Разочарование

В середине поля — овраг, плотина и маленький пруд, в вершине — болотце, а с нашей стороны — островок мелколесья. В островке живет наш учебный коростель Шаляпин, классическим пением которого мы наслаждаемся уже четырнадцать лет, с тех времен, когда здесь учился Шмель Первый, русский спаниель.

Шаляпин и сегодня на месте — он уже прочищает верхнее «ля», готовясь к вечернему концерту. Однако теперь у нас «билеты» в другой «зал», и мы переходим через овраг и поднимаемся на пригорок. Там тишина, закат и чибис. Слушаем. Ждем. Наконец, вот он, наш артист! Один, два, три. И все? И все. Всего три или четыре перепела — конечно, мало, но для учебы нам хватит. Новый микрорайон, ферма, Шаляпин и пара его друзей, четыре перепела на поле и мы со Шмелем… Как мы умещаемся на этом небольшом поле, одному Богу известно.

Припоминая веселые осенние работы по подсадному голубю, без раздумий подвожу песика к кричащему перепелу и метров за пятьдесят пускаю. Ближе, ближе — перепел умолкает, вот уже должен быть… Нет и нет. Правильный неширокий челнок, дальше, дальше… Понимаю, что перепел уже сзади, останавливаюсь — вот и он, отхватывает залихватски: пить-пидьвить! — здесь я, мол, ребята, олухи Царя Небесного!

Поворачиваем. Ближе, ближе. Пятьдесят метров, сто. Нет! И перепел молчит. Ладно. Еще один закричал — идем к нему. Опять челночок — опять пусто. Подворачиваем на крик, ищем. Нет! Еще пара попыток — нет! Четвертый кричит у самого поселка — далеко, и туда не пойдем. Темнеет, и мы поворачиваем к дому. Ладно. Первый блин…

На второй вечер — опять первый блин! Что за дела, ничего не понимаю. Уже осенью у меня была собака. И весной у меня была собака. Просыпается червячок внутри и начинает свою подлую черную работу. Стоп, думаю, подожди, ветра нет! Вот причина — нет по вечерам ветра! Ага, нашептывает червячок, спаниелям ты ветра не дал… Да-а… Отстань, червяк, и без тебя плохо…

Выходим утром — заря отыграла, ветерок проснулся, перепел стукнул — на том же месте, где и вчера, я там веточку воткнул. Подходим и правильным — на загляденье — челноком проскакиваем мимо. Разворачиваемся, заходим против ветра, летим — тот же результат! Перепел от меня в пяти метрах орет: «Ва-ва!» Издеваешься, говорю, гад? Зову курцхаара, науськиваю, сам бегаю, топчемся на месте — поднимается наш мучитель. Садится метров за сто, примечаю кустик, идем — не спеша, пусть обсидится, даст следок. Обсиделся он, дал следок, топчем — нет никого!

Следующее утро — тот же результат! Что случилось, не пойму я ничего, где же чутье? Что с чутьем? Темнеет в душе…

Возвращаемся домой, возле острова — Шаляпин, заканчивает утренний концерт. Шаляпин, говорю, ты двух моих спаниелей учил, ты знаешь, что я в восторге от твоего таланта, особенно это твое знаменитое: «Блоха-а! Ха-ха!» — о свободе либеральной блохи, шедевр, да и все у тебя гениально! Горе у меня, Шаляпин, а вы, дергачи, увы, бегаете, как лоси, и для натаски не годитесь.

Посиди, пожалуйста, на месте, я своего недоросля потренирую! Договорился с коростелем, посылаю песика, летит он и тут же спарывает народного артиста, провожает его до острова и мчится дальше! Прячусь я в траву — испытанный прием у меня: собачка теряется, пугается и потом уже не забывает о хозяине. Жду я минут пять и уже давно поднялся из травы — нет собаки! Чувствую, что пугается совсем не собачка! Ору на все поле — нету! Господи, помилуй! Наконец является. Рожа веселая… Бездарь, говорю, чему ты веселишься?

Через неделю едем в деревню. Шатура моя любезная, выручай! Ветерок нам нужен и дупель. Хотя бы три-четыре штучки!

Приезжаем утром на поле — тридцать семь лет я на нем шалаш по весне ставлю, каждую кочку, как говорится… И дупелек попадался, правда, в мае я не искал его ни разу. В центре, не доезжая болотца, останавливаемся, машину, кобылу нашу, мордой в куст, канистру с водичкой в тенек — выходим. Перед нами луг, трава в росе, солнышко поднимается, живи да радуйся. А как? Свет мой тихий, избави душу мою от печали…

Не прошли и ста метров — поднимается дупель, опускается лягаш мой на брюхо и начинает бегать по лугу на полусогнутых. Перед ним дупеля как тугие серые мячики из травы — раз, два, три, четыре… Двенадцать! Пес дальше, за кусты, еще полянка с невысокой травкой и мы, на полусогнутых, — раз, два, три… восемь, опять кусты, опять дупеля — раз, два… десять или двенадцать… Разинул я рот, стою, «крышу» понемногу «на место ставлю»… Вот это да-а-а… тридцать семь лет он тут… каждую кочку он тут…

Вернулись к машине, отхлебнул я водички — Шмель тоже, успокоились. Эх, говорю, охота моя, сказка моя, спел бы я тебе песню теперь, да не могу, змееныш у меня в сердце!

Подождали мы, пока дупеля усядутся поплотнее и пошли против ветра. Слушается мой лягаш, и по руке ходит, и на меня оглядывается. И спарывает! Одного, второго… И третьего, и перепелку…

Вечером прихожу — ветра, конечно, уже нет. Поднимаем перепела и недалеко от него — дупеля. Ни потяжки, ни стойки…

Сажаю пса в машину, а сам жду. В сумерках дупеля собираются на ток, длинноносые их силуэты мелькают над кустами, парочка пролетает прямо над моей головой и тут же, передо мной, садится. Ночь, звезды, сумрак и голоса токующих дупелей…

Утром приезжаю опять, собаку оставляю в машине, а сам — к первой полянке. Сил нет ждать, пока они разлетятся, бегаю по полянке, хлопаю сапожищами, поднимаются мои долгоносики недовольные и разлетаются. Один, два, три… двенадцать — все на месте. Замечаю, куда садятся — трех заметил. Иду за собакой, обходим ток сторонкой и начинаем опять против ветерка. Опять неплохой челнок и опять… Да что же это такое? И одного, и второго, и третьего, только мордой ворочает, а когда рявкаю — садится.

А я чувствую, что уже не рявкаю, а вою как волчина! Все! Все! Будь оно проклято! Не могу больше! Хватит. Один выстрел — и все. Закопать… лопату не забыть...

Прихожу к машине, сажусь под колесо в тень, остыл немножко…Что делать? «Заглядываю» в сердце — а что там хорошего? Там змея ворочается. С кем посоветуешься? Господи! Ведь я в него душу вложил… И жена не простит, она и по котенку-то плачет… Вот и отдам ей! А себе другого заведу. Будет к этому неприязнь, конечно, как с неприязнью жить? Может, пройдет. Как же она пройдет? Я год на него потратил, я ему кусок сердца отдал!.. А ведь я сам виноват — взял щенка без родословной. Вот в чем дело! От рабочих собак, от рабочих собак… эх, друзья мои шатуряне, и зачем я вас послушал…

…Года три или четыре назад Шмель Второй был еще в полном расцвете, но я уже задумался. Сидим с Шурой Некрасовым — у него две гончих да Рафик, русский спаниель, — я и говорю:

— Шура, кого брать? Спаниели… хороши, собачьи дети. В молодости я сеттера хотел… Но спаниели, ты сам видишь, мастера…
— Нет! Надо дальше идти, этих мы хорошо знаем, я бы легавую взял… на твоем месте.
— Мне очень пойнтеры нравятся…
— Не для наших болот… Хотя, если на уток плюнуть… Мне, например, утки…
— Я знаю. Но я-то без утиной охоты не мыслю…
— Тогда курцхаар или драт…
— Помнишь, у Дружкина был драт… Хм, я сам бородат! А насчет родословной?
— Да мы всю жизнь от рабочих собак берем, какие там родословные… Да ты ведь ездил по выставкам, у твоей Чармы и родословная, и дипломы были… Бросил?
— Бросил, Шура. Я и второго Шмеля возил, второе место он занял! Познакомился я там с одним охотником, с Володей Горбачевым, спаниель у него был, Фред. Как они мне по душе пришлись! И на Бугор меня звали — местечко в Раменском районе, три раза я хотел приехать, первый раз — заблудился, второй раз — авария, третий — отгул не дают, работа сменная, сам знаешь. Так и бросил эту стенку пробивать… Не дано, Шура!
— Ну и ладно. Бери, что Бог даст…

Глупое, упрямое сердце! Вырастило ты во мне великую мечту о гениальной собаке, хотя и не давал я этой мечте ходу! Правильно, оказалось, не давал. Вышли мне боком и выставочный дед Самурай, и шоу-красоты наших собачниц. И моя спешка с выбором щенка, и наше извечное «авось»…

Еду из Шатуры — сосет сердце змея. Ах, зараза! Что делать? И стрелять этого бездаря жалко, и учить без толку — чутью не научишь. Отдать бы кому… А жена? Захочет ли еще одного покупать? И трудов своих жалко. Ах, зараза, со всех сторон…