Последний мошник. Песня глухаря

Весна поначалу не спешила с теплом, выдалась вновь холодной, затяжной. Сошедший на полях снег оставался еще в лесных ложбинах, сумеречных, медленно прогреваемых участках ельников, болотинах, еще не отошедших от ледяного панциря. Пасмурные дни чередовались с солнечными, несущими запоздавшее тепло

К открытию долгожданного сезона весенней охоты погодные качели наконец прекратились и весна взяла свое. Окрестные леса постепенно наполнились голосами прилетной певчей мелочи. Появились зарянки, певчие дрозды, дрозды-белобровики, зяблики. Воздух наполнился запахами талой земли, прелью древостоя, на прогреваемых проплешинах полян выглянули первоцветы. В канавах заурчали оттаявшие после зимовки лягушки.

Перед открытием охоты я решил проверить глухариный ток, издавна существовавший в сухом бору ближнего урочища на территории почившего общевидового госзаказника. Ток был «образцово-показательный»: небольшой, доступный, он прекрасно подходил для наблюдений и съемок. Количество мошников на нем с годами не увеличивалось, присутствовали постоянно пять-шесть поющих петухов, не считая двух-трех молодых скрипунов.

К сожалению, в середине нулевых в ходе «большого передела» эти угодья попали в категорию общедоступных, естественно, без необходимой охраны. Живущий в соседнем районе государственный охотинспектор, контролирующий обширную территорию нескольких сопредельных районов, при всем желании не мог осуществлять регулярный эффективный надзор в этом урочище.

В результате наш «образцово-показательный» был полностью выбит браконьерами, в чем с горечью пришлось убедиться во время разведки. В предрассветных сумерках токовище встретило меня гробовым молчанием, нарушаемым лишь квохтаньем нескольких осиротевших копалух, мотающихся по бору. Обойдя токовище, я спугнул одного молчуна, на мху нашел две свежие стреляные гильзы двенадцатого калибра, брошенные каким-то «интеллектуалом», и выбитые выстрелом перья мошника. Уверенный в безнаказанности стрелок не счел нужным скрыть доказательства своего браконьерства.

Все подтверждало мрачные опасения, что ток прекратил существование из-за тупых жадных хапуг, живущих одним днем. К сожалению, эта судьба уготована многим глухариным токам, волею «реформаторов от охоты» попавшим на территорию большей частью «расстрельных» общедоступных охотугодий. Последующая разведка второго тока в нескольких километрах от погибшего «образцово-показательного» показала, что он полностью выпилен бравыми лесозаготовителями.

Оставалась слабая надежда, что подобная печальная участь не постигла глухариный ток в одном из дальних урочищ, где я не бывал уже много лет. Мысль посетить его давно не давала покоя, и в последних числах апреля решено было реализовать задуманное. Эти угодья входили в состав региональной северной зоны, где весенний сезон захватывал майские праздники. Ток этот был известен местным охотникам с незапамятных времен, но с годами, по мере ухода старой охотничьей гвардии в Страну вечной охоты, был основательно забыт, однако лет двадцать назад в конце февраля — начале марта, его вторично обнаружил районный охотовед Виктор во время тропления волка, пытавшегося уйти с капканом и потаском.

Добрав хищника, Виктор вернулся к замеченным на лесной дороге свежим чертежам и многочисленным глухариным набродам. Но это не говорило о том, что ток расположен где-то поблизости.

И действительно, только после более чем километрового «мониторинга» пытливый следопыт вышел к моховому болоту, где позднее, в начале апреля, по более выраженным следам глухариной жизнедеятельности обнаружил эпицентр забытого токовища. Из-за удаленности это урочище редко посещалось охотниками.

Когда-то в эти места можно было доехать по проселку на «Ниве» или УАЗе, но «заботливые» лесозаготовители настолько убили большую часть дорожного покрытия лесовозной техникой, оставившей непролазные колеи, что теперь сюда можно было добраться только пешком.

В довершение к перечисленным напастям тяжелые лесовозы разрушили единственный деревянный мост через речку Поведь, полностью изолировав урочище от внешнего мира. Затерянные в этом лесном краю две небольшие деревеньки давно умерли, оставив на память случайному путнику почерневшие остовы изб с провалившимися крышами и пустыми глазницами окон…

Мне повезло, что до реки дорога была более-менее проходимой для «Нивы», не считая нескольких участков, где пришлось прибегнуть к помощи домкрата и лебедки. Но дальше проехать к глухариному урочищу на российском внедорожнике было невозможно. Оставив авто у опушки, я захватил рюкзак с амуницией, ружье и направился к разлившейся Поведи. К счастью, уровень воды, несколько упавший после весеннего половодья, позволял перейти речку вброд, подняв голенища болотных сапог. Вспугнутая пара больших крохалей поднялась из-под берега и, свистя крыльями, унеслась вверх по течению.

С минимальной поклажей пришлось совершить шестикилометровый марш-бросок по разбитой лесовозной дороге, пока я не добрался до конечного пункта экспедиции — закрайка обширного мохового болота, примыкающего с лесу. Выбрав сухой участок на знакомой по прежним охотам небольшой поляне, полностью освободившейся от снега, я разбил бивак. Обилие сухостоя вокруг и близкий ручей с чистой водой делали перспективу ночевки у костра вполне комфортной. К счастью, окрестный смешанный лес с преобладанием невысокого болотного сосняка и низкорослого ельника не представлял пока особого интереса для торговцев древесиной, или они еще не успели сюда дотянуться. Оставалась надежда, что ток не разбит и не сместился. Следов пребывания других охотников не было заметно, исключая следы старого кострища у дороги, оставленного зимой забредшим в эту глухомань местным охотником за пушниной или любителем погонять беляков с гончей. Появление в здешних угодьях приверженцев охоты на копытных исключалось из-за проблемы дальнейшей транспортировки добытого лося или кабана по захламленной ветровалом старой лесовозной дороге, местами подтопленной бобрами, да и отсутствие более-менее открытых пространств ставило под сомнение эффективность коллективных облавных охот.

День тем временем угасал, оставляя немного времени по-светлому сходить на подслух. Вспомнил место былого прилета мошников и, добравшись до окраины болота по знакомой тропинке, присел на поваленную ветровалом сосну, да и заслушался пением птиц — черного дятла желны, дроздов и зябликов. Солнце еще висело над зубцами елей, когда началась тяга вальдшнепа. Она оказалась короткой, минут двадцать, но достаточно интенсивной, удалось визуально насчитать с десяток протянувших в разных направлениях птиц и столько же на слуху.

Наконец ухо уловило характерный шум посадки глухаря в сосняке и через несколько минут еще несколько прилетов шести-семи петухов. Вероятно, некоторые птицы еще не подлетели и появятся на токовище утром. Обрадовала мысль, что, несмотря на старания лесозаготовителей в окрестностях, ток еще сохранился. И как бы подогревая мой энтузиазм, невдалеке запел мошник. Мне впервые довелось наблюдать вечернее токование глухаря. Петух пел недолго, затем замолк, перелетел и вновь сел в соснах неподалеку. Отчетливо донеслось хлопанье крыльев и звук характерной посадки птицы.

Уже в полной темноте, вернувшись на бивак, я развел костер, повесил котелок и наломал лапника под спальный мешок. У костра было тепло и уютно. Пламя, потрескивая, лизало сушняк, освещая очертания стены леса, искры взлетали вверх, сгорая на фоне звездного неба и верхушек елей, возвышающихся над приютом странника-глухарятника. Где-то перекликалась парочка длиннохвостых неясытей, в ночном небе тянула невидимая гусиная стая. Судя по грубым голосам, это летели гуменники.

Поужинав, завернулся в спальник и начал было обдумывать перипетии завтрашнего похода на ток, но тепло костра и потрескивание горящих ветвей навевали дрему, и я незаметно погрузился в сон, который оказался «волчьим» — заставлял просыпаться каждые четверть часа и подкидывать сушняк в костер.

Светящийся циферблат часов показал, что пора собираться. Умывшись в холодном ручье, я согнал остатки дремоты, подкинул топлива в огонь, быстро вскипятил воду и, заварив чай, с удовольствием выпил кружку. Надев рюкзак и прихватив старый верный ТОЗ-34 с подсумком на восемь патронов, шагнул за лесной занавес и направился к току, периодически сверяя маршрут по компасу. Местами на тропе лежал уплотнившийся потемневший снег, на котором луч фонаря выхватил отпечатки довольно приличной лапы «хозяина». Рассмотрев расплывшиеся следы, я убедился, что медведь прошел здесь несколько дней назад…

Вскоре я подошел к токовищу и, присев на знакомую колоду, стал ждать. Ночь постепенно уходила. Тянуло предутренней прохладой, болотной сыростью, запахом багульника. Все явственнее становились очертания сосняка, где с вечера сидели готовые проснуться мошники. Утро, сопровождаемое голосом пробудившейся зарянки, медленно вползало в болото. Протянул вальдшнеп, через пару минут второй. Вскоре к зарянке присоединился дрозд-белобровик, вслед за ним певчий дрозд. Во мху прохохотал дурным голосом токующий самец белой куропатки. Из ближнего ельника донеслись флейтовые трели мохноногого сыча. И наконец я услышал долгожданное, поначалу неуверенное щелканье основного участника утреннего концерта. Первый глухарь затоковал в полусотне метров. По мере приближения рассвета болото ожило, выпустив «на эстраду» еще пять поющих петухов. Непрерывное щелканье и точение собравшихся на небольшом участке леса мошников постепенно переросло в сплошной глухариный хор, и из него уже было трудно вычленить песню одной птицы, чтобы начать подход. В довершение ко всему невдалеке во мху начался азартный тетеревиный ток, который иной раз заглушал глухарей.

Ничего не оставалось, как покинуть наблюдательный пункт и отправиться по окраине болота, чтобы услышать других токующих мошников. Тем временем на ток прилетели несколько глухарок, и я в их сопровождении побрел по редкому сосняку, прислушиваясь и приглядываясь. Глухарки со своим характерным бак-бак-бак к удовлетворению охотника разлетелись по болоту, расселись по верхушкам сосен и притихли. Пройдя с полкилометра и спугнув по пути нескольких молодых петухов-молчунов, я услышал еще четырех поющих мошников. Выбрав ближайшего и оценив условия подхода к нему, я начал скрадывать глухаря под песню. Петух попался бывалый. Временами он внезапно прерывал учащающееся щелканье и делал длинную паузу, прежде чем перейти к точению, во время которого птица глохнет. Мошник явно провоцировал потенциального врага, чтобы тот неосторожным движением выдал свое присутствие. На этом попадаются многие начинающие охотники-глухарятники.

Приняв условия игры, я стал осторожно, под песню, приближаться к птице и почти сразу понял, что здесь я не один: легкое потрескивание сучьев выдавало осторожную поступь какого-то существа, движущегося параллельно со мной в сторону токующего мошника. Шел он, естественно, не под глухариную песню, а значит, за стеной зарослей скрывался не местный браконьер, а «черная немочь» — косолапый, возможно, мой знакомец, которого я встретил накануне на подслухе. Чувства опасности я не испытал, хотя в голове и мелькнула мысль об отсутствии пулевых патронов в подсумке. Намерения Топтыгина я понял как демонстративное желание вынудить незваного двуногого гостя побыстрее покинуть его законные глухариные урочища и больше не возвращаться.

Невидимый медведь находился метрах в тридцати от меня — я уловил его недовольное сопение. Когда зверь стал все громче греметь колодником, глухарь прервал токование и, с шумом сорвавшись с сосны, улетел в болото. Видимо, вполне удовлетворенный содеянным, косолапый тоже удалился, подшумев по пути еще пару мошников. Я же, высказав в его адрес несколько непечатных фраз, продолжил обход тока. Над стеной леса появился красный солнечный диск, восход сопровождался журавлиной перекличкой в глубине болота, которое буквально гудело от азартного тетеревиного бормотания и чуфыканья.

Тем временем распевшиеся белобровики, певчие дрозды и зяблики окончательно забили звуки глухариного тока, который «выключился» на глазах. Невдалеке протянул, планируя на неподвижных крыльях, один мошник, следом еще два. Три петуха расселись на верхушках сосен в пределах видимости метрах в двуста, и стали кормиться. Пройдя еще немного вдоль болота, я успел заметить царственно вышагивающего по мху красавца в типично токовой позе — с распущенным хвостом и поднятой головой на вытянутой шее. Но петух молчал. Он, видимо, тоже решил перейти на утреннюю кормежку и к тому же быстро меня «срисовал» и шагом скрылся в подлеске.

Поняв, что ток сегодня затух, я побрел к биваку под неумолчный хор тетеревиного тока и многоголосый оркестр пернатой мелочи. Первой скрипкой в оркестре, как обычно, были певчий дрозд и дрозд-белобровик; при выходе из болота встретился немногочисленный в наших лесах дрозд-деряба, облюбовавший верхушку невысокой сосны. По пути я набрел на пригревшуюся на утреннем солнышке крупную черную гадюку, облюбовавшую полуистлевший пень, рядом порхала бабочка-лимонница. В редком кустарнике суетился крапивник. Природа на глазах выходила из зимнего анабиоза. В болотине нога местами еще ощущала крепкий лед. На прогреваемых участках, полностью освободившихся от снега, уже начали пробиваться ростки печеночницы.

Отдохнув пару часов, я посвятил остаток дня экскурсии по окрестностям, фотосьемке местной живности и обследованию угодий, характер которых заметно изменился за время моего отсутствия. На месте старых вырубок поднялась стена молодого подроста — идеальная кормовая база для лосей, следы жизнедеятельности которых попадались постоянно.

На грязи заброшенной лесовозной дороги, среди крестиков от набродов кормившихся вальдшнепов я наткнулся на свежий след медведя и здесь же заметил отпечатки лапок медвежат (талая вода еще не успела их заполнить). Судя по оставленным следам, медведица была некрупная, однако выяснять с ней отношения при незапланированной встрече не хотелось.

Вечером решил постоять на тяге. Подходящая полянка располагалась рядом с обширной низиной, по которой струился неширокий ручей, вспухший от обилия талой воды. Ток находился в паре километров к западу, и моя стрельба на тяге не могла потревожить глухарей. В течение часа удалось насчитать 18 вальдшнепов, а сколько их протянуло за пределами видимости!

Взяв норму, я остался на полянке до темноты, наслаждаясь чудесным вечером с великолепной тягой. За все время не слышал ни одного выстрела в округе: охотником здесь был только я.

На бивак я вернулся в полной темноте, развел костер, поужинал, забрался в спальник и, покемарив чуток, в половине третьего ночи вышел на ток. Когда был на месте, погасил фонарь, прошагал до дежурной колоды и присел в ожидании пробуждения мошников.

Сценарий раннего апрельского утра был привычным: сначала прохоркал невидимый вальдшнеп, затем протрубили журавли, в болоте зачуфыкал и забубнил тетерев, подала голос зарянка. Рассвет медленно вползал в урочище… Наконец я услышал первое щелканье пробудившегося мошника и в сереющих предрассветных сумерках начал подход к птице. Этот глухарь обещал быть трудовым, поскольку выбрал для токования заболоченный участок с невысоким сосняком, местами засохшим и повалившимся. Болотина большей частью была залита талой водой.

Повезло, что петух распелся, заведенный подлетевшей и квохчащей копалухой и, видимо, собратьями, чьи голоса отчетливо были слышны. Осторожно, под песню, делая по два шага, я преодолел болотину, зачерпнув при этом сапогом значительную порцию холодной бодрящей воды, и с невероятным, как мне казалось, шумом продрался сквозь стену сухого сосняка. По счастью, глухарь азартно токовал и мне удалось подойти к нему на выстрел, но рассмотреть птицу, укрытую густой сосновой шапкой, я не мог.

Почти четверть часа мне пришлось нарезать круги под соснами, задрав голову и силясь обнаружить мошника. А между тем уже совсем рассвело и токование потонуло в птичьем многоголосье. Сидящий неподалеку на верхушке ели певчий дрозд успешно забивал своим филип-филип-чай пить точение и щелканье моего мошника.

Теряя гаснущую с каждой минутой надежду увидеть желанный трофей, под песню я отошел от сосен метров на десять. И на сей раз мне повезло. Через несколько минут мошник, скрытый переплетением ветвей на самой верхушке, с шумом сорвался, перелетел на соседнее дерево и, приняв токовую позу, возобновил пение. Совсем рассвело. Не теряя времени, я поспешил подойти на выстрел. Риск быть обнаруженным был велик, поскольку глухарь во время точения хоть и теряет слух, но прекрасно видит опасность. Память сохранила случай, когда, заметив бесшумно планирующего филина, токующий петух, вытянувшись на суку, тут же замолк и слетел, как только хищник удалился.

Везение мне не изменило в это утро. Появился последний шанс подойти под песню в ускоренном темпе, делая по два-три прыжка, перешагивая под короткое точение мошника через поваленные деревья и обходя сушняк. Но фотограф-натуралист победил стрелка, и я успел сделать несколько снимков. Как оказалось, вовремя, так как мошник замолчал, и мне пришлось на несколько минут застыть неподвижной статуей в довольно нелепой позе. Избавление наступило, когда петух возобновил токование, но, увы, не расправляя хвост веером. Вскоре он прервал точение и после длительной перемолчки перешел на кряхтение — верный признак того, что утренний ток завершается.

Подтверждением моих опасений стало доносящееся хлопанье крыльев слетавших на мох глухарей.

Медлить не стоило. Однако с выстрелом пришлось повременить: держа цель на мушке, я ждал, когда мошник начнет разворачиваться грудью. Стрельба по птице, сидящей к стрелку хвостом, почти всегда приводит к нежелательному подранку, поиски которого в болотных дебрях без собаки особого энтузиазма не вызывают. Если глухарь представляет собой не только гастрономическую цель, то выстрел в бок птицы также нежелателен, поскольку заряд крупной дроби обычно ломает крыло трофею, выбивая и срезая маховые перья, тем самым создавая дополнительные проблемы таксидермисту. Мне повезло, что, перед тем как слететь, петух повернулся убойным местом, подставив грудь. Хлесткий выстрел бездымкой нарушил лесную идиллию, и выстраданный трофей, кувыркаясь, упал на мох под сосной, оставив несколько кружащихся в воздухе выбитых единицей перьев.

Красный диск солнца тем временем поднялся над лесом, весенние краски заиграли на пробивающейся траве, влажных ветвях, подернутых тонким льдом лужах. Над лесом прошли с криком две стаи белолобых гусей. В болоте продолжал играть тетеревиный ток.

Выбрав подходящую для переноса трофея ветвь, я срезал ее и, привязав к ней добытого глухаря, направился через опустевший ток к биваку. Вес трофея приятно ощущался на плече. Вернувшись на бивак, я разогрел оставшийся в котелке чай и, перекусив, стал собираться в обратный путь. На прогретой весенним солнцем полянке пробились первоцветы, прогудел, описывая круги, первый шмель, на трухлявой колоде засуетились муравьи.

Собирая свои пожитки, я обнаружил пропажу двух из трех вальдшнепов, взятых на вечерней тяге. Они висели на сучке и были прикрыты еловой лапой. По-видимому, бивак посетила лесная куница, не упустившая возможности полакомиться столь щедрым угощением.

Мне оставалось пройти по разбитой лесовозами лесной дороге шесть километров до оставленной «Нивы».

По возвращении я с легкой грустью осознал, что вряд ли когда-нибудь вернусь в те места. Сказывался возраст, и с каждым годом к этим местам все ближе подбирались лесозаготовители.

Похоже, я единственный из нашей дружной, но с годами поредевшей охотничьей компании, кто, зная об этом глухарином урочище, умудрился пробраться к нему спустя много лет. Большинство моих друзей, с кем приходилось бывать здесь, ушли в Страну вечной охоты, либо не могут больше составить мне компанию из-за возрастных проблем.

Молодых же последователей попросту нет. Что касается меня, то я больше не стану стрелять эту древнюю птицу. Тот добытый мною глухарь — последний в моей жизни, он украсит экспозицию университетского зоологического музея.

Хотелось бы верить, что этот уголок дикой природы все-таки обретет шанс сохраниться, и глухари будут продолжать свои брачные игры еще не одну весну.