Она его вилами заколола и сошла с ума. Жуткая история у костра

Как-то весной один таежник бродил в тайге. Утром глухаря на току взял, вечером вальдшнепов на тяге пострелять собирался, днем же просто бродил по весенним далям, слушал рябчишек, поднимал зайцев, видел лосей и, конечно же, следы медведя. А еще и медведицы с двумя мелкими медвежатами этого года и пестуном-нянькой того.

Конечно, были у него с собой и пули, и картечь на всякий случай. Но встречаться с медведицей ему не хотелось. Вот он и решил, что заночует в ближайшей избе, что ниже хребта основного на сенокосных полянах. Так вот, погода испортилась, стало туманно, спустились ранние весенние сумерки. Таежник неспешно шлепал по раскисшей старой дороге, уже мысленно предполагал, как растопит печку, вскипятит чай, сварит походный супец и спокойно отдохнет, так как находился уже немало. Но то рябчики отвлекут, то заяц. До избы оставалось метров триста, весенняя ночь уже наползала. Какие уж тут вальдшнепы! Поесть и поспать мечтал таежник. Изба находилась где-то за поворотом. Тишина стояла гробовая. И вдруг почти под ногами взлетел рябчик. Охотник от неожиданности чуть в лужу не сел. «Вот чертяка!» — выругался он.

Луна на несколько секунд выползла из-за туч, помаячила сквозь туман, как будто насмешливо поулыбалась и пропала. Порыв ветра донес запах дыма. Кто это тут, в такую пору? Неужели такой же странник уже занял избу? Ну, потеснится, не впервой, подумал охотник. Так он подходил к избе ближе и ближе. Вон там, за поляной, за кустами и должна быть изба. Что-то остановило его. Он затоптался на месте, всматриваясь в густую, туманную весеннюю ночь. Вдруг в направлении избы послышались какие то звуки, вроде мелькнул свет. И тишину разрезал душераздирающий женский плач. Надрывный, со стонами и причитаниями. Охотник как на стену наткнулся. На стену чего-то невидимого, ужасного, необъяснимого и страшного. Ну ладно медведь, волки, люди… Но тут...

Холодком липкого страха пронзило все его тело. Ему было впервые так жутко, за всю его тридцатилетнюю жизнь. Нет, конечно, страшно было. Но тогда он сам был виноват, бродя по тайге весной с обрезанной мелкашкой. Пальнул сдуру в медведицу, которая вышла на него метрах в двадцати. Попал то ли в глаз, то ли в нос. Как она закрутилась! Как заорала, ломая вокруг себя деревья, вырывая их с корнем! И как он залез на дерево, стал стрелять в ее сторону, как заклинило патрон, а потом через выстрел были две осечки. И вдруг она замолкла. Это и было самое страшное.

Оглядываясь, он без остановки бежал до мотоцикла. А в стороне орали вороны, всю дорогу, сопровождая ту самую медведицу. Страшно было потом и дома, от осознания того, что он сделал и чем это могло для него закончиться. Но все было объяснимо. А тут ночь, глушь, до ближайшего жилья чуть ли не тридцать километров. Чертовщина какая-то!

Он собрался с духом и потихоньку пошел вперед. Свет в районе избушки помелькал и пропал, плач, переросший в причитания, сначала силился, рос, а затем начал затихать и удаляться…

Вот и изба. Вдруг хлопнула закрывшаяся дверь, сильно запахло дымом. Охотнику стало не по себе в этой давящей темноте. Изба была практически в пяти шагах, рядом кострище, светились почти потухшие угли, из трубы шел дымок. Порывы ветра метались туда-сюда, где то заскрипела неприятно лесина. Снова раздался то ли хохот, то ли плач. Ну, сова балуется — это знакомо, а тут-то что?

— Эй! Есть кто? — негромко позвал он.
В ответ тишина. Только вдруг дверь избы заскрипела и открылась настежь.
— Эй! Кто там? Выходи!— уже кричал охотник, ничего не понимая.

Внутри послышался какой-то шорох, возня. Но никто не отвечал, не выходил, и стало опять как-то зловеще тихо. Нужно было что-то решать. Налетел порыв ветра, и неожиданно вспыхнула луна, вышедшая из-за тучи. Перед входом в избу, на веревке, в петле болталось березовое полено. Это еще что такое и зачем? Он достал коробок со спичками, чиркнул и, взяв ствол наизготовку, шагнул за порог избы. Пахло мышами, прелью; на нарах лежало уже старое сено; на столе стояла полная рюмка водки с кусочком хлеба и потухшая церковная свеча. Рядом кружечка с чаем, на ней печенье, на краю стола старая плюшевая игрушка, похожая то ли на лошадку, то ли на зебру. Дверь за спиной заскрипела и с силой захлопнулась; спичка погасла. Таежник остался один в этом неуютном мраке.

Тут же достал еще одну спичку, чиркнул и посмотрел в угол избы. Там каким-то бугром лежало тряпье, будто кто-то укрылся старым рваным тулупом с головой. Он ткнул в тряпье стволами и уперся во что-то твердое. Отдернул ствол, зацепил тулуп, и тот сполз, обнажив белые кости. Охотник отпрянул от неожиданности и выругался. Под тулупом кто-то спрятал огромные лосиные рога. И больше ничего.

Тем не менее было очень неуютно и тревожно, и покоя не давал вопрос о плаче и мольбе. Не могли же они ему показаться! Он взял один из свитков сухой бересты, сделал что-то похожее на факел, вышел и стал смотреть — под ноги, на тропу. И увидел след сапога небольшого размера, скорее всего женского. Реальный след. Вот откуда плач! Но что тут, в тайге, и в такое время делать женщине? По кому плакать, причитать, пить и свечу ставить? Одни вопросы... След уходил вниз горы. Ночевать в избушке ему, понятно, расхотелось, он решил, что за час добежит по дороге до ИЖа и уедет домой. Может, встретит эту сумасшедшую бабу? Может, ей помочь чем-то надо?

Луна хорошо светила, и он быстрым шагом почти бежал по дороге. И вдруг вспомнил, как охотники рассказывали, что где-то тут, может и в этой избе, мужик умер. Осталась баба с мальчонкой, и его на глазах у матери разорвал медведь. Она его вилами заколола и сошла с ума. Говорили, что с тех пор она ходит к избушке на его день рождения и плачет там, и причитает. Не дай Бог ее там ночью повстречать! Таежник подумал, что эту историю он за байку принял, когда услышал, но теперь после всего пережитого он будет думать иначе.

За такими мыслями и думами он почти дошел до техники и собирался уже свернуть к мотоциклу, как вдруг перед ним возникло то ли видение, то ли реальный человек. Это была старая, сгорбленная, растрепанная старуха в шали, с солдатским старым вещьмешком за плечами, в одной руке она держала фонарь-керосинку в деревянном футляре со стеклом, в другой — топор. Она подняла свой фонарь к лицу, искаженному страшной гримасой, и зловеще произнесла: «Вот ты-то мне и нужен, мил человек! До места с тобой быстрее доберусь». И пошла навстречу. Если бы не ночь, не тайга, не тридцать километров до города, не этот душераздирающий женский плачь — все бы ничего. Но тут охотнику стало не по себе.

— Тебе чего, бабушка? Помочь чем? — стараясь держаться как можно бодрее, спросил охотник.
— Тебе какое дело? До города довезешь?
— А ты откуда знаешь, что я могу?
— Так вон ИЖ с коляской стоит. Твой, поди! — отозвалась старуха и засмеялась. — Я его заприметила, когда сюда шла, лесовозники до своротки довезли.
— Ну да. А я ведь ночевать хотел. Как бы тогда?
— Так ведь не остался же. Давай заводи свой драндулет, выкатывай на дорогу. Перекусим и поедем. Да не бойся ты! Я хоть и страшная и сумасшедшая, как все говорят, но не обижу. А вот удачу тебе обещаю во многом, коль довезешь до дому. Да ты знаешь. Это рядом со старым кладбищем, у старых ворот.

Он узнал ее. Да, это та самая городская сумасшедшая, которая у церкви, у кладбища сидела и внушала страх у прохожих. А он почему-то никогда не обходил ее, всегда ей подавал, да не мелочь, а бумажку. Она, будто читая его мысли, сказала:
— Ну вот, гляди, где свидеться пришлось. Я тебя помню. Добрый ты, хоть и глупый. И медведицу ту помню. Кто ж с такой пуколки в медведя стреляет? Пришлось тебе помочь. И когда прошлой зимой шел за лосем, а оказался в кругу волчьей стаи…

Он вспомнил, как шел на обшитых лыжах забрать мясо лося, с которого только печенку да кусок вырезки взяли. И вдруг вокруг замельтешили серые тени. Один, три, восемь… Он сдуплетил по кустам «тройкой», что была припасена на зайца. Была кровь, но волки не кинулись на него, разбежались. От лося осталась только шкура, которую он нашел метрах в пятистах. Чудны дела Твои, Господи! — всплыло в голове.

Мотоцикл тарахтел по дороге, светил фарой... Бабка достала бутыль с жидкостью, стакан граненый, кусок лепешки и мясо. Поделила закуску пополам. Вылила жидкость в стакан до краев и протянула охотнику.
— На, пей сколько сможешь, и мне оставь. Да не стучи зубами!
Охотник, как под гипнозом, выпил, тут же вспомнив, что за рулем: а вдруг ГАИ?
— Не переживай! Все будет хорошо! — будто опять читая его мысли, сказала старуха, надела каску на голову и ловко устроилась в коляске. — Ну чего? Поехали! Вот такие дела. Теперь спите. Если сможете. А что дальше? Потом расскажу, все потом. Спите!»