НИЖНЯЯ ОБЬ И НАДЫМ
В своих научных трудах И.С. Поляков сравнивал Нижнюю Обь, Обскую губу и прилегающие акватории арктического океана с Лукоморьем. Уж чем ему были навеяны подобные сравнения, не знаю, но Иван Семенович был убежден, что север Западной Сибири более всего походил на пушкинское Лукоморье.
Покинув Обдорск поздно вечером 10 августа 1876 года, И.С. Поляков направился вниз по течению Оби, в Обскую губу. Маршрут его пролегал мимо Вульпаслинских юрт, отстоящих верст на 60 от Обдорска. Сюда он прибыл 11 августа. Эти юрты-чумы располагались на низменном, заросшем ивовым кустарником, с моховыми полянами и болотами, острове, у левого берега реки. Остяцкое стойбище представляло из себя вереницу раскинутых вдоль берега десятков берестяных чумов с обычной для них убогой обстановкой. «Перед ними выставлены колья, вверху которых лежат поперечные перекладины. Это простые сооружения для сушки рыбы. Они иногда расставляются в форме четырехугольной решетки, с несколькими поперечными перекладинами, которые увешаны рыбой. Рыба тут всякая: большие налимы и щуки, распластанные на две половины со стороны брюха, лентами срезанные с обоих сторон мягкие части с муксунов и немного поперек нарезанных позем, подобного же рода мягкие части с сырка, таким же образом снятые и слегка надрезанные – юрюк, или юрок. Поземы и юрок соответствуют сухой рыбе, называемой в Восточной Сибири юколой.
Вся эта рыба вялится на воздухе без соли и без всяких других приготовлений. Тут же рядом с нею висят и костяные остовы от муксуна и сырка. К этому прибавляются как необыкновенная обстановка остяцкого чума – конус из палок, накрытый берестом, и стаи преимущественно белых собак, нередко пользующихся без позволения хозяев выставленной на сушку рыбой. Между сворою собак изредка показываются смуглые, немытые остяцкие ребятишки, временно выглянет из глубины приоткрытого чума или в какую-нибудь щель одним несмелым, относительно узким, но любопытным женским глазом остячка. Обыкновенно она сидит в чуме, поджав или растянувши ноги на полу, почти неподвижно, и лучше всего ее можно рассмотреть в то время, когда она готовит любимое остяцкое кушанье, варку.
Обрезав мягкие и жирные части, лежащие вдоль брюха муксуна, сырка, особенно нельмы, также сняв жир с их внутренностей, она кладет все это в котел, который ставится на огонь. Жир скоро начинает распускаться, и в нем с треском жарится остальное содержимое до тех пор, пока достаточно не покраснеет, причем остячка помешивает в котле, опускает его ниже, поднимает, выкладывает готовое и т.д., обнаруживая всю свою невзрачную фигуру, свое убогое кожаное, пропитанное салом и грязью одеяние.
Вообще же днем остяцкие юрты не представляют особого оживления. Все их наиболее подвижное население в отлучке.
На рыбных ловлях, верстах в 5–10 и более от юрт, которые пустеют рано утром и оживляются приездом хозяев поздно вечером. В ожидании приезда остяков нас встречают около юрт их покровители – русские рыбопромышленники, которых лачуги разбросаны тут же между остяцкими чумами. Это маленькие деревянные избушки или амбарчики, самого жалкого по внешности вида, и около них плетеные из тальника сарайчики. В первых живут сами хозяева, во вторых – солят и сохраняют рыбу уже засоленную, вяленную. Какова бы ни была избушка, она есть совершенство для помещения. Многие из рыбаков живут просто в чумах или в лачугах, выстроенных из палок и бересты. Во время стоявшего северного ветра, принесшего холод, хозяева вышли ко мне навстречу к берегу, одетые в остяцкие малицы из оленьих шкур, шерстью вверх. Только по их полным лицам и бородам, по высокому росту, нередко по весьма объемистому корпусу можно было отличить их от низких и приземистых остяков. В Вульпаслинских юртах в период рыболовства постоянно живет до 4–5 мелких скупщиков рыбы, частью из Обдорска, частью из других верховых поселений, как это бывает на всех других рыболовческих станках. Из 4–5 человек, живущих в Вульпаслинских юртах, многие нагружают свои лодки в течение лета тысячью-двумя пудами рыбы, сухой и соленой. На большом количестве рыболовческих станков, разбросанных в низовьях Оби, живут приказчики от крупных рыбопромышленников. В Обдорске с окончанием промыслов как мелкие, так и крупные промышленники должны решить свои дела в каких-нибудь два-три дня.
К вечеру начинают показываться с разных сторон остяки-рыболовы, лодка за лодкой пристает к берегу. У каждой лодки по неводу и по 4–5 человек остяков, изредка между ними и русские. Наловленная рыба выносится на носилках на берег. В разных лодках от двух до трех носилок, восемь же носилок составляют бочку. Рыба наскоро чистится, вынимаются из нее внутренности, и она кладется в бочку. Дно посыпается довольно нечистой солью, которую кладут горстями и во внутрь рыбы. Рыба за рыбой раскладываются в бочке одна на другую с предварительным посыпанием солью, и так наполняется вся бочка».
Наутро 12 августа И.С. Поляков отправился дальше вниз по Большой Оби. К ночи этого же дня его лодка удалилась на расстояние около 100 верст от Обдорска. Надо отметить завидную скорость передвижения путешественника, в чьем распоряжении был лишь один казак из Обдорска, приданный местными властями для сопровождения столичного гостя, да те же 8–10 гребцов-остяков. По дороге Иван Семенович не преминул заглянуть в подобные Вульпаслинским юртам рыболовные поселения остяков – в юрты Самбенские, Воксарковские, Аурские, Казымские и Сумутнельские. Во время этих остановок он первым делом мчался к неводам рыболовов, осматривал их и забирал наиболее интересные ихтиологические экспонаты для своей коллекции. Плата в таких случаях была обычной – спирт.
Рыбацкие лодки встречались весьма часто по Оби, вдали от юрт. Рисуясь часто далеко на горизонте, иногда с беловато-серыми парусами, они так же, как блестящие своей белизной стаи лебедей, оживляли величественную, но пустынную реку.
«Ночью на 18 августа подул попутный нам южный ветер, и мы через юрты Неутинские и Имбарские достигли острова Яро, на котором находится замечательнейший песок по изобильному улову на нем всякой рыбы, в особенности осетров. Здесь, около всего обширного острова, так же как около островов, лежащих далее, Нанги и Мохтаска, производит рыболовство один из крупных хозяев-рыбопромышленников в обширных размерах. У него в станке на острове Нанги я и провел более суток. Под конец своего пребывания в Нанги у С.И. Бронникова я условился возвратиться с Надыма не позже конца августа, с тем, чтобы отсюда с пароходом пуститься к Обдорску.
А пока я должен был пользоваться благоприятной погодой и спешил в дальнейший путь. За островом Нанги воды р. Оби еще более потеряли свой речной характер, речные плесы превратились как бы в отдельные водоемы, верст по 15–20 в ширину. Кроме возвышенного правого берега Оби, по всем другим направлениям далеко на горизонте едва виднелись низменные острова. Главное русло реки здесь делается сильно изменчивым, а наносные речные пески образуют обширные мели.
По выезде из Нанги легкий попутный ветер надул слегка парус, и мы пустились по ровной зыби сначала к местечку Сох-Велты-Погол, а затем к устью Мохтаской протоки, по которой к вечеру достигли Мохтаского рыболовческого станка. На другой день мы были на пути к станкам Варкуты, Ярцинги и Хэ в самых водах Обской губы, придерживаясь южного берега. Кроме острова Хэ, здесь уже нет других, сколько-нибудь значительных островов, и глазу открывается раскинутая по всем направлениям беспредельная площадь вод, теряющаяся далеко на окраинах горизонта. С утра нас подгонял вперед ветерок с легкой зыбью, к полудню он еще более ослабел, а во второй половине дня на пути от Хэ в Надым нас сопровождала совершенная тишина. К вечеру над водой появился легкий прозрачный туман, небо также оделось сплошным сероватым покровом, подобный же оттенок приняла и вода. Так что наконец уже не было возможности различать даже не на дальнем расстоянии пределов между поверхностью и небом. Наконец по воде от востока к западу начали показываться легкие темные полосы ряби. Через несколько времени они еще более широко раскинулись по воде, которая приняла мало-помалу черный оттенок. Небо прояснилось, в нем показались синеватые окна с яркими звездами, тучи разместились в разных частях неба черными пятнами, и нам навстречу подул легкий восточный ветер. Замолк хохот чаек, затихли крики гагар, исчезла сова, почему-то нашедшая нужным сопровождать нас. Ночь застигла нас около Янамгниела, где мы и решили подождать света».
Утром лодка И.С. Полякова вошла в устье Надыма и остановилась у чумов-юрт Хоровой. «Верстах в 30-40 вверх по Надыму начинаются леса – лиственница и кедровники. В те уже далекие от нас времена, где полновластными хозяевами бескрайних пространств севера Западной Сибири были инородцы-кочевники, эти леса изобиловали медведями, белкой, лисицей, песцом; тут во множестве гнездились орланы-белохвосты. Интересно, что остяки с удовольствием забирали из их гнезд птенцов, выкармливали и держали у себя в чумах, выдергивая из них перья и используя их для оснащения стрел». Из водных обитателей И.С. Поляков выделил двух необычных – тюленей и дельфинов. «Дельфины преимущественно весной собираются в устье Тазовской губы большими стаями и, гоняясь за рыбой, нередко заходят на отмели, откуда уже не могут выбраться, и становятся жертвами остяков, которые вообще, как здесь, так и на Оби, не знают иного промысла за дельфинами. Дельфины попадают по большей части в безысходное положение одиночными экземплярами, но иногда заходят в мелководные заливы целыми стадами, не имея возможности отсюда выбраться. Таким образом несколько лет назад при устьях Оби попало в руки одного местного жителя целое стадо в 12 штук.
Рыбы, входящие в Надым из Обской губы, те же, как и в Оби. Преимущественно муксун, нельма и осетр. Первые ловятся при устье реки, а также и на большей части ее течения вместе с другой мелкой рыбой. Осетр промышляется главным образом переметами. Это крючья на тонких нитях с находящейся на них наживой, состоящей из мелкой рыбы.
Этот способ лова осетра распространен по всему течению Оби и Иртыша. Все промысловые рыбы, поднимаясь весной по Надыму, к концу лета и осенью начинают обратный ход в губу. Рыбы, поднимающиеся по Надыму, так же, как и вообще ловимые в течение лета на низовьях Оби, менее икряные, чем встречающиеся в среднем течении Оби и в Иртыше, хотя ловимый в Надыме осетр сравнительно крупен, средним числом весит до 1–2 пудов. Часто встречаются экземпляры до 5 пудов весом, бывают и 12-пудовые. Осетр, заходя в большом количестве в Надым и служа здесь рыбой, наиболее завлекательной для рыбопромышленников, распространяется и дальше к северу».
ОБОЖАЕМЫЕ ИСТУКАНЫ
И.С. Поляков был одним из первых, кто познакомил отечественных обывателей с религиозным миром остяков-язычников. Как и все северные народы, они были крещены. Но русские миссионеры не всегда могли уследить за разбредшейся по тундре паствой. Инородцы-кочевники нехотя воспринимали наставления новых религиозных отцов и, когда те удалялись восвояси, опять оказывались наедине с природой, которая их кормила и одевала, давала все для жизни. И, естественно, ей и привычным северным богам были все почести. А про «русского бога» упрямые инородцы-язычники быстро забывали.
«Глубоко врезались в моей памяти те места, в которых остяк совершает свои религиозные обряды. Одно из таких мест я видел верстах в пяти от Обдорска, вверх по р. Полую, в Пасерцовских юртах. Это ряд бревенчатых лачуг, расположенных на правой стороне долины Полуя, среди рощ из мелкого березняка, прерывающегося безлесными моховыми полянами. Березняк, как растительность наиболее выдающаяся и, видимо, тщательно охраняемая, сосредоточил в себе наиболее следов остяцких религиозных празднеств. У подножия многих березок навалены кучи оленьих рогов; среди них, тут же, выдаются простые поленья разных величин, с некоторым подобием глаз, носа и рта.
Это местопребывание очень древнего пената, теперь уже забытого; сам он полугнилой, покрылся мхом и лишайниками, так же как вся масса окружающих его оленьих рогов.
Далее около юрт встречаются истуканы – деревяшки более новые, может быть еще до сих пор имеющие поклонников.
Но главнейший находится под лиственницей, одиноко стоящей среди рощи и почитаемой наиболее, чем другие деревья. Лиственница невысокого роста, довольно корявая, сучковатая; ее ветви идут горизонтально, почти под прямым углом к стволу, образуя шатер; у ствола лиственницы стоит, прислонившись, истукан. Он представляет из себя полено до 2 аршин вышиной. Верхняя часть его, изображающая голову и лицо, вся увешана снопом всякого рода суконных лент, красных, черных и пр. Этими лентами совершенно закрыто лицо его, как бы для того, чтобы оно не было доступно глазу смертных или, может быть, потому, что в истукане остяки хотели изобразить нечто грозное и суровое. Последнее вероятно и потому, что по правую сторону деревяшки на ветви висит половина военной сабли с рукояткой – признак воинственного пената, у ног находятся ящички с разным хламом; тут же под деревом, между разрушившимися шкурами, находятся другие, более мелкие болванчики, около них черепа съеденных лисиц, песцов и пр. Это истукан родовой, который, видимо, переносился в юрту старейшего в роде. Отстранив лохмотья с его лица, можно было видеть в поперечной щели, соответствующей губам, остатки разных яств, перемежающихся с слоями дыма, который садился на него в юрте.
Далее вниз по течению Оби, верстах в 120 от Обдорска, находятся остяцкие юрты – Воксарковы. Обыкновенно крутой и возвышенный правый берег Оби пробит здесь поперек глубоким оврагом. Сзади подступает к оврагу гора с ровными скатами. На крутых скатах оврага, обращенных к его устью, лепятся остяцкие берестяные чумы. Задняя гора с пологими скатами совершенно лишена растительности; единственный мох застилает ее беспрерывным толстым покровом. Здесь, над юртами, он поместил своих покровителей, отдав под охрану их все свое имущество. Имущество остяка состоит здесь из оленьих шкур, зимнего платья и пр. Оно все тщательно уложено в нарты, в которых лежат и сами обожаемые им истуканы.
Возы накрыты сверху берестом и крепко увязаны. Одна из большой кучи нарт имеет вид отличный от других. На ней лежит совершенно целая шкура оленя с головою и рогами, с ногами и копытами. Голова оленя набита и представляет некоторое подобие головы живого оленя. Это олицетворение верховной силы. В большинстве случаев трудно, однако, решить, кому именно принадлежат возы, собственно ли остякам или их пенатам. Остяк считает свое имущество общим с пенатами. Чем богаче его покровитель, тем больше может ему дать. Поэтому остяк приносит ему все, что имеет, хотя потом может занимать и распоряжаться имуществом покровителя по своему усмотрению. Часто при своих кочеваниях остяк перевозит и истуканов с места на место, вслед за собой со всем их достоянием.
Непосредственная же жертва божеству состоит и здесь из остатков пищи. Около нарт висят в разных местах сшитые осетровые шкуры, затем по другую сторону оврага выступают снова черепа разных животных и оленьи рога, которыми бывают увешаны разные лиственницы, замечательные своим положением и оригинальным видом. Как чтятся и ценятся всякого рода предметы природы, так считается не менее важным украсить эти предметы чем-либо более или менее необыкновенным. И в этом отношении особенно ценится здесь у остяков, как дар высшему существу, скелет или череп белухи, загоняющей в Обь рыбу».
ЖЕРТВА ЕМАНУ
На обратном пути из Надыма в Обдорск И.С. Поляков второй раз за путешествие по остяцкому краю присутствовал при обряде жертвоприношения. Возможно, это событие просто стало совпадением, а может быть, и специальным ритуалом, подобно тому, какой обычно устраивают инородцы, возвращаясь с промыслов или из длительного похода в благодарность своим богам за то, что они охраняли их, дали возможность не остаться без добычи или возвратиться домой целыми и невредимыми.
Итак, в тот же день, 20 августа, какой стал первым днем возвратного пути Полякова от надымских остяков, «попутный восточный ветер крепко надул парус и скоро вытащил надежную при всяких опасностях лодку в непроглядную гладь Обской губы. Напрасно бурливые волны старались настичь нас, большая, но легкая лодка далеко оставляла их позади.
Таким образом мы быстро примчались к южному берегу Обской губы, где и встретил нас высокий, резко очерченный мыс Емангниель, считающийся местопребыванием остяцкого божества Емана. Было решено принести жертву Еману, о котором я узнал от остяков при расспросах тут же на месте следующее. Он имеет жену, детей, но неизвестно, в каком количестве. Какой он имеет вид, тоже неизвестно. Видят только остяки, проезжая около Емангниеля зимой в темные ночи, что здесь горит огонь и освещает им дорогу. В светлые ночи этого нет. Летом, когда при проезде около мыса приносят жертву Еману, погода часто из неблагоприятной становится благоприятной. Изменяется она именно по просьбе просящего. В случае опасности остяк находит себе безопасный приют в лежащей около мыса речке. В этой речке можно ночевать многим остякам, но одному нельзя, ему снится и чудится: в лесу раздаются голоса, стук топора, ходят люди. Вообще, все это можно больше всего видеть и испытать ночью, но днем нельзя.
Для умилостивления Емана в благоприятном для человека направлении необходима жертва. Он как семьянин нуждается во всем, как и человек. Притом он все знает и предвидит, куда и откуда кто выехал, какая жертва ему приготовлена или будет сделана. Жертву по силам должен принести всякий, особенно остяк: что у него только есть, даже если и лоскут от его платья. Но главным образом для Емана приятно серебро. Остяк, не имеющий серебра, должен запасти его заблаговременно, предвидя проезд через Емангниель. Потом лучшим даром служит ему водка. У нас было назначено Еману: два серебряных гривенника, три бронзовых перстня, из них два со вставками, две пустые гильзы от штуцера Бердана, несколько ниток бус. Наконец, была и водка, причем остяки испросили у меня право подать водки Еману из имевшегося у меня серебряного стакана, но не из никелевого, из которого они по обыкновению угощались сами.
Наконец настал важный момент жертвоприношения. Совершение обряда взял на себя остяк Индерма как старейший из всех бывших на лодке остяков и как вотчинник местностей, лежащих около мыса. Здесь он кочует зимой, ловит песцов и лисиц, однако же только на значительном расстоянии от священного мыса. Прежде всего, он взял бутылку водки, наполнил ею серебряный стаканчик, устремил умоляющий и призывающий взгляд на материк, безмолвно вылил водку в воду, затем последовательно бросил в воду с сосредоточенным выражением лица два гривенника, две пустые гильзы, бусы, кольца, снова обратил умоляющий взгляд на мыс и поклонился. Заключил он свое приношение новой рюмкой водки, которую с поклоном Еману вылил в воду. Затем он принял за непременное условие для самого себя, а также и для другого товарища, которого он почему-то считал равносильным себе по приношению жертвы, выпить водки, по рюмке которой, кстати, исходатайствовал и для всех остальных гребцов остяков, находившихся на лодке. Я со своей стороны проговорился было выйти на берег и напиться там чаю, но Индерма всеми силами старался отсоветовать мне это, говоря, что жертва принесена и мы должны пользоваться попутным ветром, но что на обратном пути они сами должны во что бы то ни стало купить бутылку водки и целиком поставить ее Еману. Вместе с тем остяки выражают свое почитание тем, что около него нельзя из губы пить воду, нельзя стрелять, петь, в некоторых случаях даже воспрещается грести или шевелить веслами. На самом материке некоторое пространство является углом вполне заветным; тут нельзя охотиться, женщинам воспрещается даже ходить тут и собирать ягоды, и пр.».
Только 20 августа И.С. Поляков двинулся обратно в Обдорск, где его дожидался рыбопромышленник С.И. Бронников. С ним он и возвратился в Тобольск, а затем – и в Петербург.
Комментарии (0)