Мародер

Лабаз располагался довольно удобно для стрельбы — не очень высоко, около четырех метров, его вход был повернут к зимовью, точнее — к двери в зимовье. Дверь эту я распахнул настежь — ее внутренняя поверхность из струганых досок была значительно светлее внешней стены, и если я увижу на фоне этой двери темное пятно, то пойму, что у меня — гость.

Медведь в тот момент, когда он не подозревает о близости человека или другого медведя, не относится к бесшумным животным. Он пыхтит, сопит, урчит животом и стучит когтями по камням или гальке. Однако когда он предполагает опасность, то может передвигаться абсолютно бесшумно. В этом отношении он не уступает никому из кошек — даже, наверное, тигру.

Ночь прошла относительно спокойно — кто-то небольшой, скорее всего, подросший лисенок, катал консервные банки перед избой, да и два белых зайца проскакали как призраки во тьме прямо по вездеходной дороге. В самое темное время я несколько раз наводил прицел на дверь и с удовлетворением отмечал, что на фоне светлого дерева я довольно хорошо различаю перекрестье. Таким образом, я предположил, что при появлении зверя наведу оптику на верхнюю часть двери, а потом резко опущу на уровень убойной зоны. К сожалению, у меня был карабин с болтовым затвором, а не полуавтомат, который позволяет подряд, не меняя прицела, сделать три выстрела в две секунды.

Но этой ночью мне стрелять не пришлось. Когда полностью рассвело, я заснул. Проспал я глубоко за полдень, а проснулся, когда пара кедровок, устроившись на краю крыши, устроила перебранку.

Медведь пришел лишь на четвертые сутки моего ожидания. Он пришел посреди бела дня, фыркая, сопя, пуская газы и стуча когтями, как и полагается нормальному непуганому медведю. Он подошел к двери избы, втянул носом воздух и застыл, как легавая на стойке. Медведек этот был не очень большой, не очень жирный, с псовой мордой и на высоких ногах. Типичный медвежий подросток-трехлеток. Я задумался — если он сейчас сунется в избу, то неминуемо попадет в петлю и заорет, напугав всех медведей в округе, а если я сейчас выстрелю у него над головой, чтобы напугать… то, в общем, добьюсь того же результата. Подумав, я решил оставить все как есть. Подросток постоял-постоял перед открытой дверью да и побрел восвояси — причем, как пришел он со стороны реки, так и вернулся. Тут-то мне и пришла в голову гениальная идея — слезть с лабаза и обойти вокруг, посмотреть на следы по свежему снегу.

Действительность превзошла мои худшие ожидания. Следы были. Они были в двадцати метрах позади лабаза в островке мелкого лиственничника. Зверь лежал здесь на брюхе довольно долго, видимо, вслушиваясь и внюхиваясь в происходящее. И что-то в этом происходящем ему не понравилось — так что он встал и пошел вверх по вездеходной дороге. На правой передней лапе у него не хватало когтя, соответствующего мизинцу. Ширина ладони была семнадцать сантиметров.

Я вышел на вездеходный путик и почти побежал к следующей охотничьей базе. И когда я подошел к ней, то понял, что опоздал. На этот раз Бомбист избрал принципиально иной способ проникновения в укрепленное жилище.

Изба стояла на краю промоины, и зверь вырыл под одним из ее углов такой котлован, что вся она расселась, а попросту — развалилась на бревна. Причем произошло это за считанные часы до моего прихода. Все петли, самострелы и колючая проволока, разбросанные среди развалин зимовья, оказались совершенно бессмысленными.

Задержался я возле избы буквально на полчаса. Было довольно очевидно, что этими темпами мне медведя догнать уже не удастся.

К лукьянцевской избе я выходил уже в сумерках, потому не сразу обратил внимание на некоторые изменения в пейзаже. Исчез лабаз, на котором я провел последние три ночи. Конечно, я помнил случаи, когда в голодные годы, в верховьях Колымы, медведи просто перегрызали опорные столбы лабазов, валили их на землю и съедали все припасы. Но это были, во-первых, голодные годы, а во-вторых, опоры, над которыми тогда звери старались, были не больше тридцати сантиметров в диаметре. А самое главное, что очевидно, — медведь был здесь буквально несколько минут назад. И, возможно, еще находился возле избушки. Вот почему я снял с плеча карабин, снял его с предохранителя и медленно-медленно двинулся вперед. Тишина стояла абсолютная — учиненный погром разогнал здесь всех зайцев, лис, горностаев и мышей.

Потом уже я разобрался, что на крышу избушки Бомбист попал, прыгнув метра на три с вершины штабеля бревен, которые Лукьянец свалил почти вплотную к избе для какого-то ведомого только ему строительства. Оказавшись на крыше, медведь своротил печную трубу, которая спустила капкан и сорвала внутреннюю петлю. Лабаз он также свернул довольно простым способом: раскачал одно из деревьев, пока не развалился его пол. После этого все сооружение рухнуло вниз.

И вот этот лабаз мне не понравился больше всего. Уж очень происходящее начинало походить на вендетту. Поэтому я собрал все, что можно было спасти с лабаза в один из углов разгромленной хаты (над ним сохранилось некое подобие крыши), разжег костер и просидел у него практически до рассвета. Глядя на огонь, я думал о многом. До этого вечера можно было считать, что мы имели дело с обычным медведем, который по врожденным свойствам характера по дороге на зимовку походя разоряет человеческие жилища, которые в это время практически заброшены. А сейчас… Что, интересно, подвигло его на возвращение к избе Лукьянца, на пятнадцать с лишком верст? Чувство невыполненного долга? И еще интересно — Виктора из тайги вышибли не морозы и бураны, которых он повидал до дьявола, а зверь — умный, коварный и изобретательный — более изобретательный, чем человек.

С рассветом я загасил костер и двинулся к Огородовой избе и своему напарнику.

Признаться, когда мне по ушам ударил знакомый грохот кавалерийского карабина, я испытал огромное облегчение — жив человек! И сразу же закричал в ответ: «Не стреляй, идиот, люди идут!» — и бахнул вверх на всякий случай — здесь уже этим ничего нельзя было испортить.

Как я и предполагал, медведь три дня продержал его в правильной осаде. В общем-то, ничего особенного он не делал, но на психику давил постоянно. То показывался Виктору, когда тот с утра выходил из избушки, то трещал сучьями в кустах стланика посреди ясного дня, а пару дней назад (судя по всему, как раз перед тем, как он добрался до бобковской избы) он просто рявкнул на него с пяти метров из зарослей стланика.

— Ты прямо сегодня его и грохнешь, — с триумфом заявил Виктор, завершая свой рассказ о ежедневных медвежьих визитах.

Я был настроен гораздо более скептически. В очередной раз медведь демонстрировал, что он в состоянии улавливать некие флюиды неуверенности, исходящие от человека, и пользоваться этим состоянием, терроризируя его.

Сейчас, когда нас стало двое, он наверняка затаится или уйдет на зимовку. Чем дальше я размышлял, тем больше понимал, что просто нахожусь в тупике. Весь мой двадцатилетний опыт охоты на медведей был бессилен в случае, когда зверь принимался играть со мной по-настоящему, всерьез. В голову пришла мысль попробовать еще один вариант — пройти в открытую на вершину. Хребет прямо над нами заканчивался огромной полосой каменной россыпи, пересечь которую незаметно не могла даже лисица. И если медведь решит проследить за мной, то волей-неволей этот голец ему придется пересекать. Пересекать он будет его в самом узком месте, между куртинами стланика, но, тем не менее, этого будет достаточно, чтобы сделать небольшую петлю и подкараулить его на своем же следе. В этом плане имелся один значительный изъян — я исходил из того обстоятельства, что Бомбист никогда на человека не нападал. А насколько правильным было это предположение? Дело в том, что при реализации моего плана мне предстояло пройти метров шестьсот через заросли кедрового стланика. И там я был целиком и полностью во власти этой бестии, захоти он заполучить мой скальп. Я спросил Муралова, были ли в этих краях случаи нападения медведей на человека? В ответ он и поведал мне историю пятилетней давности про Володю Курина с нижнего участка, которого нашли в кедраче с разряженным оружием. В ответ на вопрос, убил ли Курин этого медведя, Витя простодушно ответил:

— А как же иначе? У него же два ствола было разряжено!

Тогда я поставил свой вопрос несколько иначе: а нашел ли кто-нибудь неподалеку мертвого медведя? На этот бесхитростный вопрос Витя ответствовал, что никто его и не искал, раз он и так мертвый.

Безусловно, в его логических построениях была довольно значительная доля истины. В зарослях стланика стрельба возможна только накоротке — не дальше двадцати метров, и если на таком расстоянии кто-то попадал в кого-то из дробовика двенадцатого калибра, то этот кто-то, в кого попадали, долго не жил.

Но тут у меня сразу возникало несколько контраргументов: во-первых, насколько точно попал незадачливый сосед Витьки в медведя? Мне встречались люди, которые второпях мазали и по спокойно стоящему ведру в пяти метрах. Не то что по летящему на них сквозь кусты страшному оскаленному зверю. Кроме того, раны могли оказаться и несмертельными. Во всяком случае, я решил исходить из того факта, что Бомбист вполне может оказаться именно тем самым куринским крестником. И тут уж никакой речи о том, чтобы сунуться в стланик, не заходило.

Можно подумать, что Бомбист мог несколько раз меня прикончить и безо всяких зарослей. Это не совсем так. Я намеренно двигался, избегая всяких зарослей, по открытым местам, а если приближался к сомнительным участкам, то брал в руки оружие. И зверь, даже если и наблюдал за мной с небольшого расстояния, не мог не понимать, что я уверен в себе и настороже.

Но в хитросплетении ползучего кедрача быть таковым постоянно практически невозможно — вы должны сосредоточиться на одном из двух — или вы идете по стланику, или ожидаете нападения медведя. В любом случае это игра на собственных условиях самого хитрого хищника в мире.

А что если попробовать разыграть карту с общей паникой — попытаться создать впечатление, что мы оба испуганы не на шутку? Но Бомбист (а он уже, несомненно, знает меня по запаху) уже предполагает, что я подкарауливал его возле лукьянцевской избы… Стоп, а не слишком ли многого я ожидаю от медведя — пусть даже очень умного?

Вертолет должен был прийти за нами через три дня, а я довольно твердо решил выбрать для себя выжидательную тактику.

Может, кому и кажется, что хороший охотник — это тот, кто с утра до вечера без устали ходит по лесам и холмам в поисках дичи. Я же всегда придерживался той точки зрения, что хороший охотник тот, который знает зверя настолько хорошо, что сможет выбрать позицию, при которой зверь сам выйдет к нему.

Поэтому раз Бомбист, судя по всему, за последнее время дольше всего жил в окрестностях Огородовой избы, то в ее окрестностях им и надо заниматься.

Поступил я довольно просто — собрал преизрядное количество вонючего мусора, которого довольно много уже успел произвести Муралов, и отнес на косу Малкана, в двухстах метрах от зимовья, так, чтобы эта помойка простреливалась из окна, причем постарался выложить ее так, чтобы с одной и с другой стороны располагались полосы мягкого песка. После чего с чувством выполненного долга лег спать, наказав Победителю поднять меня на рассвете.

На рассвете по долине Малкана стлался сплошной туман. Как я ни старался разглядеть что-либо в его молоке, все мои усилия оставались тщетны.

Я не стал выходить из избы даже после того, как туман, где-то к полудню, поднялся. Мы вскрыли и не вытряхнули несколько банок тушенки, а также — сгущенки, после чего я попросил Виктора быстро, словно опасаясь чего-то, выскочить из избы, вынести помойку и при этом особое внимание обратить на следы. В бинокль же я видел, что вчерашний мусор разбросан совсем не в том порядке, в каком я его вчера оставил.

Возвратившийся Муралов бодро отрапортовал, что мусор весь перевернут медведем, на передней правой лапе которого не хватает мизинца.

Известие было обнадеживающим, только… Только вот вертолет уже нельзя было отменить, и он должен прилететь послезавтра. При том всем я уже понял, что Бомбиста можно взять терпением и только терпением.

Я до сих пор не понимаю, какую я совершил ошибку там, на лабазе, — то ли неловко повернулся, то ли кашлянул. Медведи обладают таким тонким слухом, что, скорее всего, он услышал какой-то шумок, что уберегло его от выхода к лукьянцевской избе и от моей пули.

На следующее утро по долине шел все тот же туман и развеялся он тогда же — не позднее полудня.

Медведь побывал там снова, но в остальном он не проявлял никаких признаков жизни. Не рявкал из кустов на вылезающего из избы Победителя, не сопел и не трещал кустами. Видимо, считался с тем, что нас сейчас двое.

К вечеру Муралов совершенно отчаялся в успехе нашего мероприятия. Оставалось всего одно утро, погода стояла стабильной, и тот же туман ожидался назавтра.

Весь этот день я просидел у открытого окна, вслушиваясь и всматриваясь в природу. Медведь был рядом все время — одно время две кедровки сопровождали кого-то, возможно, очень крупного, по кустам. Но ни звука, ни потрескивания оттуда не доносилось.

Солнце уже село, а я все продолжал вслушиваться, ожидая звона консервных банок. Но так и не дождался.

Всю ночь я просидел возле окна, наблюдая, как сгущается туман, который к рассвету приобрел густоту и вязкость сметаны. И вместе с этим туманом уходили мои надежды покончить с Бомбистом в этом году.

Когда рассвело полностью, я решил не соблюдать больше никакой осторожности и выйти из дома. Дверь слабо скрипнула, и я застыл на пороге. И услышал явственные шлепки лап по мелководью. Скорее машинально я снял с гвоздя в предбаннике заряженный карабин и сдвинул предохранитель.

Туман неожиданно взмыл вверх буквально на несколько мгновений, и я увидел идущего через реку крупного темного зверя. Одновременно я вскинул к плечу карабин, прицелился и выжал спуск уже когда туман снова падал вниз.

С тем же прицелом я выстрелил три раза, а два последних выстрела опустил на сорок сантиметров вниз.

В абсолютной тишине мои пять выстрелов из маузера прокатились как канонада корпусов маршала Жукова под Берлином — от Огородовой избы до каменных цирков Эгуйи, отразились от них и ушли в сторону моря — раскатисто грохоча и перекатываясь от одного борта долины до другого. Ошалевший Виктор высунулся наружу. Над Малканом вновь опустился сплошной белый саван.

— Готово, — сказал я туману.

Как и в прошлые дни, туман простоял до полудня. А когда он поднялся, я увидел на мелководье у другого берега Малкана лежащую бурую мохнатую тушу. Две пули попали в него в районе лопаток, еще одну я всадил в него уже упавшего. А позже я обнаружил под шкурой в районе груди две старые пули двенадцатого калибра. Откуда он их принес — с участка Володи Курина, или с берега моря, где его угостил какой-нибудь рыбак, мы уже так и не узнаем.