Тулка 20-го калибра

Еще двухлетняя практика стендовой стрельбы в тогда еще существовавшем Дворце пионеров, куда меня пацаном отвел старший брат, и, главное, общение с ним, уже взрослым охотником, часто бывающими в доме его друзьями, обсуждающими планы предстоящих охот, а также обмывающими их успешное (или не очень) завершение.

Потом была радостно-мучительная процедура вступления в общество охотников, аналогичная вступлению в партию, когда мне, единственному не комсомольцу на факультете, удалось получить характеристику с формулировкой: “Политику партии и правительства понимает правильно”.

И вот, наконец, я становлюсь обладателем собственного охотничьего ружья, которое на меня переписывает старший брат. Для меня, тогдашнего, - ружье как ружье, ничего особенного. Тульское двуствольное, курковое, 20-й калибр, ложа прямая, английская, ореховая, в хорошем, правда, состоянии. Стволы изрядно потертые, внутри обильные раковины, на планке гравировка: “Тульский Императора Петра Великого Оружейный завод”.

На подствольных крюках 1913 год. В общем, старье, рухлядь, но зато мое! Когда-то, очень давно, это ружье принадлежало моему деду, он купил его еще до революции, оно фигурировало на выставке тульского оружия в качестве образца, и дед довольно успешно с ним охотился. Большой был любитель болотной дичи и легавых собак, благодаря которым в голодные 30-е кормил семью: на породистых собак выдавали паек - конину, ее и ели.

Это зимой, а в сезон, сказывала матушка, уезжал он с этим ружьем на охоту и без большого чемодана копченой дичи на возвращался. Относился он при этом к кормильцу весьма странно, лет 30, говорят, не чистил вовсе, считая, что от этого оно лучше стреляет. Оправданием может служить, видимо, то, что, имея в своем арсенале “Голанд-Голанд”, он считал это ружье “рабочей лошадкой”.

И вот, пройдя руки отца и старшего брата, оно стало моим. Впрочем, первый выстрел по сидячей, кстати, утке оказался неудачным - она улетела, злобно “окрякав” меня и обдав брызгами, поскольку находилась метрах в пяти. Дело в том, что я, привыкший к стендовым ружьям, целился прямо в нее и совсем забыл - что-то мне говорили про видимую планку? А ружьишко мое сделано для охоты с подружейной собакой и для стрельбы по поднимающейся угонной птице, поэтому довольно сильно низит, а для прямого выстрела необходимо видеть примерно 1,5 см планки.

Понял я это довольно быстро, но вот освоить такую стрельбу было ох как трудно! Ведь легавой у меня не было, и использовал я свое ружье совсем на других охотах. Но ружье оказалось довольно прикладисто, и я к нему скоро привык и полюбил. А оно не замедлило ответить взаимностью. Не зря говорит мой друг Посудин, что ружье надо любить! И были замечательные охотничьи экспедиции и прекрасные трофеи.

Впервые оценить универсальность моего ружья я сумел в охоте на боровую дичь в тайге. Весом 2,7 кг, оно совершенно необременительно в дальних переходах по труднопроходимой местности. Правый ствол, имеющий сверловку в виде усеченного конуса (цилиндр с напором), дающий широкую и весьма равномерную осыпь, позволяет успешно стрелять накоротке по рябчикам и взлетающим тетеревам. Так же на токах мне удавалось одним выстрелом добывать сразу двух тетеревов. Левый ствол имеет сверловку сильный чок - сужение более 1 мм.

Осыпь очень кучная, с сильным сгущением к центру. Из этого ствола мне доводилось бить намертво глухаря, сидящего на вершине ели, пробивая снизу несколько ярусов разлапистых еловых ветвей. Стреляя из этого ружья, также нельзя не обратить внимание на исключительную резкость - я не помню случая обнаружения дроби при употреблении добытой из него дичи. Помню, стрелял уток на дистанции 60-70 м, так вот, при хорошем попадании они оказывались просто изрешеченными — и ни одной дробины в мясе!

Пробовал я использовать свое ружье и по прямому назначению - болотной дичи. Без собаки, правда, самотопом, поднимал дупелей, бекасов. Это вообще фантастика - не помню, чтобы мне понадобился второй выстрел - цилиндр с напором не оставляет мелкой дичи никаких шансов. Всякую дичь добывал я с этим ружьем, все, что водится и разрешено к отстрелу в нашей средней полосе.

Не могу не отметить такое качество этого ружья, как надежность. Я охотился с ним 10 лет, и ни разу оно не дало осечки. А оценил это позже, когда под влиянием моды, времени, обстоятельств перешел на другое оружие. Были, конечно, веские причины - ушли в прошлое романтические далекие поездки, на место настоящей охоты пришла стрельба по летящим на “кислороде” гусям и уткам.

 Моя “двадцатка” явно проигрывала более крупнокалиберным стволам, но не в добрый час остановил я свой выбор на ИЖ-27. Причем, пользуясь этим изделием как в гладкоствольном, так и в нарезном варианте, смею утверждать, что оно куда уместнее смотрелось бы в руках красноармейца Петрухи из известного фильма, нежели славная мосинская винтовка.

Однажды ранней весной я обследовал довольно закоряженный и извилистый участок лесной реки. Стрельба с движущейся байдарки была привычным делом, поэтому моя “тулка” со взведенными курками лежала передо мной вперед стволами. В руках весло, река, наполненная вешними водами, несет байдарку меж еще заснеженных берегов.

Я, уже довольно опытный байдарочник, легко управляю лодкой, лавируя среди затопленных деревьев, нависших кустов и не глядя на весла. Увлекшись окружающим меня великолепием, оглушенный шумом проснувшейся реки, на мгновение расслабившись, я налетел на нависшие над водой ветви в месте, где река делала крутой поворот. Ветки крепко схватили меня за одежду, а байдарка, увлекаемая течением, рванула вперед.

И мы с ней поменялись местами: она была над водой, а я под ней. Что было дальше, помню смутно, сознание прояснилось, когда, уже стоя на берегу и рассматривая вытащенные байдарку, рюкзак, сброшенные куртку и патронташ, я вдруг - о ужас! - обнаружил, что нет самого главного. - Да! Да! Его, моего единственного и неповторимого! Не успев опомниться, я бросился в воду. Глубина по шею, нагнувшись не достать, пришлось нырять. На дне трава, коряги какие-то, ветки, хватался за них поочередно, вытаскивал на свет божий, бросал на берег и опять нырял, нырял, нырял. Холода не чувствовал, но все чаще приходило в голову: “А не плавают ли ружья?”.

Поддавшись этому бреду, проплыл, ныряя, вниз по течению, но ничего не найдя, вернулся к месту “оверкиля”. Прошло около получаса, я весь окоченел, но продолжал поиски, и, нырнув очередной раз, нащупал что-то похожее на ружье и потащил на себя, продираясь сквозь траву и затопленные ветки. У берега обнаружил, что держу рукой стволы, направленные в меня. Пугаться не было сил, хотя знал, что курки взведены и ружье заряжено. Вылил из стволов воду и два раза выстрелил. Потом быстро спустил байдарку на воду, закинул в нее вещи и поплыл. Так быстро я не плавал никогда. Даже чемпионы мира так быстро не плавают.

В лагере брат Алеша встретил меня недоуменным взглядом. Он давно ждал у костра. Оценив мое состояние, он быстро налил кружку горячего чая с лимоном, разбавив наполовину спиртом. И только отогревшись и успокоившись, я почему-то представил себя плывущего по реке с простреленным животом. Как только оно не выстрелило, оно, всегда чутко отзывавшееся на малейшие прикосновения, не дававшее осечек и бьющее без промаха?

Может быть, оно действительно самое лучшее, единственное, способно отвечать взаимностью? Оно, незаслуженно пылящееся уже много лет за шкафом. Может быть, прав брат Алеша когда говорит, глядя на мое нынешнее ружье: “Брось ты это и достань своего старого друга!”.