АРТИСТИЧЕСКИЙ ТРОФЕЙ

В нашем институтском обществе охотников дело было поставлено на самую серьезную ногу. У нас был даже президиум, который регулярно заседал.

Перед каждым выездом на предполагаемую охоту поднимался негромкий крик: кто ружье временно отдал приятелю, а потому – безоружный, у кого патронов нет – найти не может, покупать надо; кто проискал целый день ружье в квартире, но любимого оружия не нашел, подключил даже детей, обещая им крупный приз, но все оказалось напрасным. Через месяц ружье нашли на вешалке под зимним пальто, хотя оружие положено держать в сейфе. Кто-то заболел, у другого крупного охотника и ученого наметилась докторская предзащита, а каждый знает: наука – дело святое.

Наконец наступил тот знаменательный день, когда мы решили выехать на охоту окончательно и бесповоротно. Один старый охотник даже прошел по всем этажам управления и прогудел в старую охотничью дудку, чем сильно напугал начальство, которое решило, что на нас обрушилось стихийное бедствие типа пожара или туалетного наводнения.

Для начала решили далеко не ездить, ради тренировки собраться в Лесодолгорукове, что всего в какой-то сотне километров к северу от Москвы. Охота предстояла на кабанов, которые, по агентурным данным, завелись даже тут. Достали большую грузовую машину с тентом. Кто-то пытался вслух читать инструкцию по охоте на крупных парнокопытных зверей, но крик поднялся невообразимый, так как все знали и ведали все.

В охотничью компанию через знакомого вдруг затесался знаменитый актер Петр Глебов. Фильм «Тихий Дон» только что прошел по экранам, и, естественно, на Глебова посматривали с любопытством и даже обожанием. Он был мало похож на стройного двадцатилетнего Гришку. Это был рослый, плотный детина с грубым голосом и такими же манерами. А главное, лицом он был совершенно не похож на Григория. Нос у него был самой натуральной картошкой, чего он не стеснялся и, похоже, даже этим гордился. В кино нос ему сделали большой, горбатый и хищный. Смотрелся он как настоящий казак. Да и Аксинья – красавица актриса Быстрицкая – была ему в лад. Красавцами они были неотразимыми, и даже, когда Гришка с мужем Аксиньи дрался (а бились они сурово и истово), физиономий они друг другу ничуть не попортили.

Нам оставалось только гордиться в душе и даже ликовать: вот ведь как получается – любой из нас мог стать Гришкой. Конечно, речь шла только о физиономии и носе в частности, все прочее чепуха. Все мы люди военные, профессиональные и уж с шашкой наголо наверняка сыграли бы.

Конечно, приехали мы в свое Лесодолгоруково, но по дохлому выражению физиономий видели, что ожидает нас всего лишь культпоход по подмосковным местам. Москва рядом, отступать некуда. Еще Гришка – Петр Глебов – сомнений нам подлил: что-де охотник он бывалый, а кабаны обычно южнее водятся. Но все равно первый ужин вышел отменный. Люди мы небедные, и вскоре весь стол искрился хорошим коньяком, водкой и другими крепкими напитками. Даже пара молодых егерей скромно нам заметили: особенно не баловать, завтра с утра по номерам.

Утро выдалось слегка морозное, солнечное и снежное. Стоял ранний декабрь. Рано утром встали мы бодро и собранно, кое-кто после вчерашнего ужина подправлял головку, чтоб не падала. Шли мы лесом никак не меньше часа. Егеря изучали следы, гадали и загадывали, временами колдовали и шаманили. Потом вдруг враз решили и начали расставлять нас по номерам... И тут же сурово предупредили: на номерах стоять неподвижно и не разговаривать. Мне, считай, повезло: я встал совсем недалеко от Гришки Мелехова-Глебова. Но слева от меня встал ученый средней руки Вася Зайцев по кличке Вася Зайчик. Он повесил ружье на сук и пошел прикуривать к соседу. Сосед, тоже научный сотрудник, был совсем не против потрепаться и раскурить трубку мира. Похоже, вскоре они перешли к анекдотам. Ружья мирно дремали в снегу. Я же, в свою очередь, справно застыл, ведя себя, как наказывали егеря. Прилично вел себя и Глебов – он замер с ружьем наперевес, как и положено.

Дальше события развивались стихийно и крайне неожиданно. Где-то в районе Глебова раздался громкий сухой треск, и было видно, как стадо кабанов на хорошем скаку понеслось через оцепление. Тут же прозвучали два резких выстрела, и все стихло. Буду откровенным: конечно, кабанов я видел, но ни прицелиться, ни выстрелить не успел. Они ломились почти против Глебова. Все окончательно смешалось, все бежали к Глебову. Побежал инстинктивно и я. Сам Глебов стоял у огромного мертвого секача и пинал его ногой. Секач иногда вздрагивал, но вскоре окончательно затих.

– Килограммов за сто будет, – миролюбиво заметил Глебов.

– Пожалуй, поболе, – кто-то подправил его, – и намного.

Все восторженно говорили, почти кричали. Чаще других мелькал Вася Зайчик, так и не успевший соприкоснуться с оружием. Вскоре он утверждал, что заставил кабанье стадо повернуть в сторону артиста и из любезности дал ему пострелять вволю.

Кто-то предложил организовать погоню, но егеря только усмехнулись.

– Ищи их, свищи, теперь на вертолете не догнать, ломятся со скоростью звука...

Все понимали, что подвиг совершил Глебов, а потому комплименты и овации сыпались в его сторону. Сам он, как бы успокаивая публику, выругался и разом погасил ненужные восторги.

– Кабаны вышли точно на меня, – сознался Глебов, – я стоял неподвижно, а потому и жахнул...

Я молча посмотрел на Васю и на его соседа. Уж если бы кабаны вышли на них, то они, безоружные, бежали бы, как говорится, «Гарун бежал быстрее лани», и мы остались бы с носом. Впрочем, насчет собственной отваги я особенно не обольщался.

Прежде всего приступили к разглядыванию раны кабана. Среди нас оказался один хирург из медотдела, который профессионально все изучил и вполне точно поставил диагноз.

– Проникающая рана в лопатку, – авторитетно заметил хирург, – но с такой раной он мог уйти. Чуть повыше и левее еще рана, это уже серьезнее... Ба, эта рваная рана в позвоночник, увы, уже смертельна.

Кабана пытались тащить волоком, но он оказался почти неподъемным. Примерно полкилометра его тащили, трудясь, как знаменитые бурлаки на Волге. Потом перевертывали, как поленья дров. До опушки леса все же дотянули. Там подъехала наша грузовая машина с тентом, прицепили кабана и потащили его к охотхозяйству.

Далее пришло время егерей. Они вполне профессионально разделали тушу. Голову и почти весь ливер отдали виновнику торжества – Петру Глебову, остальное честно поделили поровну. Мне досталось килограммов пять отличного, почему-то красного, мяса. Все крайне довольные укладывали свое мясо по рюкзакам и сумкам. Еще бы, дома предстояло показать домочадцам такие знатные трофеи. Удачной охоте решили посвятить юбилейное заседание охотобщества. Вася Зайчик ходил вполне задумчивый и отрешенный; конечно, он сочинял очередную героическую историю, наверняка со стрельбой и погоней.

Вася Зайчик подсел к Глебову и требовал, чтобы он сознался и поднял тост в его честь, как соучастника и совиновника торжества. Глебов отмалчивался и с мирной улыбкой хлестал водку. Но было видно, что ему уже надоел Зайчик и он готов послать его куда подальше...

На обратном пути кто не спал, пел простые русские песни. Артист Глебов тоже пел песни, но, в отличие от многих, слов почти не путал. Из любезности через раз мы пели песню: «Каким ты был, таким остался, орел степной, казак лихой...»

Наша обратная поездка с охоты была столь бурной, что нас останавливали на каждом посту ГАИ, так громко мы горланили песни. Удивленные гаишники нас внимательно обнюхивали и ощупывали, но шофер оказывался стерильно трезв, и нас с богом отпускали.

Дома мне некому было похвастаться своими трофеями. Жена лежала в больнице, так сказать, на сохранении, и я был одинок. В холодильнике лежало около шести килограммов вкусной красно-розовой кабанятины, которую я каждодневно отрезал и с неизменным аппетитом поедал. Тогда мне казалось, что настоящий мужчина должен построить дом, вырастить сына и посадить дерево. Во мне крепла также уверенность, что еще мужчина должен поучаствовать в опасной охоте на кабана. Фактически дом-дачу я построил, переделав деревянную избу на кирпичную, деревьев, в основном хвойных, насадил много, сын тогда мирно лежал на сохранении, кабан тоже в списках значился. Сейчас сыну идет тридцать пятый год, в его мыслях я давно прошедшее, точнее, давно ушедшее время. Актер Глебов, давно умер, а красавица Быстрицкая все еще играет в Малом театре, хотя глубоко одинока и другой не желает быть.