В свете дальнего костра

Свет костра. Как притягателен он взору и как трогателен для охотничьей души. Присядешь у костерка, «прильнешь» к его благодатному ласковому теплу, и отогреется душа, загуляют мысли, когда глядишь на мерцающие огоньки малиново-рыжего пламени. Сразу отрешишься от обыденности окружающего мира и погрузишься в думы, что, впрочем, приходят сами по себе и абсолютно ненавязчиво, словно вопреки сознанию. Кому из охотников неизвестно такое? Наверное, нет таких.

Костер для охотника – словно финишная полоса, словно высшая точка в отсчете, заработанная, выстраданная охотничьим днем, каждый час которого можно припомнить до мелочей,  каждое мгновение которого прожито наедине с природой. И вот под легкую истому костра,  отстранившись от реальности мира, можно неспешно поразмыслить о прожитом и о дне приходящем. Охотничий костер! Ты спаситель и лекарь охотничьей души.

Из времен самых первых, причем еще безружейных охот неизменно в памяти всплывает мой первый охотничий костер. Приготовления к костру всегда занимают  особое место, предваряя собой весь охотничий день. Тогда, в пору первых охот, все было особенным, особенным был тогда и костер на охотничьем привале. Хорошо помню, как впервые мне доверили развести самый настоящий костер. Кто-то, не охотник, скажет, ну что тут особенного? Но охотник несомненно поймет! Самостоятельный костер – это был, наверное, самый значимый для меня эпизод всей той охоты.

Была середина короткого зимнего дня. После сильной пурги лес был «с ног до головы» завален снегом, и мы вчетвером долго тогда искали место для своего привала. Постоянно сходили с лыж и измеряли ногами глубину снега (ведь снег-то нужно было откинуть до самой земли), вновь вставали на лыжи и шли дальше. Запомнился тогда крепкий, обжигающий лицо морозец, спасением от которого был только жаркий костер.
Там, где речка делала крутой изгиб и уходила влево, у самого берега рос густой ельняк, не позволивший здесь сильно залечь снегам.

Мы наконец-то определились с местом костровища. Охотники, уходя дальше по проторенной лыжне, оставили меня один на один со снежным безмолвием. Зная всю важность свалившейся на мои плечи затеи, я старательно принялся за дело. Развести костер в заснеженном, наглухо промерзшем лесу было делом весьма непростым. Сегодня я пытаюсь вспомнить, сколько мне было тогда лет. Кажется, не больше двенадцати.

В моем распоряжении были топорик и коробок спичек. Ах, тот первый самостоятельный охотничий костер! Это совсем не то, что где-нибудь на дружеском пикнике или на домашнем огороде после копки картошки. Конечно, это теперь, когда за моими плечами не один охотничий костер, задача развести зимний костер мне кажется наивной. Но тогда эта проблема выглядела отнюдь не обыденно. Я с усердием обламывал для растопа сухие еловые ветки, подбираясь к самым стволам молодых деревьев, осыпая на себя снежную кухту, и треск ломающихся сучьев на крепком морозе был слышен далеко от меня.

Я быстро набрал спорный ворох растопа, свалил пятерку иссохших на корню молодых елей, нарубил из них добротную кучку дровец, уже хорошо зная о том, как спорно съедает на морозе огонь дровишки, принялся разводить костер.

Сухой еловый растоп, сдобренный полусвернутым вымороженным обрывком березовой коры, отысканной мной при подготовке костровища, быстро занялся огоньком, мгновенно выправив пламя, отогнав от себя было появившийся сизоватый дымок. Моей самой главной задачей было не упустить пламя и вовремя подкладывать дровишки, так чтобы они, успев согнать с себя стынь, занялись огнем. Пара-тройка объятых огнем дровец уже обещала, что костер не погаснет, и оставалось только подкладывать для скопления дрова.

Почему-то запомнил пару желтоголовых корольков, совсем не боявшихся меня и порхавших в еловых лапах елей прямо над моей головой. Запомнил, наверное, потому, что больше никого живого вокруг меня и не было. Впрочем, наверно, как и положено в зимнем лесу, постукивал где-нибудь в своей кузне дятел, «отрабатывая» очередную шишку, или налетала по низу елового подроста стайка птичьей мелочи, снующей в поисках пропитания. Может быть! Но ничего этого я не помню. А вот корольков запомнил. 
Угодил я тогда костру – пламя, потрескивая на ельнике, быстро набирало силу, а мне ничего не оставалось, как продолжать заготовку дров.

Тепло костра быстро оплавляло снеговые бока костровища, а я, пробираясь по снегу выше колен, по-прежнему старательно добывал пропитание для своего самостоятельно рожденного охотничьего костра.

Когда вернулись охотники, то мой «обжитый» костерок уже во всю ширь дышал теплом, при этом нагнав добрую кучу углей. Хорошо было сидеть у костерка, уплетая за обе щеки зарумянившееся и оплавившееся от огня сало вприкуску с печеным хлебом, памятуя о том, что все это, в общем-то, простое, нехитрое охотничье счастье подарил тебе и твоим товарищам костер, разожженный тобой.

Тепло костра отводит усталость. Сколько раз замечено, стоит присесть у костерка на часок-другой, как от усталости, накопившейся за часы хождения по лесу, не остается и следа.

Великое дело – охотничий костер! Те, кто пренебрегает им, теряют многое, и самое главное то, что именно охотничий костер дает мгновенное единение охоты и домашнего очага. Именно костер на охотничьей тропе и есть тот самый добрый отголосок домашнего уюта. Так уж повелось у меня с первых лесных похождений, с первых охот: первым делом проверяю спички. Без них в лесу может быть туго.

Помню, как однажды, переходя старую бобровую плотину на речке Сороке, не удержался на подломленном бревне и, оступившись, завалился на откос плотины под самые струи водяного перелива. Дело-то весной было, в ранний апрель, и до дома больше десяти верст. Костер тогда спас! Домой пришел сухим до нитки.

Охотничий костер! Что без него была бы охотничья жизнь! Скучна и, наверное, безудержно тосклива. Вообще-то, костер – всего лишь держит пламя, рожденное ниоткуда. И костер охотника подобен восковой свече: у них одна доля, единая цель – держать пламя.

Тот самый первый мой охотничий костер кажется мне неким сном, но таким ясным и чистым. И думается, что все это было совсем недавно. Мы тогда долго, до самой густой темноты провели у костра. Слышали, как в морозной тишине хрустели деревья и как тоскливо и заунывно-устрашающе в глубине леса ухал филин. Ночь спутывала лес, а нам вовсе не хотелось уходить. Уже по ночному лесу под россыпью звезд мы шли по утренней лыжне, оставив в зимнем лесу догорающий костер.

Тогда я абсолютно беззаботно покинул его, ушел, как и мои товарищи, прочь. Всему свое время. И костру тоже. Только почему-то спустя годы я все чаще и чаще стал припоминать до мелочей тот зимний день и старался всегда при возможности навестить тот прибрежный ельняк. От того костровища, разумеется, теперь нет и следа. Оно давненько поросло травицей, и речка каждую весну, подмывая бурелом, выхватывает для русла все более пространства. А ели, они словно такие же, что и прежде, – глаз, глядя на них, почти не улавливает время, если бы не та пластмассовая гильза двенадцатого калибра, надетая тогда Иваном Павловичем на одну из нижних веток ели. С этой стрелянной гильзой и выросла ель.

Вот и остался тот мой первый костер словно явь, быль прошлого, малая искорка, песчинка в охотничьей жизни, словно робкий солнечный лучик в ненастный день, соединивший собой разные времена моей охотничьей судьбы.

Да, именно тогда, после того первого костра, у меня навсегда пропал страх лесного одиночества, страх, с которым охотнику не по пути.

И почему мне вспомнился именно тот давний костер моей охотничьей молодости, а не какой-нибудь другой, скажем, костерок в ожидании вальдшнепиной тяги на любимом мной Чистом лугу, которого, впрочем, уже и нет. А те охотничьи костры глухариных токов? Были и они на моей памяти. Почему же тот, зимний? Да потому, что он и есть точка отсчета всех моих охотничьих скитаний. С него легла на мальчишеские плечи ответственность перед охотничьим делом, перед товарищами.

Тогда я уже хорошо усвоил, что в охоте плечо друга, взаимопомощь и ответственность – вещи равные. Знаковым был тот костер! Именно после него я и ружье в руки получил. И не было тогда у меня еще заветного охотничьего билета, что получил, как только шагнул во взрослую жизнь, и ходить на охоту приходилось украдкой да со взрослыми.

Да простят меня власти предержащие в охотничьем деле – ведь со страстью не поспоришь. Что в любви, что в охоте – она всегда на первом месте. Много дал мне тот первый костер! И вот словно все годы живу в его ярком негасимом свете, в свете любви к охоте и лесу, к тому скрытому и дорогому уголку земли мещерской, где зажегся для меня первый костер охотничьей жизни. Да и верно, не одинок я в сказанном. У каждого охотника в жизни был свой первый костер, такой же памятный и такой же неповторимый. Не правда ли?   

Прошло много лет, и не одно пламя охотничьего костра было рождено моими руками, но тот первый, трогательно разведенный в прибрежном ельняке у лесной речки до сих пор в моей памяти. И свет того уже теперь давнего костра из счастливой охотничьей юности я почему-то всегда вспоминаю, как только, остановившись на привале, даю жизнь новому костру.

И порой так хочется, чтобы этот путь от первого охотничьего костра до последнего был как можно дольше в годах-верстах. Но это уже другая сторона дела.