали. Викентий отвечал за сбор мха. Собирать его приходилось долго, все дальше отходя от табора. Собаки, набегавшись по скалам, выискивая заманчивых пищух, лежали недалеко от костра, отдыхали. В этот момент медведь и поймал Викентия.

Читайте материал "Ковер из медвежьей шкуры - знатный трофей"

Тот тащил мох, полную охапку, и даже не понял, кто ухватил его сзади и повалил. Думал, что это Никита взялся шутить. Но уже в следующую секунду все стало ясно. Он закричал.

Пытаясь вырваться из объятий медведя, катался между елок, но бесполезно. Никита понял, что случилась беда, схватил ружье и в несколько прыжков оказался возле брата. Он с одной пули уложил варнака, да поздно было: голову-то Викентию медведь уже раскусил.

Здесь, возле костра, на руках старшего брата и помер молодой охотник. Вот уж убивался Никита, вот уж корил себя!

Остался недостроенный остов зимовья в самой вершине Большого-Быстрого как памятник безвинно сгинувшему охотнику.

Оказываясь в этом месте, Никита долго сидел без движения на холодной валежине, вспоминал брата, прислушивался к таежным звукам. Прислушивался к шепоту судьбы, но разобрать, о чем она ему нашептывает, так и не мог…

Сильно переживал Никита потерю младшего брата, винил себя за недогляд. Но охоту не бросил. Таскался по тайге один, напарника брать не стал, хотя многие просились. Медведей добывал каждый сезон. Как будто мстил за брата.

Встретит след медвежий и летит по этому следу как шальной. Ночует под выворотнем, вплоть до того, что и без костра, чтобы не спугнуть раньше времени зверя, а чуть рассвет забрезжит, снова преследует, пока не добудет. Собак специально вырастил и натаскал, чтобы медведя без страха рвали. ...

Прошло пять лет с тех пор, как погиб Викентий. Боль открытой раны постепенно затихала. Мария пришла в себя, хоть и постарела сильно. Украдкой, в темноте молилась.

Летом как-то табор цыганский на берегу балаганы поставил, костры палил, гитарами бренчал. По деревне цыганята чумазые бегали, милостыню просили.

Народ милосердный, кто шаньгу вынесет, кто яичко, кто просто кусок хлеба. Цыганки, и молодые и старые, ворожили да гадали. Кому-то интересно, а кто-то отмахивался, не веря в гадания.

Под вечер уже подошла пожилая цыганка к дому Сухаревых, опустилась на завалинку. Сидит, отдыхает. Взгляд уставший, а кожа на лице вся в мелких морщинках, и цвет почти землистый. Из-под платка седая прядь выбилась.

Читайте материал "Нелегкий медведь: удача улыбнулась"

Мария подошла от калитки, села рядом. Руки натруженные на колени опустила. Разговорились по-старушечьи. Мария возьми да спроси:

— А вот скажи мне, скоро ли внуков дождусь?

Цыганка посмотрела пристально на Марию и, отстранившись, стала подниматься.

— Не будет у тебя внуков. Одна станешь век коротать.

Мария аж задохнулась от такого известия, ухватила цыганку за рукав и с испугом стала ей втолковывать, что сын у нее. Уж хоть как, а одной не придется старость переживать.

Цыганка выпростала рукав и пошагала в сторону табора, тяжело опираясь на гладкий от времени посох. Уже на дороге остановилась, обернулась и совсем непонятно сказала:

— Теплая шуба погубит твоего сына, — и ушла, не оборачиваясь.

Марию словно молния прошибла, окаменела вся. Замерев, еще долго стояла она под окном, переваривая услышанное, потом подхватилась и побежала в ограду, где Никита шабаркался по хозяйству.

Все пересказала ему, но он только посмеялся:

— Дура она, твоя ворожея. У меня никогда и не было шубы-то, да навряд ли и будет, не боярин я.

Мария и правда как-то успокоилась, обрадовалась даже, что нет у Никиты шубы-то. И слава Богу, что нет.

А через два года, когда о той цыганке уже и забыли, Никита нашел берлогу. Зло у охотника на этого зверя было удивительное, он начинал яриться, сам становился каким-то зверем. Берлогу нашел под вечер.

По-хорошему надо было оставить, а уж с утра приступать, все же это не белку добыть. Да и мороз, как на грех, разошелся, щека побелела, и пальцы в овчинных шубенках стынут.

Читайте материал "Добыть скотинника - нелегкая задача"

Но злость закипела, затуманила рассудок, а память снова унесла к тому времени, когда брат, растерзанный зверюгой, отходил у него на руках.

Никита расставил пошире ноги и хищно впился взглядом в темноту, стараясь уловить какое-то движение, готовясь принять зверя. Но тот лишь ухал, распаляя собак, а выходить не торопился. Пришлось поставить ружье и рубить слегу.

Когда медведь стал получать острой слегой по ребрам, он понял, что пора выбираться на мороз. Никита жестко и уверенно расстрелял выскочившего зверя и, привалившись к лиственнице, отпыхивался, выравнивая дыхание. Собаки рвали врага, давились шерстью...

На тайгу опускалась ночь. Мороз стоял злой, дышать было все труднее, лицо пощипывало, словно кто-то невидимый покалывал кожу иглой. Никита вытоптал площадку чуть в стороне от туши медведя и развел там костер.

Правда, хорошей сушины поблизости не было, и костер получился дымным, тепла от него было мало. Чуть отогрев руки, охотник принялся разделывать добычу.

Шкуру снимал почти в полной темноте (какой свет от такого костра?), оставлял много прирезей. Но особенно не переживал по этому поводу, знал, что птички все склюют за зиму.

Читайте материал "Поведение медведя при встрече с человеком"

Покончив наконец-то с разделкой туши, раскидав по сторонам, где был чистый снег, куски мяса, Никита разогнул натруженную спину и понял, как устал. Вытащил солдатский котелок, зачерпнул в него снега и пристроил на костер. Достал пару сухарей и, сидя на теплой шкуре, грыз их, не дожидаясь кипятка.

Когда на дне котелка забулькало, запузырилось, снял котелок и, обжигая губы, напился.

Колени и локти были мокрыми от работы, от снега, но костер толком не горел, сушиться было негде. Еще раз оглянувшись по сторонам в надежде обнаружить сушину, Никита вдруг почувствовал, как тепло ему сидеть на шкуре. Не хотелось вставать.

Казалось, что шерсть до сих пор хранит тепло своего хозяина. Глаза слипались. «Как хочется спать, как хочется спать!» — думал Никита. Где-то рядом, прямо над головой, стреляли деревья, а засыпающее сознание отметило, что мороз ночью будет знатный.

Никита с трудом переборол себя, поднялся на ноги и расстелил прямо на снегу шкуру, мездрой на снег, чтобы укутаться в шерсть. Знал, что так делать нельзя, знал, что в свежую шкуру заворачиваться нужно мездрой к себе, а шерстью наружу.

Но больно уж неприглядной была мездра, жирная, кровяная, холодная, с большими прирезями сала. Шкура была огромная, завернуться можно было с ногами и головой.

Чуть придвинув постель к костру, Никита лег и накинул на себя второй край шкуры, подоткнул под ноги, укутал поплотнее колени и сразу почувствовал, как согреваются, начинают вздрагивать уставшие мышцы.

В бедро рукояткой упирался нож, лежать было неудобно. Откинул край шкуры, привстал и стащил с ремня ножны, повесил на сук ближайшей пихтушки, там же стояло, прислонившись к развилке, ружье. Машинально поискал глазами собак — они спали, свернувшись клубком, спрятав морды под хвост.

Читайте материал "Контактную притравку запретили: теперь Николаев берется совершенствовать охоту"

Костер выбрасывал в ночь к мириадам звезд свой густой холодный дым. Кичиги, наклонившись над сопками, глядели на охотника в прогал между деревьями. Блеск их был далек, мягок и грустен. Все-то они знают, все ведают.

Никита, накрывшись с головой, оставил только маленькую дырку, чтобы дышать. Медвежья шерсть приятно щекотала лицо, ласково прикасалась к шее.

Он быстро согрелся и, уже засыпая, проваливаясь в сладкий дурман сна, заставил себя подумать, что часа через два нужно будет проснуться, развернуть и обмять замерзающую шкуру, чтобы не оказаться утром, как личинка в коконе, плотно упакованным. С этой мыслью и уснул… Ах, какая теплая получилась шуба!..

Наумовы, трое братьев и отец, в тот сезон вышли не первыми, но те охотники, кто выбрался из тайги раньше, уже гуляли вовсю, бражничали, обращаться к ним было бесполезно. Мария прибежала к Наумовым, как только узнала, что они вернулись из тайги.

Пала на порог и разрыдалась, не в силах сказать ни слова. Твердила только: «Собаки… Собаки…». Уже потом, успокоившись, рассказала, что собаки пришли домой. Одни.

Старший Наумов усадил Марию на табурет, успокоил и все выспросил. Сам он, конечно, не пойдет искать брошенного собаками охотника, но пообещал отправить туда сыновей.

На другой же день, не отдохнув, мужики отправились на Большой-Быстрый. А уже через неделю нашли Никиту. Благо в конце зимы почти не было снега, только пороша раз в три дня. Нашли его упакованного крепко-накрепко в закоченевшей, как будто железной шкуре-шубе.

Читайте материал "Февральские рыбалки на зимней Волге"

Вырезали кусок шкуры возле головы и поняли, в каких неимоверных муках умирал охотник. Губы были изорваны в клочья — он их кусал, а на лице застыла смертная гримаса. Руки и ноги были упакованы так, что он ими и пошевелить не мог.

Прорезали две дырки, продели в них принесенную веревку и потянули почившего бедолагу в сторону дома. Вдвоем-то нетяжело, шкура хорошо скользила по лыжне. Один из братьев шел сзади и подталкивал «кокон» посохом.

Мать, как только увидела сыночка, охнула и заголосила: «Вот она, шуба-то теплая!» Так и твердила: шуба да шуба.

Поначалу никто и не понял, о какой такой шубе говорит Мария. Уж потом, много позже, когда вся деревня знала, что женщина тронулась умом от великого горя, рассказала она о цыганке.

Да не все поверили. Мало ли что приблазнится сумасшедшей!