Хотелось радоваться, ведь до начала охоты осталось совсем немного, но сразу возникло опасение, а не изменят ли сроки в связи с нарастанием пожароопасности в лесах. И точно: дней через десять старый приятель сообщил мне по телефону, что оба открытия перенесли на 4 сентября. К этому времени у нас стали выпадать дожди, и не слабые. Поэтому воспринял новость с большим сожалением, вместе с тем понимал причину такой осторожности (или перестраховки?) властей: обжегшись на молоке, будешь дуть на воду.
Выехал электричкой за день до открытия. Две трети пути до охотничьей избушки прошел по действующей лесовозной дороге. Поднял с обочины восемь одиночных рябчиков (в среднем по одному на километр). Значит, выводки уже распались, но одиночки еще не стали спариваться. О последнем сужу по тому факту, что на манку рябчики хоть и откликались, но не подлетали (или, как мы говорим, не шли). Можно ожидать, что через неделю-полторы их поведение изменится.
В этот же день намеревался проверить присутствие уток на нескольких разновеликих по площади придорожных лывах. Все они оказались пустыми, но я не исключал, что уток вспугнул какой-нибудь прошедший до меня лесовоз. Ведь день-то был рабочий. Впрочем, этот вопрос надеялся прояснить в воскресенье, при возвращении с охоты.
С началом наших охот в здешних местах (середина 70-х годов) базовой птицей был тетерев. Как любит повторять один мой компаньон, тетерев — основное «блюдо», глухарь — рюмка дорогого коньяка к обеду, а весь остальной «головняк» (утки, рябчики, вальдшнепы) — гарнир. С тех пор поголовье этой «благородной птицы» (И. С. Тургенев) заметно поубавилось, но всякий раз на открытии мы в первую очередь ищем ее.
С утра в течение трех часов обшаривал вырубки, корчевку и пустоши. Тщетно. Может, птицы и нет, может, она и есть, но я на нее не набрел, ведь охотился без собаки. После полудня сместился в сплошняк и часам к четырем взял трех рябчиков.
На следующий день в восемь утра подался на станцию. Охоту считал еще далеко не законченной: сохранялись виды на встречи с утками (о чем уже упоминал) и опять же с рябчиками.
Не успел пройти по лесовозке и с полкилометра, как услышал, что меня нагоняет какой-то транспорт, причем шел он не от лесосеки, а с противоположной от нее стороны. Я знал, что где-то там расположена большая поляна, засевавшаяся овсом. Подумал, не возвращаются ли с овсов охотники, караулившие ночью медведя или кабанов. Когда лесовоз (без прицепа и пустой) обгонял меня, заметил, что сидевший рядом с водителем человек держал между колен ружье или карабин. На меня он даже не взглянул. А ведь они могли бы притормозить, обменяться приветствиями, да и предложить подбросить меня до поселка.
Впрочем, повторюсь, охоту завершенной я не считал. Прикинув, что, следуя за грохочущей и рычащей машиной, я вряд ли могу надеяться на встречу с утками, да и с рябчиками тоже, свернул на другую лесовозку, давно заброшенную и идущую параллельно первой. Прошел по ней совсем немного и увидел метрах в восьмидесяти глухаря, стоящего на дороге по стойке смирно — с запрокинутой вверх головой на вытянутой шее (ну чем не журавль? только ноги и клюв не журавлиные!). Действуя предельно осторожно, сместился вправо и вжался в обочину, заросшую травой, кустарником и елочками. Из этого положения я перестал видеть глухаря. Посчитал, что и он не видит меня. Скрадывание облегчилось заметным поворотом дороги тоже вправо. Продвинувшись вперед шагов на пятнадцать, я сместился чуть влево и выглянул из-за елочки — глухарь находился на прежнем месте. После второго, столь же короткого перемещения, повторил маневр и с удовлетворением отметил, что ситуация вроде бы не изменилась. Но на третьей контрольной остановке вдруг осознал, что расстояние между нами не сокращается. Стал наблюдать, выжидая. Оказалось, что в унисон с моими движениями глухарь «пешком» удалялся от меня. Ну прямо как в песне: «Тот, топ, топает малыш».
Эта игра в догонялки продолжалась минут пять-семь, а может, и все десять — точно не скажу. Но вдруг глухарь исчез. Приблизившись к месту, где я видел его в последний раз, осмотрелся. Обочины здесь заметно возвышались над дорогой. Ну не мог же глухарь взбираться на них, как альпинист! И шума взлета я не слышал, значит… Продвинувшись еще шагов на двадцать, увидел его стоящим впритык к правому краю дороги, уже метрах в сорока от меня. Стрелял из левого патроном с дробью размером между «четверкой» и «тройкой» и запыженным войлочным пыжом, усиленным кружком пробки (так я снаряжаю все те патроны, в которые закладываю дробь не мельче «пятерки»). Глухарь дважды подпрыгнул, забился и затих.
Когда до большака оставалось всего ничего и я уже готовился зачехлить ружье, слева по ходу, метрах в двадцати, взлетел глухарь. Давно взял за правило: когда добыт один глухарь, во второго глухаря и во всех последующих (если попадутся) не стрелять, причем независимо от продолжительности охоты (в днях). Не знаю, хватило бы мне на тот раз характера воздержаться от выстрела (ведь птица была не только близкой, но и открытой), если бы одновременно с глухарем и почти с того же самого места (и такое бывает) не спорхнул рябчик и сразу не сел бы на березу. Рябчика снял, а глухарю позволил благополучно улететь. Выходит, что хоть и с птичьей помощью, но проверку на верность собственным принципам охоты я выдержал.
А добытая птица потянула на 3100 г — типичный вес молодых глухарей-самцов, отстреливаемых у нас в сентябре.
Комментарии (0)