Про удачную охоту на осенних гусей

Сашка высказался в том смысле, что самое яркое – это производительный труд на строительстве избушек вдоль путика. Слишком приземленно, решили мы с Серегой, нам подай что-нибудь будоражащее.

– Ну тогда сплавайте на Тукуланду, там осенью бывает гусь, – сказал Сашка. Я там недалеко стоял, так соседи гуся постреливали, один раз даже угостили гуменником.

Мы немного похлопотали по хозяйству, взяли двустволку, мелкашку, пару одеял на случай ночевки и, оставив Сашку с собаками, двинулись в сторону устья реки Тукуланды.

Слегка штормило, поэтому, выбравшись из залива, мы пошли не коротким путем вдоль правого берега водохранилища Хантайского с большими плесами, продуваемыми всеми ветрами, а выбрали маршрут через центральную часть, между многочисленными островами.

В одном месте недалеко от нас с воды поднялась стая крупной северной утки – турпана и пошла параллельным курсом.

Я не выдержал, засунул в ружье два патрона и выпалил в сторону турпанов. Естественно, впустую. Патронов осталось восемь. Еще не представляя, что нас ждет, я особо по этому поводу не расстроился.

Часа через три мы дошли до островов, расположенных как раз напротив устья Тукуланды. На одном из них стояла изба промысловиков, тех самых Сашкиных соседей, о которых он рассказывал.

До устья реки напрямую было недалеко, километров шесть. Уже смеркалось. Мы подтащили лодку и пошли к избе.

Хозяев не было. Комиссия по встрече состояла из одной собачки, гостеприимно вилявшей хвостом. Собака была точной копией западносибирской лайки что по экстерьеру, что по окрасу, но уменьшенной против образца раза в три.

Вообще северные собаки хоть охотничьи, хоть ездовые, хоть какие, не воспринимают незнакомых людей как угрозу себе, хозяевам или их имуществу. Лучшие друзья человека очень дружелюбны, правда, не без подобострастия. Так и здесь. Пропустив нас в избу, собачка свернулась калачиком на крыльце, так как в избу вход собакам на Севере запрещен.

Мы вошли в избу – большую, с просторными сенями, в которых висели штук пять гусей. Они как бы подтверждали правильность нашего решения.

Вскоре вернулся с сетей хозяин избы с помощником и за чаем отсоветовал нам идти утром в устье Тукуланды, сказав, что и на соседнем острове поутру гуся болтается довольно много.

Допив чай, мы легли спать, а утром, еще в темноте, отплыли от гостеприимного острова.

Серега запустил мотор, я стал располагаться поудобнее и наступил на что-то живое. Между передним сиденьем и капотом уютно расположилась наша новая знакомая, которая, пару раз шевельнув хвостом, дала понять, что, мол, все в порядке, все устроились, двигатель работает, чего тянем, можем плыть.

Возвращаться – плохая примета, поэтому собачку решили взять с собой и вернуть хозяевам на обратном пути.

Пока пробирались по мелякам, проталкивались между поваленными деревьями, начало светать. Причалили к указанному острову и пошли вглубь. Собачка с нами.

Остров был очень большой и выглядел так. Небольшие бугорки метров 5–7 высотой, отстоящие друг от друга метров на 30–40. Между ними – болотца. Кое-где поблескивала вода. Основания бугорков обросли кустарниковой ольхой и ивой, иногда перемежавшейся невысокими, метров до трех, березками. Вершинки бугорков были лысые, поросшие травой. Тянулись эти бугорки в глубь острова сколько хватало глаз, и лишь на горизонте темнел лес.

Выбрали себе бугорок и стали к нему подходить. Видимость была не очень. Предрассветная мгла сменялась утренним туманом. Подошли еще ближе, метров на тридцать. Вдруг кочкарник шевельнулся и весь, как был, поднялся вверх и исчез в тумане. Это ночевали гуси.

– Да, – сказал Серега, – не слабо!

Мы устроились у основания выбранного бугорка – с разных сторон, в кустах. Бугорок в поперечнике был метров сорок. Болото, где ночевали гуси, отделявшее наш бугорок от соседнего, тоже было шириной метров сорок.

Рассвело. Гусь залетал. В основном поодиночке, редко – парой. Туман ушел, и гуся было видно издалека.

Так вот. С какой бы стороны не появлялись гуси, они, в зависимости от курса, или напрямую, или с разворотом подходили к нашим бугоркам и пролетали точно над серединой ночлежного болота. Высота полета при этом была стандартная – метров 20.

Мы сидели в своих кустах уже около часа. За это время раз 12 или 15 гуси исполняли это упражнение. Почему их тянуло именно сюда, не знаю. Не объяснит никто. Ни один орнитолог.

Например, за моей деревней на заброшенном поле, на площади примерно сто на сто метров расположился тетеревиный ток. Небольшой – 5–7 птиц. Спаниелька Чуня каждым летом обязательно разгоняет выводок. Ближе к открытию, с разных мест этого участка, каждый раз слетает черныш. По-моему, один и тот же. А зимой на этом месте мы много раз находили лунки. Почему?

Так и здесь. Летели гуси к нам, как медом им было намазано. Я не стрелял, определив дистанцию как предельную, поняв, наконец, цену оставшимся моим восьми патронам. Кончилось терпение. Вылезли мы с Серегой из кустов и нахально расположились прямо на вершине холма. Ничего в поведении гусей не изменилось.

Очередной налет, выстрел. С шумом и плеском валится в болото сбитый гусь. Второй – взят! Через полчаса рядом с нами лежали шесть добытых гусей – четыре белолобых и два гуменника. Израсходовано шесть патронов.

Охота – королевская. Дистанция – 25–30 метров. Гусь летит как тарелочка на стенде. Упреждение – корпус. Если есть на свете охотничье счастье – вот оно!

Затарахтел вертолет. Прошел где-то на ста метрах от Тукуланды в сторону ГЭС. Прошел над нами и точно над островом.

Просидели минут десять. Гусь не летел. Вдруг я увидел, как в стороне леса возникло марево. Так в степи бывает: на горизонте появляется нечто, похожее то ли на большое стадо сайгаков, то ли на озеро, то ли на что-то еще. Только наше марево было черным, изгибалось, повторяя контур рельефа, и стремительно приближалось к нам.

На нас пер гусь. Нет, не летел, а именно пер!

Левый край косяка шел параллельно границе острова, правый терялся  километрах в двух, у дальней границы. Глубина косяка была, наверное, метров четыреста, а высоту определить не могу – может, метров двадцать.

Косяк был смешанным – гуменник и белолобый. Видны были лапы и, мне кажется, даже глаза. Высота пролета над нами – от силы метров двадцать. Все звуки забивал гусиный гогот.

Я отдуплетил, нарушив классическое правило: бей по птице, а не в стаю. Пусто!

Щелкнула Серегина мелкашка: раз, другой. Успех тот же.

Больше гусь в этот день не летал.

Бога гневить нечего. Мы еще посидели, пообсуждали чудо, свидетелями которого были, сделали для себя выводы. То, что гусей поднял вертолет, сомнений не было. Но вот откуда здесь его столько?

Решили так: гусь, гонимый непогодой, из тундры уходит в один день. Но далеко он не улетает, движется этапами, уходя от морозов. Перелетел Лантокойский камень, ушел из северных тундр и расположился на островах.

Благо ягоды – голубики, брусники, клюквы – здесь море. Живет себе и кормится, прижмет мороз – отлетит дальше. Это к нам он спешит – гнездиться, птенцов выращивать, а назад его, кроме мороза, ничто не гонит.

Порассуждали мы с Серегой и стали собираться. Глядь, а собачки-то нет. И орали, и искали – нет собачки.

Расстроились: что хозяевам скажем? Подошли к лодке – там, блаженно расположившись на наших одеялах, отдыхала потерянная нами собачка.

Завезли собачку, хозяев опять не было дома, и двинулись в обратный путь. Решили сократить дорогу, вышли из-за островов к устью Тукуланды и пошли вдоль берега.

Примерно на полпути потеряли бдительность: выскочили из-за мыса и, не повернув вдоль берега, пошли через плес и тут же поймали восточную волну, высокую, с гребешками. Первую проскочили, а под вторую нырнули, получив в старую «Обушку» ведер шесть воды.

Струя, ударившая в сливное отверстие поддона, залила нижнюю свечу, и мы, матерясь, на одном цилиндре, черпая совком воду, стали отрабатывать к подветренному берегу, где прежде, чем двинуться дальше, просушили свечу и откачали воду.

Хантайское нас грозно предупредило. По счастью, Сергей внял этому предупреждению, впоследствии спасшему наши жизни. Но это уже другая история...

Вечером мы выпотрошили гусей. Одного ощипали и пустили на котел. Вкусно? – спросите вы.

Возьмите домашнего гуся и кормите его с птенца до взрослой птицы молодой травой, пушицей, хвощем, а последние два месяца – черникой, голубикой, брусникой, клюквой. Потом протушите его в чугунке, а потрошки пожарьте на его же жире.

Вот мы с вами и ответили на вопрос о вкусе осеннего гуся.

И хотя гуси, добытые нами, были молодые, жира на пузе у каждого было на палец, а у одного, который постарше, так и на два.

И невольно закралась мысль, за которую да простят меня братья-охотники.

А правильно ли мы делаем, охотясь на гусей весной? Убитая весной гусыня – это не родившийся и не пришедший в природу выводок. Осенний же гусь полностью выполнил свое предназначение. Кто доставал весной из добытой птицы уже обизвестковавшееся яйцо, поймет меня.

На весенней охоте мы же не стреляем самок. Вальдшнеп, тетерев, глухарь, селезень – самочек бережем. Куропатку, рябчика тоже не стреляем – петушки помогают выводки выхаживать. А гусынь колотим вместе с гусями без разбора!

Скажут, вот, мол, моралист нашелся. Сам настрелялся вдоволь по гусям, а теперь совесть мучает. Да не то чтобы мучает, но покусывает изрядно, особенно после памятной осенней охоты.

Природа меняется, мы меняемся.

Первые полярники бочками солили гусиные яйца, сотнями ловили линных гусей и держали их в сетях в качестве живых консервов, кормили собак мясом белых медведей, которых стреляли, чтобы вытопить жир для светильников. А теперь ведем себя не так, а?

Подумаем, братья!... Жизнь идет своим чередом. Но иногда мне снятся холмы до горизонта, дальний лес, мы с Серегой, полулежащие на бугорке, и миллионный гусиный косяк, пролетающий над нами.