Окончание. Начало в № 34.
Вечером отправился на тягу. Еду к своему утреннему шалашу, но богатой тяги не жду. Может, два-три протянут.
Ровно в восемь на месте. Времени – высадить уточек и перекурить на моем ушате, а там и пора вставать.
Устроился на поваленной сушине под кустом, рядом с тропкой, куда утром подлетали тетерева. Уточек видно хорошо, до них не дальше двадцати шагов, но молчат, негодяйки. Обзор замечательный, даже неодевшиеся ветви куста не мешают. Моя шоколадка Габи легла чуть поодаль: и небо обозревает, и подружек не оставляет без внимания. Небо ясное, холодный северо-восточный ветер с короткими передышками, редкая птичка, выдав короткую трельку, испуганно смолкает. И вот этот сдавленный и вместе с тем доносчивый звук, с чьей-то легкой руки названный «хорханьем», но моему, не обойденному медведем уху, напоминающий больше утробное хрюканье резиновой игрушки. Вальдшнеп прошел стороной, и собака его впервые не услышала. Расстроился, хотя и был готов к этому. Второго я засек издалека, он шел перпендикулярно полету первого, и я надеялся на удобный выстрел. Мы привстали вместе: я и Габи. Я – глядя в сторону приближающейся птицы, она – вперив взгляд в изготовившегося хозяина. Вальдшнеп упал на чистинку между березок, и тут же был доставлен собакой.
В последний момент она, развернувшись, уже глядела в направлении поднятого ружья. Птица была бита чисто, о чем свидетельствовало отсутствие помятостей. К старости Габи стала «зажамкивать» подранков. Я порадовался редкой для меня меткости и четкой подаче подруги.
Еще в тот вечер я слышал четырех куликов, двух из которых перевидел вне выстрела. К уточкам никто не подсел, хоть пара чирков несколько раз просвистела над головой. Да и они, судя по всему, не жаждали общения, сохраняя данный неизвестно кому обет молчания.
Уже минут двадцать ничто не волновало мой слух, и я пошел собираться. Усадив молчуний в корзину, я направился к машине. Габка порадовала резвым задором, сходу заскочив на заднее сиденье. Открыв багажник, я поставил корзину с утками и стал разряжать МЦшку. Владельцы этих ружей знакомы с этой неприятной процедурой, когда левой рукой удерживаешь ружье на согнутом колене, а указательным пальцем правой отжимаешь отсекатель. В весьма неудобной позе «вприсядку» я уже выковырял три патрона, когда меня буквально оглушило «резиновое кваканье» вальдшнепа. В непосредственной близи я уж точно не услышал никаких сухих колючих «х». Метнув взгляд в сторону звука, я увидел стремительно надвигающуюся на меня птицу.
Она неслась на высоте человеческого роста с потного луга вдоль колеи, пробитой моей «Нивой». Я выстрелил из-под мышки левой руки совершенно неосмысленно, подчиняясь какому-то дикому инстинкту. Звучный удар по стеклу открытого багажника, неуклюже преодолевающая спинку сиденья Габи, опрокинутая ею корзина с утками, поднявшими невообразимый гвалт, и наконец... моя дорогая старушка, тычущая вальдшнепа мне в руку. Именно второго вальдшнепа, первый так и остался лежать в багажнике. Он тоже, как оказалось, был чисто бит, но не одной дробины я в нем не нашел, зато лысое брюшко являло собой сплошной синяк. Стрелял я под очень острым углом вштык, но сколько ни пытался восстановить расстояние, мне этого так и не удалось: может, с семи метров, может, с одного. Снаряд дисперсанта не успел разойтись и скользнул по тушке, начисто сбрив перо.
Несчастный долгоносик, пролетев по инерции, ударился в крышку багажника, что тоже могло быть причиной мгновенной смерти, и свалился внутрь машины. Габи, привлеченная выстрелом, почувствовала его присутствие и не могла остаться равнодушной. А уж подавать она умеет. Не повезло только утицам.
Со стороны зрелище, скорее всего, выглядело комично, но я ехал к дому, не испытывая радости. Последний эпизод, смазавший впечатление нелепым нагромождением несуразностей, не выходил из головы. Я ругал себя за дурацкий выстрел по «нетрудовому» вальдшнепу, которого толком не прослушал, не отследил в полете, не поймал взглядом на чистинке неба, короче, не заслужил. Да и старая собака, которая не удержалась на ногах, вывалившись из багажника с птицей в зубах, вызывала острую жалость. Я не там поставил запятую...
Три месяца спустя я сидел на крыльце своего дома и упивался прохладой, наконец-то сменившей липкую духоту июльского дня. Безмятежное безмолвие деревенской ночи изредка нарушалось нудным звоном редких комаров, да и то, не в пример прошлым годам, назойливость этих тварей не докучала. Внезапно шкодливый ветерок воровато прошмыгнул в густых кронах елей, пробудил сонно повисшие плети берез и бесследно унесся в глухую темень за баней, походя прихватив с собой невесомых кровопийц. Вслед ему густой запах медуницы с прибрежного луга заполнил лужайку, вытеснив легкое благоухание свежего сена, только сегодня сметанного в стожок около дома.
Я приходил в себя после неожиданно взволновавшего впечатления, пережитого с полчаса назад, когда провожал своих друзей, и мы шли вдоль спящей деревни. Багровый диск поднимался на юге из-за гребня пирамидальных пихт на том берегу речонки Никифоры, отчего нижняя кромка огромного светила казалась насаженной на их аспидно-черные зубья. Взгляд, испуганно брошенный на часы, отметил начало одиннадцатого, и я уже, было, подумал, что это последствия горячей встречи с друзьями – увидеть ночью восход солнца. Глаза отчетливо фиксировали природный катаклизм, а мозг отчаянно сопротивлялся верить абсурду. Замешательство длилось мгновение – конечно же, это луна, но цвет?! Он стал прозрачно пурпурным, словно кузнечная заготовка, едва луна плавно соскользнула с пихтовых копий в открытое небо. Тревога, навеянная подспудно живущими в нас древними инстинктами, лишь усилилась. Мне, повидавшему бессчетное количество лунных ночей по всей стране, такое явилось впервые. Что это? Знамение? Предвестник беды?! Предостережение? Тщетно я гнал от себя суеверные страхи. Противный холодок пробежал по телу, гулко колотилось сердце...
А меж тем луна, чуть поднявшись над горизонтом, шагреневой кожей сокращалась в размерах, став сначала густо-оранжевой, как желток деревенского яйца, а затем, быстро бледнея, обрела будничную белесость с грязными потертостями неразличимых рельефов. Запад еще алел узкой каемкой малиновой зари, и, вроде бы, нетрудно было увязать странный цвет ночного светила с отсветом заката, но душа не хотела принимать столь прагматичных толкований мозга. Догнав опередивших меня друзей, я наскоро распрощался с ними и поспешил домой.
Здесь, на крыльце, под вполне дружелюбным взглядом полной луны волнения окончательно улеглись. «В конце концов, мы всегда что-то видим впервые», – философски подумалось мне. Я поднялся в дом. Габи, не остающаяся одна ни секунды, вынырнула внезапно откуда-то сбоку и чуть не сшибла меня в тесноте и темноте лестнички, ведущей в сени. Открыв дверь, я потянулся к выключателю, но дом был заполнен млечным опаловым светом. Через тюль занавесок всех четырех окон фасада луна растекалась по полу, высвечивая ворсинки старого ковра, бликами блуждала по стеклам огромного городского шкафа, бог весть как попавшего сюда, синими искрами зажигалась в стекле лампадки под образами. Габи молодо запрыгнула на свое место в ногах моей постели и старчески заворчала, отходя к спокойному сну довольной жизнью собаки.
Полнолуние, на которое столь четко отзывается мой организм в Москве, одаривая бессонницей, не проявило себя столь жестоко в деревне. Отключился я мгновенно, едва мое тело приняло горизонтальное положение.
Сказались и восемь часов за рулем, и масса хлопот по хозяйству, и бездна впечатлений от прошедшего дня, и ни с чем не сравнимая, расслабляющая прохлада бревенчатого дома. Когда окна чуть проявились на фоне темных стен, я встал, выспавшийся и бодрый, готовый к встрече со своими любимыми грибными местами, собственно, целью поездки. Но вдруг спонтанно возникшая мысль спутала все мои планы – неодолимо потянуло к старице, где я провел три чудных зари весенней охоты...
И вот по утренним сумеркам мы с Габи неспешно движемся по проселку, минуем деревню Новое Марьино с единственным оставшимся жителем Серегой, в доме которого светит тусклая лампочка. Идем вдоль изб, оскалившихся зазубринами выбитых окон, мимо упавших журавлей над обвалившимися колодезными срубами буйно разросшихся палисадников. В один из них, уже на выходе, Габи, было, потянула, но, оглянувшись на меня, не полезла в высоченную траву, а на потяжке обошла его, и в тот же миг, после короткого взлая собаки, оттуда один за другим стали подниматься тетерева. Еще некоторое время квохтанье старки доносилось из-за покосившейся бани, но пять перевиденных молодых, сделав свечу из густой поросли, низом пошли в сторону леса. Разгоряченная собака с языком на плече пыталась склонить меня к преследованию, но быстро смирилась и потрусила впереди. Прошли поле и вышли на потный лужок, где я тщетно пытался различить колею «Нивы», оставленную весной, – поднявшаяся трава бесследно затянула неглубокие раны. А вот и место стоянки машины, неподобранная в темноте черная гильза с позеленевшей головкой, отстрелянная по сумасшедшему вальдшнепу, влетевшему в багажник. Мелькнувшая в березняке Габи привлекла внимание. Вот она проверила низ, резко вскинула голову и пошла на прямых ногах. Стала! Подошел и на шелковистой щеточке травы без труда различил расходящиеся полосы набродов. Чуть похлопал собаку по попе, орать не хотелось. Резко сдвинувшись, собака застыла вновь с отвернутой в сторону головой, а поднявшаяся старка с квохтаньем присела в отдалении на ель.
Поочередно мудрая псина подала еще четырех птиц, на чем и закончилась нежданная охота. Я никогда до этого не встречал здесь тетеревов, поэтому невольно увязал их с теми тетеркой и косачем, что подлетали ко мне весной. Никаких определенных выводов я не делал, но чем черт не шутит...
До моего весеннего прибежища оставалось каких-то пятьдесят метров. Уже при подходе я заметил мой ушат. Он валялся перед шалашом, и несколько клепок были раскиданы поодаль. Стреляные гильзы, развешанные мной на сучках, кто-то забрал, ну и на здоровье. Но как отвратительна эта в бесовские времена приобретенная и укоренившаяся национальная наша черта – бессмысленно рушить. Даже шалаш пытались сжечь, но то ли времени не хватило, то ли не загорелись сырые стволы остова. Во всяком случае, комли жердей и порыжевший лапник местами были обуглены. Кое-как вставив выбитые клепки и затащив кадку внутрь, я двинулся вдоль подковообразной старицы.
Габи отошла от меня и самодовольно шлепала по мелководью, неуклюже перелезая через коряги и путаясь в траве. Вскоре она подняла выводок кряковых, пять из которых потянули к реке, а одна приводнилась на чистой воде под шалашом, не вполне еще освоившись в воздушной среде. Собака отследила ее и пыталась преследовать вплавь, явно не рассчитав сил. Я сорвал голос, откликивая мою неугомонную охотницу, но тщетно. Даже если она и слышала меня, азарт погони давлел над здравым смыслом. До меня доносилось хриплое свистящее дыхание, однако она упорно продолжала гоняться за уткой. Потеря собаки показалась неизбывной реальностью, и я лихорадочно стал сбрасывать одежонку. И тут глупая утка обхитрила умное животное, она нырнула и выплыла под свалившейся елью на другом берегу, где и затаилась. Безрезультатно покрутившись на месте, Габи все же приняла взвешенное решение и выбралась на берег у знакомого скрадка.
Там я ее и обнаружил, наспех одевшись и подойдя. Отдышалась она не скоро, но, к моей радости, двинулась дальше как ни в чем не бывало. «Неужели это выводок той неразлучной парочки?» – невольно подумалось мне.
Очень хотелось, чтобы это было так.
Прошли мы и рядом с поваленной елью. Утка при нашем приближении на удивление спокойно стала на крыло и улетела вдогонку родне, оставшись незамеченной Габи. Глухая собака не услышала взлета, зато она увлеченно разбирала многочисленные следы норки, оставленные на песчаных отмелях-запесках, намытых вокруг ствола и уходящих под воду. Вот и еще одна встреча с весенней знакомой, пусть косвенная, но пробудившая приятные воспоминания.
Солнце уже приподнималось над лесом, и я поспешил домой, чтобы не упустить остатки той утренней прохлады, при которой легко дышится и бодро идется. Интересно, почему в деревне редко возникает потребность воспользоваться часами? Всегда хватает тех допотопных вех, что служили еще пращурам – рассвело, стемнело, солнце в зените или на склоне. Вот и сейчас я точно знал, что пора попить чайку и отправляться за грибами.
Комментарии (0)