Два года подряд навещал я Онежское озеро — был в гостях у славного моря Онего и по зиме, и по летнему времени. Дважды объехал я вокруг озеро-море — дважды замкнул так называемую кругосветку, путешествуя сначала с востока на юг, запад, север и снова на восток, а на следующий год в обратном направлении. И везде, где можно, я старался подойти к самой воде, вглядывался подолгу в бесконечную даль, в силуэты упрямо стоящих посреди буйной воды онежских островов, часами слушал голоса северной воды, и все это время смутное чувство беспокойства за судьбу нашего удивительного северного водоема не покидало меня... Увы, это бесконечно тайное до сих пор, громадное водное пространство живет, как мне кажется, сейчас более чем сиротливой жизнью.
Еще вчера живые, деятельные поселения по берегу озера, занимавшиеся лесным промыслом, приказали долго жить: нет для них леса, нет работы, и вчерашняя, привилегированная, по местным понятиям, лесорубная публика — ныне лишь серые, чуть живые тени — поселения, связанные с лесным промыслом, лишившись работы, гибнут.
За чертой, отделяющей жизнь от смерти, оказались многие северные поселения, занимавшиеся сельским хозяйством. И теперь порой только дачники, что заполняют собой прибрежные населенные пункты, как-то оживляют берега озера, и то только на 2-3 летних месяца.
О том, что рыбы в наших северных водоемах стало куда меньше, я уже и не говорю. Я помню, как орудовали в Онего рыбацкие тралы, вычерпывающие все, что можно было вычерпать со дна. Помню и браконьерский разбой на нерестилищах. Помню, как горько сетовали петрозаводские ихтиологи на то, что отходы Кондопожского ЦБК полностью уничтожили все стадо уникального сунского сига, который ежегодно заходил из Онего в реку Суну как раз через Кондопожскую губу.
К счастью, всевозможная наша грязь — отходы скапливаются — собираются в основном в прибрежной зоне — сама чаша озера с его максимальными стодвадцатиметровыми глубинами (наибольшая длина озера — 248 км, наибольшая ширина — 83 км, число островов -1650) и очень сложным рельефом дна вроде бы все еще находится в первозданной чистоте (помнится, что по химической чистоте вода Онежского озера еще не так давно оценивалась выше, чем вода знаменитого Байкала).
Вода в озере пока вроде бы не перемешивается, а оттого Онежское озеро и считается (и видимо, до сих пор) важнейшим резервуаром-запасом пресной воды в нашей стране...
Вода в озере могла перемешаться, грязь с прибрежных участков могла попасть и на глубину, и вода могла потерять свое прежнее эталонное качество, если бы осуществился проект переброски части стока северных рек на юга. По этому проекту (его первая очередь) у Онежского озера должны были отбирать и направлять самотеком в Волгу до одного кубического километра воды в год. Тогда эта вода не попала бы, как до этого, в Ладогу и Ладожское озеро обессилило бы совсем, не смогло бы, как прежде, очищаться с помощью онежской воды, а затем 1 кубический километр чистой воды в год не дополучил бы и Финский залив Балтийского моря.
В 1984 году, беседуя в Хельсинки с финскими защитниками природы, я показал им, чем грозит Балтийскому морю только первая очередь нашего полоумного проекта — финны были в шоке. А ведь после осуществления всего проекта у Онежского озера стали бы забирать не один, а все три кубокилометра воды. Балтийское море в то время было уже настолько грязно от промышленных и сельскохозяйственных стоков, что здесь еле-еле удерживалось какое-то биологическое равновесие. Без нашей онежской воды Балтийскому морю грозила бы настоящая катастрофа.
Финны забили тревогу и тем самым помогли и нам остановить проект переброски — помогли Онежскому озеру сохранить свою природную чистоту. Но дальше мы сами не сделали ничего, чтобы помочь морю Онего вернуть свою силу.
Разговариваю по душам со знакомыми рыбаками, что до сих пор промышляют в Онего, и слышу только одно: совсем подорваны запасы леща, судака. В Онежском оезре почти не осталось палии.
Правда, побольше стало онежского лосося, но это подарок еще от советской власти: тогда сплавные реки очистили от топляков, оставшихся после лесосплава, — очистили нерестилища и на всю мощность задействовали рыборазводные пункты, которые и поставляли рекам молодь лосося.
Судя по официальным заявлениям, лосося в Онежском озере сейчас чуть ли не в несколько раз больше, чем лет двадцать тому назад. Лосось все лето идет в свои нерестовые реки. Все реки вроде бы под надзором рыбинспекции — попробуй сунься с тем же спиннингом на такую речку, и хотя не встретишь вроде бы на своем пути никого, но о тебе почти тут же доложат рыбинспектору со всеми вытекающими отсюда последствиями. И приезжий человек, рискнувший выйти со своей спортивной снастью на берег реки, куда заходит на нерест онежский лосось, сделает вывод, что уж лосося-то здесь сторожат.
Да, сторожат-сторожат другой раз все, кому ни лень. Сторожат и самые разные начальники, что являются к устьям лососевых рек, вычищают устья от браконьерских сетей и на их место ставят свои, да еще не в один ряд, а затем, набив мешки пойманной рыбой, исчезают в неизвестных направлениях.
От таких начальственных набегов, как рассказывают многочисленные очевидцы, на берегу остаются порой отрубленные головы и хвосты лососей — облеченные властью добытчики обычно увозят с собой только увесистые тушки...
Надолго ли при таких трудах хватит в Онего лосося, оставленного нам в наследство советской властью?
Я пытаюсь вспоминать вслух о том порядке, который начинали вводить в том же Пудожском районе Карелии еще в конце восьмидесятых годов — тогда можно было купить лицензию и отправиться на ту же речку Пялъму к порогам именно за лососем. И желающих ловить рыбу по лицензии прибавлялось, а вместе с тем редели и отряды браконьеров-добытчиков — как-никак, а спиннингисты на лососевой реке могли быть авторитетными свидетелями любого беззаконья.
Не потому ли нынешние власти и не торопятся вводить лицензионный лов на лососевых реках, хотя такая ловля могла принести в местную казну и кое-какие деньги — не дай Бог, явятся сюда разные, да еще совестливые свидетели, как же тогда грабить Онего дальше.
Сиротливо, неприкаянно выглядит ныне море Онего. Два года подряд путешествовал я по его берегам и нигде не встретил ни одной платной стоянки для автомобилей, а вот автотуристов встречал постоянно. Как-то они находили выход из положения — договаривались с кем-то из местных жителей, оставляли им свои машины, пока сами занимались той же рыбалкой. И не надо тут никаких шикарных дворцов — достаточно устроить самую простую охраняемую стоянку для автомобилей да выделить место для палаточного городка. А еще лучше, если бы тут же можно было арендовать лодку и наловить с этой лодки разной рыбешки, тем более, что так называемой сорной рыбы (окунь, плотва), которая как раз и идет на самую лучшую уху, тут всегда в избытке.
Тишина по берегам Онежского озера — тишина, как на кладбище, где только-только похоронили последнего хозяина наших некогда богатых северных вод. Правда, эта тишина иногда нарушается шумными визитами аж из самой первопрестольной... Об одном таком визите, который имел место как раз в то время, когда я любовался салажками Космозера, мне и рассказали в лицах мои друзья.
Из столицы в бывший лесорубный поселок прибыли на недельку новые русские. Доставили их сюда на личном транспорте личные шоферы — доставили уже почти в невменяемом состоянии, которое, правда, не помешало как-то договориться с местными рыбаками об аренде лодки-дюральки с подвесными моторами. В конце концов эту дюральку с двумя моторами на транце неуемные гости благополучно потопили, но до этого они все-таки занимались рыбной ловлей, правда, весьма своеобразно.
Местный проводник доставлял их на лодке к месту ловли, насаживал им на крючок червей — состояние московских любителей северной рыбалки было таковым, что они самостоятельно не могли не только насадить червя на крючок, но и удержать в руках удилище. По этому случаю проводник из местных, взявший на себя все заботы о заезжих рыбачках, не только насаживал им червей, но и привязывал удилища, к руке своего подопечного и вместе с ним доставлял попавшуюся на крючок рыбу в лодку.
Погудев и почудив с пяток дней, культурно отдыхавшие отправились к своим столичным офисам, оставив после себя анекдоты-быль об удилищах, привязанных к руке, и о том, что за время пребывания в поселке опустошили чуть ли не все соответствующие запасы в местном магазине.
Что ждет мое море Онего, все еще живущее думой о лучших днях, если в памяти его остаются пока только такие вот пьяные анекдоты?
Простите, что я отвлекся от самой рыбной ловли, хотя мог бы еще и еще рассказывать вам о пойманных во время этих путешествиях неплохих окунях и вполне приличных щуках. Но так уж вышло — не только поклевки, подсечки и желанные трофеи остаются с тобой после многих наших нынешних дорог-путешествий.
Свое двухлетнее рыболовное путешествие вокруг Онежского озера заканчивал я на берегу Пелусозера, километрах в ста пятидесяти от моря Онего, уже на пути в Каргополь. Хоть и не хотелось мне сначала навещать озеро и деревню, где обитал с 1980 по 1991 год, но не выдержало сердце, повернул я руль своего Уазика-буханки резко налево, когда поравнялся с дорогой, уходившей к моим прежним владениям.
Вот и гора Горнюха, с которой видно все мое прежнее озеро. Внизу под горой моя прежняя деревушка, где по зиме теперь давно уже никто не живет. Вот и мой дом. Окна целы, целы и двери, но уже распахнутые — без запоров. В доме пусто, но чисто — видимо, кто-то здесь совсем недавно жил. В доме ни одной лампочки в патронах, ни одной пробки в щитке у счетчика, хотя проводка цела. У печи моя старая кочерга и ухватник для котелков. Но ни чугунков, ни другой посуды, ни постели — ничего, что оставлял я здесь когда-то, видимо, давно уже нет.
У самой воды моя баня по-черному, первая срубленная мной самая настоящая русская баня с добрым сухим жаром. Лодок моих нет и в помине. От недавнего причала-мостков остались кое-какие детали, прочно вбитые когда-то мной в берег.
Спускаю на воду свой «Кайман» и на веслах, не заводя мотора, отправляюсь в недавнюю свою историю.
Да, за то время, что не был я здесь, многое изменилось. Но озеро как будто все то же самое, каким видел я его последний раз.
И точно так же, как десять лет тому назад, из-за острого мыса Бодунова острова наперерез мне направляется отряд — семья наших гагар.
— Здравствуйте, милые птицы! Живы! Здоровы! Вот и я снова здесь.
Заглядываю в свой любимый Щучий залив — это я дал ему такое имя — и тут же за блесной устремляется щуренок-карандаш.
— Нет, братец, ты мне совсем не нужен.
Веду свой желтый лепесток вдоль стены тростника, веду почти у самого дна — и почти под самой лодкой щука. Да какая хорошая!
Еще и еще раз провожу блесну из глубины к берегу — и еще одна совсем неплохая щучка.
— Хватит щук! Искать окуней!
Бабий остров, крутой скат в глубину. Опускаю якорь перед самым скатом и не могу оторваться от воды: под лодкой слева, справа плотва, плотва и плотва — небольшие, сбившиеся в плотную стаю рыбки. И плотва куда-то идет, возвращается обратно и снова куда-то уходит. И тут же, под стаями плотвы, среди камней — окуни.
Зимняя блесна ныряет отвесно вниз и почти касается стоящих у самого дна рыб. Блесна чуть приподнята вверх — и удар по удилищу. Хорош гренадер!
— Жив, выходит, мой пелусозерский окунь! Живо озеро!
А мимо меня снова чинно плывут большие-большие птицы-гагары. Гагары все дальше и дальше. Тепло. Тихо — полный штиль на воде. Масса плотвы под лодкой, очень хорошие окуни и на блесну, и на поплавочную удочку. Окуни голубые, глубинные, вышедшие к каменистым мысам и лудам по летнему парному теплу — паровые окуни. И тут же, рядом с лодкой, большие-большие, белые-белые лилии — сказка.
Комментарии (0)