Абдул Гафур платит за аренду

Это рассказ про Абдула Гафура, который не смог побороть темное предчувствие мрачной судьбы и который пришел на свидание со смертью, потому что был бригадиром лесорубов и был слишком горд, чтобы отступить.

Это рассказ о моем позоре, о том, как я не смог отомстить за Абдула Гафура, когда убийца его был как раз в прицеле винтовки и все, что надо было сделать, – нажать на спуск без особой спешки. Но спусковой крючок не был нажат по причине, которая, возможно, является единственной в своем роде в анналах охоты на крупную дичь.

Абдул Гафур и девять человек были наняты Султаном Махаджаном, преуспевающим вербовщиком лесорубов из Джессора (это важный районный центр в 65 километрах к северо-западу от Кхулны (город и порт на юге Бангладеш – А.Ч.). Отплыв на двух больших сельских баржах с четырьмя динги – лодка на буксире, они пришли в Сандербан в феврале 1957 года заготовить древесину горана. На нее большой спрос в городах, где используют ее в строительстве. На грубо сколоченной палубе каждой баржи были сделаны специальные навесы. Их сплели из бамбуковой щепы и покрыли пальмовыми листьями для защиты от непогоды. Это были импровизированные каюты, где люди спали и отдыхали по очереди и где хранились их скудные пожитки и провизия на долгое путешествие.

К возвращению у них хватит денег на то, чтобы купить грубую хлопчатобумажную одежду, солидный запас горчичного масла для приготовления пищи, соль и специи, джаггери (патока, употребляемая для подслащивания – А.Ч.) и чай, и, может быть, новый зонтик, несколько безделушек для жен и дешевые игрушки для детей. Они сделают покупки на базарах Джессора и с гордостью вернутся в деревни, где женщины, собираясь у пруда, будут болтать с детским азартом о том, что их мужчины принесли домой.

После заката мужчины соберутся под смоковницей, чтобы посудачить о Сандербане и обсудить погоду, урожай, состояние скота, визиты полиции и таможенников, а дымящийся хука (кальян) будет переходить из рук в руки.

Быть может, Абдул Гафур думал об этом, сидя на румпеле, но на сердце у него было невыразимо тяжко. Даже вид полных парусов в сиянии солнца не мог развеять его тоску. Его шурин, чистивший рис для полдника, шутливо спросил Абдула Гафура, уж не бросили ли тень на него сандербанские людоеды. Человек на румпеле криво улыбнулся.

– Быть может, Кабир, в твоей шутке больше правды, чем мы оба знаем, – сказал Абдул Гафур, отстраненно глядя в даль. – Мне пошел шестой десяток, и я обманывал смерть в Сандербане более двадцати лет. Я был удачливей многих старых друзей, но удача не может длиться вечно... Возможно, судьба уже написала мое имя на лапе того тигра, который ждет сейчас меня в джунглях.

Кабир был удивлен. Муж его сестры всегда был философом-оптимистом, а сейчас рассуждал, как беззубая старуха. Он высмеял его и смеялся до тех пор, пока Абдул Гафур снова не заулыбался и не сунул в рот биди (сигара из скрученного листа табака-самосада – А.Ч.). Но Кабир не забыл этой беседы и рассказал мне о ней месяц спустя.

Путешествие на лесную станцию, где они получили допуск к работе, заняло две недели. Через неделю неповоротливые и медленно ползущие баржи, борющиеся постоянно со встречными ветрами и приливно-отливным течением, остановились на ночь у места слияния рек Пассар и Мурджатта. За полчаса до захода солнца к берегу подошел патрульный катер, и лесничий попросил предъявить разрешение. Когда лесничий узнал, что они направляются в Дубла Хал, то посоветовал им быть крайне осторожными и выставлять надежных дозорных: тигры-людоеды там вовсю свирепствовали и убивали людей практически каждый день.

Когда катер ушел, люди долго молчали, глядя друг на друга, пока Салим, самый юный в партии, не взмахнул своим дао (нож-тесак для рубки кустарника, наподобие мачете – А.Ч.) с бравадой восемнадцати лет и не сказал: «Ха! Мы не куча глупых деревенских девок, что разбегаются при одних рассказах о тиграх! Пусть только подойдет, чтоб я мог достать дао: я покажу вам пару штучек, которые зверю придутся совсем не по вкусу!»

Напряжение спало, люди рассмеялись, но Кабир отметил, что Абдул Гафур промолчал и еле заметно вздрогнул.

Они начали последний этап своего путешествия ранним утром на другой день. Баржи шли под парусами вниз по реке Пассар почти вплотную к берегу десятикилометрового треугольного острова Тинкониа, пока не подошли к северному краю квартала 45, одного из самых диких и наиболее опасных в Сандербане. Здесь река поворачивает к юго-востоку и через три километра справа входит в печально известную протоку Дубла Хал, которая, змеясь в юго-восточном направлении, пересекает квартал 45 и впадает в Бенгальский залив.

Лес уже бросил длинные тени на воду, когда подошло к концу длинное путешествие; Абдул Гафур и его люди остановились на реке у входа в Хал, где множество других судов швартовалось у бамбукового причала. Люди, довольные тем, что можно размяться, вышли на берег из своих динги и тут встретили партию рыбаков; те шли по берегу и несли тяжелые сети.

– Ас салаам-алейкум, брат, – молвил Абдул Гафур, приветствуя старейшего в партии. – Мы в этих краях не впервые, хотя только что прибыли. Так ли это, что окрестные тигры в этот сезон совсем рассвирепели?

Высокий, худой, дочерна загорелый рыбак переложил сеть на плечо и оглядел группу лесорубов.

– Не знаю, тигры это или дьяволы, – медленно произнес он, – но могу сказать тебе, дружище, что здесь почти каждая партия, в том числе и моя, потеряла человека. Только три дня тому назад я и мой племянник прошли в двадцати шагах от зверя, который спал в яме рядом с останками человека. Голова была откушена начисто, и мы едва не умерли от страха, когда узнали лицо нашего товарища, пропавшего день тому назад. Он зашел за куст по нужде, и после этого мы его живым не видели. С этого дня, брат, мы не отваживаемся ступать в лес, а держимся на берегу ближе к лодке. Раз вы здесь, чтобы рубить лес, я могу лишь сказать: «Да хранит вас Аллах!» Человек я мягкосердечный, и мысли о рыдающих вдовах и беспомощных сиротах наполняют мою душу!

Рыбак, прощаясь, кивнул Абдулу Гафуру и зашагал прочь, чтобы присоединиться к своим спутникам, которые уже садились в лодки.

Холодный ужас охватил лесорубов, и они в сомнениях уставились на своего бригадира. Кабир вновь подметил мимолетную тень на лице зятя. Позже он рассказывал, что бригадир будто бы внутренне боролся с собой и заговорил, когда люди были уже на грани паники.

– Тигры-людоеды жили здесь всегда, – сказал Абдул Гафур с мягкой улыбкой, – и они будут жить в этих лесах еще долго после того, как внуки наших внуков превратятся в пыль... Что же, мы должны свернуть работу, вернуться с пустыми руками в наши села и сидеть дома, выкрасив руки хной, как невесты в первую брачную ночь, да?

Люди робко заухмылялись и стали подмигивать друг другу.

– Пошли, ребята! Не будем вести себя подобно размалеванным базарным евнухам! – продолжал Абдул Гафур. – И нас достаточно, чтобы позаботиться о себе. Давайте вернемся к лодкам, поедим и поспим, завтра у нас будет тяжелый день.

Утро ознаменовалось дурным знаком. Когда они садились в динги и готовились отчалить, Салим увидел темный предмет, то всплывающий, то исчезающий. Он обратил на него внимание товарищей, и они следили за ним, пока предмет не подплыл к барже. У устья Хала он попал в водоворот и кружил минуту-другую. Люди в ужасе разинули рты, когда разглядели полусъеденный труп. Содранная когтями кожа со спины влеклась потоком.

Ни слова не произнесли помрачневшие люди, пока гребли от баржи. Когда Абдул Гафур разорвал напряженное молчание, затянув песню лодочника, никто не подхватил припев, и одинокий голос умолк после второй робкой попытки. В этот день люди работали очень тесно, соблюдая лишь дистанцию от случайного удара топором, трое сидели на деревьях и следили за малейшим подозрительным движением в лесу. Не было обычных громких криков, крепкой брани, полнокровного смеха. Каждый испытывал смутную тревогу, и когда дневная норма была выполнена, они погрузили лес на лодки и заторопились к баржам.

Второй неприятный случай произошел, когда лес перегружали на одну из барж. Салим, горячая голова, застал одного из лесорубов, когда тот умывался драгоценной питьевой водой из глиняного кувшина. Последовал обмен оскорблениями, а затем Салим отвесил ему тяжелую затрещину и расквасил нос. Это привело к общей потасовке со свалкой на палубах, проклятиями и побоями. Абдул Гафур с великим трудом прекратил свалку, но раскол уже состоялся: люди разделились на два враждебных лагеря и бросали сердитые взгляды друг на друга – каждый лагерь на своей барже. Бригадир напрасно просил, льстил, грозил. Раскол был полным.

Зная конец истории, я мог бы сказать, что Судьба начала действовать именно в этот вечер, чтобы разными способами лишить Абдул Гафура покоя, потому что дни его были сочтены и где-то на берегу Дубла Хала ждал людоед с именем бригадира, отмеченным на лапе!

Абдул Гафур остался только с Кабиром, своим зятем, юным Салимом и двумя товарищами. Следующие три дня эта пятерка работала яростно, почти до предела заполнив баржу аккуратно уложенным лесом.

Вечером 8 марта Абдул Гафур, возможно, послушавшись внутреннего голоса, предложил компаньонам на следующее утро пуститься в обратный путь, поскольку леса у них на борту достаточно, а жадность неугодна Аллаху. Люди громко запротестовали. Они заявили, что усердно трудились для того, чтобы доказать кое-что отколовшейся бригаде, и нельзя допустить, чтобы отступники насмехались над ними, если они вернутся с неполным грузом. Честь, настаивали они, требует добавить к грузу по меньшей мере одну дневную норму так, чтобы, когда они двинутся в путь, «нутро дезертиров охватил бы адский пламень зависти и позора».

Вот таким образом Абдул Гафур склонился перед волею большинства и вышел, чтобы встретить свою судьбу на следующее утро.

9 марта... Шурин разбудил Кабира и тихо отвел его в уголок на палубе, подальше от спавших товарищей. Был еще час до зари, и джунгли мирно покоились под звездами. Удивление согнало с Кабира остатки сна: поведение родича было необычным. Они уселись рядом.

– А теперь слушай, – прошептал Абдул Гафур, – и не перебивай. Я говорю тебе это потому, что мать моих детей – твоя сестра... Большая тяжесть уже несколько дней лежит на моей душе, и я прочел знамения плывущего трупа и драки, которая разлучила нас и товарищей. Я припоминаю, что в этом плавании чайки не сопровождали, как обычно, нашу лодку, а это, как говорят старики, есть признак того, что кто-то на борту умрет. Сегодня ночью, Кабир, ворочаясь без сна под одеялами, я увидел моего покойного отца, стоявшего на берегу Хала прямо здесь. Он явно манил к себе, но, когда я сел, он ушел. Нет, не говори ничего, слушай меня!.. В этом кошельке у меня в одном кармане мои скромные сбережения, а в другом – сто двадцать две рупии. Если со мной сегодня случится несчастье, отдай эти деньги твоей сестре и будь добр к ней и ее детям. Другая часть – это арендная плата за лес, ее надо заплатить объездчику Бабу... Кроме того, поручаю тебе, чтобы ты дал по справедливости каждому его долю после того, как все расчеты с Султаном Махаджаном в Джессоре будут произведены. Ни слова о том, что я сказал, покуда я жив, потому что люди не поймут меня и будут думать, что их бригадир испугался смерти, увидев приметы и дух отца.

Абдул Гафур вытащил кошелек из-за пояса и протянул его Кабиру, который затряс головой, отказываясь к нему прикоснуться. Со вздохом Абдул Гафур спрятал его и завернулся в свои одеяла раньше, чем Кабир вымолвил хоть слово. После этого бригадир уже не заговаривал с Кабиром и умышленно избегал общения с ним.

Только четверо сели в два динги между семью и восемью часами утра. Пятый проснулся от озноба и лихорадки, он жаловался на боль в суставах, и тогда его оставили на барже, накрыв всеми имевшимися одеялами. Зубы у него стучали; у больного был типичный приступ малярии.

Абдул Гафур, выглядевший бледным, но полностью владевшим собой, сел в ведущую лодку. Они пошли вниз по Дубла Халу и свернули влево в ручей шириною три с половиной метра. Чуть дальше ручей распадался на две очень узкие протоки не шире полутора-двух метров. Лодка вошла в левую протоку, которая сворачивала и метров двести бежала почти параллельно Дубла Халу. Примерно на том же расстоянии от протоки была делянка, покрытая отличными деревьями горан, за которые в Джессоре можно было получить хорошие деньги. Они привязали лодки к деревцам, растущим на берегу, и углубились на пятнадцать метров в лес, крепко сжимая топоры на случай нападения.

Абдул Гафур тщательно выбирал деревья, метил их для повала, делая зарубки у основания своим дао, который каждый лесоруб носит за поясом помимо топора. Удобное дерево с редкой листвой избрали для наблюдательной «вышки», и Рахман, четвертый в партии, вскарабкался на него, чтобы нести дозор, пока его товарищи будут работать внизу.

Меры предосторожности были соблюдены, и люди внимательно осматривались, поглядывая на Рахмана, сидящего на дереве. Он подавал сигнал: «Все спокойно» – и топоры опускались на стройные стволы горана. Нанося удар, лесорубы резко выдыхали сквозь зубы. Удары становились крепче по мере того, как люди разогревались; передышки делали лишь, чтобы взглянуть на вершину дерева, откуда дозорный должен был успокаивающе махнуть рукой.

Примерно час спустя даже Абдул Гафур приободрился и стал подстегивать время от времени своих товарищей, в основном в весьма непристойных выражениях, чем немало потешил людей.

Никто так и не может вспомнить, как и когда тигр, незамеченный с дерева, близко подполз к Абдуле Гафуру, работавшему вместе с компаньонами. Но, судя по обычной тактике людоеда, можно допустить, что он какое-то время следил за намеченной добычей, а затем стал терпеливо прокладывать себе путь к позиции, удобной для нападения, – это атака с тыла (возможный угол 120 градусов). Если людоед не ранен и не застигнут врасплох, он избегает нападения спереди, хотя ни один шикари (охотник), если хочет остаться целым, не должен воспринимать это положение как догму. По моему мнению, тигр выбрал Абдула Гафура потому, что бригадир был одет в черные шорты, ярко-красную рубаху и коричневый жилет, и это выделяло его среди остальных: те носили неописуемые рубашки и лунги (набедренные повязки). Тигры вообще весьма избирательны по отношению к внешнему виду и цвету своей будущей жертвы. Когда тигр может выбрать между здоровой и больной живой приманкой, например, он всегда берет здоровую, нередко долго ходит вокруг другого животного, не трогая его. Если у животных внешний вид в общем одинаков, он выберет того, у которого более блестящая шерсть, а если есть и цветовой выбор, он более склонен к добыче буланой масти.

Как бы там ни было, причины, определяющие выбор жертвы людоедом в сей истории, несущественны. В десять утра Кабир заметил, что Абдул Гафур часто оглядывается через плечо, и, вопрошая, крикнул шурину, нет ли возможной опасности.

Бригадир замешкался, держа занесенный топор над головой, и ответил Кабиру с ухмылкой. В этот миг глаза Кабира расширились от ужаса, а дозорный на дереве издал пронзительный вопль: «Бааг!» (Тигр!).

В то время, как двое побросали топоры и скрылись, Абдул Гафур отступил в сторону и успел встать вполоборота. И тут тигр прыгнул, целясь схватить его за горло. Из-за внезапного движения зверь не достиг цели, но летящая масса с силой ударила человека в левое плечо и развернула его вправо, выбив из рук топор, который, блеснув, упал.

Окаменевший Рахман увидел, как бригадир уронил левую руку – его плечо было сломано либо парализовано ударом.

Потрясенный Абдул Гафур, невзирая на страшную боль, поднял топор правой рукой, а тигр повернулся, пытаясь напасть с фронта. Абдул Гафур занес топор, чтобы разнести ему череп. Если бы удар пришелся как надо, он раскроил бы хищнику голову, но это был лишь отчаянный удар, бессмысленная попытка человека, ослабленного страхом и болью, и тяжелый топор, видимо, ударил тигра плашмя. Топор отскочил от головы зверя и вырвался из рук бригадира.

Зверь на секунду опешил и сел на задние лапы, рыча от ярости. Уцепившись за деревце правой рукой, Абдул Гафур отступил назад, и тигр, встав на дыбы и рявкнув, ударил лапой по деревцу. Упругое молодое растение спружинило и толкнуло укрывающегося за ним человека в грудь. Он, шатаясь, сделал два-три шага назад и упал, подтянув колени к груди.

Тигр тут же вцепился в него. Абдул Гафур вскрикнул и ударил его ногами, что помешало зверю всадить когти в горло; людоед схватил когтями жертву за обе ноги и вонзил зубы в бедро. Человек в ужасе закричал, стал бить тигра кулаками по голове и вцепился пальцами ему в шею, но тигр уволок его в лес. Еще несколько минут дрожащие лесорубы слышали крики и стоны своего бригадира, которые все слабели и слабели, отдаляясь, пока совсем не стихли...

Пораженные ужасом, всхлипывая от страха, двое присоединились к Рахману на дереве, и все трое сидели, прижавшись друг к другу, бледные и дрожащие, боязливо глядя вниз и не осмеливаясь пошевелиться или издать звук – как бы тигр не вернулся за ними!

Страх так парализующе действует в мрачном окружении джунглей, в царстве людоеда, что люди оставались на дереве, боясь вымолвить хоть слово или пошевелиться, целых четыре часа, пока с испугом не сообразили, что солнце уже клонится к закату.

Подстегиваемые темнотой, они покинули безопасное дерево, в безумной спешке бросились к лодкам и погребли к реке, полумертвые от страха. Через два часа, когда люди уже подымались вверх по реке, чтобы сообщить о несчастном случае ближайшему чиновнику лесного департамента и организовать поисковую партию, в шести километрах от устья Дубла Хал они встретили катер.

Когда спутники Абдула Гафура поднялись на борт, мы с другом, лесным объездчиком из Чандпай, встретили их. Люди рассказали все, что знали. Остальные подробности удалось выяснить на следующий день. Они утверждали, что их бригадир был еще жив, когда тигр волочил его в лес за ноги. Возможно, что он еще до сих пор жив, хотя и тяжело ранен. Кроме того, за поясом у него был дао, как утверждали лесорубы, а поскольку бригадир был отважен и никогда не сдавался, он мог достать тесак и убить или отогнать зверя!

Всем было ясно, что это всего лишь пустые надежды, и объездчик отнесся к предложению скептически. Однако известны еще более невероятные случаи, и я решил предпринять немедленную попытку отыскать Абдула Гафура – живого или мертвого.

Объездчик был хорошо знаком с Дубла Халом, а я знал его только по зловещей репутации. Он же, естественно, стал яростно возражать против моего решения. Он привел веские аргументы: во-первых, было бы самоубийством войти в узкую протоку во владениях людоеда после пяти часов вечера; во-вторых, ко времени, когда мы там появимся, будет слишком темно, чтобы идти по следу; в-третьих, мне надо было помнить об оставшейся дома семье и о том же должны помнить все прочие, кто будет сопровождать меня в этой безумной экспедиции. Наконец объездчик употребил и такой довод: если что-то случится со мной, ему придется отвечать перед офицером окружного лесничества и «Бог знает, кем еще», а потому у гостя абсолютно нет никакого права ставить хозяина в такое трудное положение!

Объездчик был не только храбрым и находчивым, но и рассудительным человеком с высоким чувством ответственности. Я же, с другой стороны, выглядел в его глазах своенравным упрямцем, пользующимся положением высокого гостя на катере объездчика и не имеющим права действовать по своему усмотрению.

Эта стычка между объездчиком и мною была чуточку забавной, что втайне смешило меня.

Однако я оставался непреклонен, и мой добросердечный хозяин, сильно озадаченный, уселся и стал вглядываться в берег реки. Вдруг он сразу просветлел. «Гляньте туда, Тахавар-сахиб, – сказал он, хлопнув меня по плечу, – пусть спор разрешит ваша винтовка!»

Я было подумал, что мне хотят предложить дуэль, но тут увидел, что объездчик показывает на небольшое стадо читалов (вид пятнистого оленя размером с косулю, распространенный в Юго-Восточной Азии – А.Ч.), которые вышли попастись на берег реки в шестидесяти метрах от катера.

– Если вам удастся свалить того большого самца, который ближе всех, – начал лесничий и продолжил, – первым выстрелом, когда стадо бросится бежать, я сделаю так, как скажете. Если вы промахнетесь, мы пойдем искать тело лесоруба утром... Что скажете?

Брошенный вызов привел всех находящихся на борту в сильное возбуждение. Объездчик умело поставил меня в такое положение, что отказаться было невозможно, и, конечно же, ставил на чистый промах. Выбора не было, надо было принять вызов, и я развернул кресло к берегу. У меня была стойкая репутация неплохого стрелка среди тех, кто был со мною знаком в Сандербане, а тут я не знал, уцелеет ли эта репутация в следующую минуту!

Я отвел затвор и послал патрон в патронник, зарядив винтовку. Подняв ее к плечу, прицелился и отметил дугу, по которой винтовка двигалась, когда катер покачивался в водах бегущей реки.

Если вам когда-либо приходилось стрелять в несущегося оленя с палубы покачивающегося судна на 60-70 метров, причем репутация ваша зависела от одного единственного выстрела, вы поймете, как я себя чувствовал, кивнув объездчику в знак согласия, что готов.

Объездчик выпалил из дробовика поверх стада, и оно тут же ударилось в паническое бегство. Я чуть повел стволом, целясь в шею замыкающего самца, который подставлял взору «зеркало» и задние копыта. Я нажал на спусковой крючок, рогач перелетел через голову и остался лежать недвижный, как камень. Так была спасена моя репутация, но я еще не представлял, какие пятна на ней появятся в ближайшие восемнадцать часов.

Так как времени было мало, оленя подарили проплывающим мимо рыбакам, которым было велено подобрать его самим. После мы помчались в Дубла Хал на полной скорости и встали на якорь у его слияния с ручьем примерно в половине шестого вечера.

У нас было четыре дробовика и винтовка. Как можно осторожнее пройдя по двухметровому рукаву, мы сели в динги так, чтобы прикрывать огнем все стороны. Вооруженный объездчик сидел на корме за лодочником и глядел назад. В середине лодки сидели четыре лесника, двое из которых направили ружья на правый берег, а двое других – на левый. Я сидел на носу, прикрывая фронт, а Кабир, зять жертвы, сидел позади меня с топором. Когда мы вошли в левый рукав, был отлив и уровень воды настолько понизился, что лес по берегам не был виден. Это было небезопасно, и мы решили плыть стоя, чувствуя себя более уверенно.

Кабир привел нас к месту, где Абдул Гафур отчаянно боролся с тигром, и указал направление, в котором зверь его уволок. Лицом в том же направлении они выкрикивали его имя, внимательно прислушиваясь, не будет ли ответного стона или другого звука. Но ничего не добились – лишь потревожили нескольких птиц, да заверещали на деревьях в ответ обезьяны и летучие собаки. Крики «Гафууур! Гафууур!» эхом разносились в наполненном угрозой полумраке джунглей, вызывая жуткое впечатление; оно подавляло и леденило душу.

Трудно объяснить, но я не мог приноровиться к лесу, где был убит Абдул Гафур. Я никак не мог, как это бывало не раз, привыкнуть к нему и ощутить определенную гармонию, которая всегда устанавливалась между мной и лесом. Лес казался злобным врагом, подавляющим, удушающим, бросающим вызов, и я чувствовал, что лес, образно говоря, пытается меня прогнать прочь. Такую странную враждебность окружающей среды я испытал только в одном случае, когда шел по следу раненого леопарда в районе Кхери в Северной Индии за много лет до этого... Но это была другая история. Я постарался отогнать необъяснимую тревогу и приготовился идти по следу тигра. Брать всех с собой было неблагоразумно – люди могли затоптать и запутать следы. В то же время я не хотел оставлять их за собой – они могли ошибочно принять меня за зверя и выстрелить, когда я буду пробираться сквозь заросли. Я попросил объездчика сопровождать меня, а другим велел сложить ружья на землю и залезть на дерево, где они будут в безопасности.

Крови не было, и в этом не было ничего удивительного: кровь редко капает на землю, если жертва не тяжело ранена или полусъедена, или тигр не изменил свою хватку, таща ее. Почва была типичной для болотистого леса: мягкой и влажной, покрытой ковром опавшей листвы. На ней тело Абдула Гафура оставило четкие следы волока: локтями, плечами и головой. Во многих местах он хватался руками за кусты и траву, обламывая стебли и вырывая их с корнями. Меня озадачила глубокая борозда по следу, пока я не сообразил, что это метка дао, заткнутого за пояс Абдула Гафура. След вел в сторону слияния Дубла Хала и реки Пассар. Пройдя по нему полсотни шагов, мы нашли жилет жертвы, зацепившийся за гроздь дыхательных корней, а в десяти метрах от жилета подобрали дао, лезвие которого было совершенно чистым. Последнее средство защиты Абдула Гафура вывалилось, и теперь не могло быть сомнений, что он мертв.

Прошли еще несколько шагов, но темнело очень быстро, поэтому решили вернуться и пойти по следу утром. Итак, мы вернулись по своему пути, заламывая ветки по обе стороны, чтобы отыскать след на следующий день.

У меня мрачное настроение сохранялось даже после возвращения на катер, и оно, судя по всему, передалось всем остальным. Ужин был скудным, прошел он в молчании, и мне страшно хотелось обратиться к объездчику с просьбой отбыть из Дубла Хала немедленно под каким-нибудь срочным предлогом.

Сон не шел, я без устали ворочался на узкой койке. Наконец выбрался из душной маленькой каюты и сел на открытом фордеке. Было очень тихо, если не считать легких всплесков о борта, когда катер подпрыгивал в быстром речном потоке, весь в лунных бликах. Там, за берегом, начинался лес, облитый бледным, зловещим светом, и подавленный разум населял его бесформенными тенями, которые, казалось, дразнили человека, беззвучно насмехаясь над ним. Я вне всякого сомнения знал, что на следующий день обстоятельства будут против меня. «Чем он закончится? – думал я. – Промахом? Увечьем? Смертью?..» На душе было муторно, и я чувствовал себя больным... Я проснулся утром очень рано, чувствуя ломоту во всем теле, и очень удивился, увидев, как объездчик и прочие, кто собрался идти вместе со мной, выстроились для общей молитвы. Этот неожиданный взрыв набожности в утро охоты на людоеда еще больше усилил депрессию. «О, Боже, – подумал я довольно непочтительно, – уж, конечно, где еще тебя поминать, как не в Дубла Хале!»

Было около 11 часов утра, и я слегка опередил остальных, когда вначале учуял трупный запах, а потом увидел внутренности Абдула Гафура, разбросанные по земле в луже свернувшейся крови. Тысячи мух кишели вокруг. Напившись дурно пахнущего месива, они жужжали и садились на одежду, руки, лицо, а я сгонял их, чтобы рассмотреть то, над чем они роились. Пришлось плотно сжать губы и резко выдыхать через нос, чтобы они не набивались в рот и ноздри. И тут мне стало дурно: я заметил несколько метров кишечника, изувеченную ногу, изодранную и окровавленную одежду, кошелек и крупный желтоватый кусок, похожий на жир, но не нашел никаких признаков остальных частей тела.

Мне и прежде приходилось видеть изувеченные останки людей, и я сам подобрал несколько расчлененных тел, но никогда мне не было так дурно, как сейчас. Смрад был ужасным, но напившиеся мухи, которые облепили меня, пытаясь забраться в рот, нос и уши, были еще более невыносимыми. Я безуспешно пытался отогнать их от лица и смотрел вперед, надеясь найти тело. И тут я увидел его в двадцати метрах поодаль в глубокой тени леса лежащим лицом вниз поверх грозди дыхательных корней. А рядом с ним отдыхал тигр, выставив из-за куста голову и плечи! Он лежал на боку спиной ко мне, предоставляя возможность для отличного выстрела в шею, и, судя по всему, крепко спал.

«До смешного легко», – сказал я себе. Мне было почти стыдно стрелять в столь беззащитное животное... Подавив тошноту, я отогнал мух от глаз и вскинул винтовку. Тщательно прицелился в основание шеи и сдвинул предохранитель. Но не успел я нажать на спуск, как вновь затошнило, да так сильно, что я чуть не выронил винтовку; в глазах потемнело. Испуганно рявкнув, тигр вскочил на ноги, сверкнув глазами, и, наверное, бросился бы на меня, если бы объездчик и его люди, сохранив присутствие духа, не разрядили ружья в воздух. Они не могли стрелять в тигра – я стоял на линии огня, да они и не были готовы к случившемуся.

Я так и не смог выстрелить, и убийца Абдула Гафура ушел безнаказанным. Когда я подобрал кошелек, мне вновь стало худо. Развязав его, я сел под деревом поодаль.

Тело закатали в саван, который взяли специально для этой цели, и люди собрались вокруг с расспросами и словами утешения.

Все мы слышали отдаленный рев тигра, когда тот в ярости бежал по лесу, а если слышали, значит, были в безопасности. Я открыл кошелек и вытащил из одного кармана толстую пачку окровавленных банкнот. Все считали, когда я клал каждую банкноту на землю: «...сто двадцать, сто двадцать один, сто двадцать два!» Я отдал кошелек со всем его содержимым зятю Абдула Гафура, собрал купюры с земли, сложил их пачкой и, ни слова не говоря, отдал их объездчику.

Итак, Абдул Гафур заплатил свою арендную плату лесному департаменту в валюте, имеющей хождение в его стране, после того как расплатился за другую аренду с убийцей, королем джунглей единственной жизнью.

Абдул Гафур был похоронен на берегу Дубла Хала именно на том месте, где, по словам Кабира, ему было видение – покойный отец.

Я лежал в лихорадке, меня мутило, а потому я смотрел с катера, как вырыли яму в мягкой земле и люди молча встали в ряд за объездчиком, который, как мог, читал заупокойную молитву.

Пропитанный кровью узел, в котором была только верхняя половина тела Абдул Гафура (в правом кулаке, плотно сжатом – клок тигриной шерсти), был опущен в могилу. Сверху положили нарубленные деревца горана и засыпали их землей.

Потом ближайший родственник покойного, его зять, воткнул в изголовье могилы деревянный столб вместо надгробного камня и повесил на него изодранную окровавленную одежду.

Через несколько часов поднялся прилив, и над берегами Дубла Хала закрутились воронки мутной воды. Теперь была видна только верхушка столба, а на ней уныло развевались в порывах налетевшего бриза несколько клочков одежды.