Миша и медведь

Время для его науки было младенческое, никто не понимал, с чем едят его специальность. Надо сказать, что и сам Миша, пытаясь объяснить нам суть профессии, быстро впадал в заумь, начинал путаться, нервничать и менял тему разговора. Ну сложная профессия, что поделаешь.

Все бы ничего, но каким-то ветром задуло в Мишкину университетскую голову микробы вольной тундровой жизни – охоты, рыбалки, собирательства. Ладно бы туризм. Тут все понятно: палатки, байдарки, гитары, костры – романтика! Так нет же – ружья, ножи, дичь, рыба.

Лицом Миша был очень похож на Билла Гейтса. Только у Билла лицо открытое, доброе, распахнутое к людям. У Миши выражение лица было иное. Безусловно, такое же доброе, но одновременно какое-то подозрительное, напряженное.

После первой же рюмки глаза за очками начинали перемещаться с одного члена компании на другого: а не задумал ли кто шутку или какой розыгрыш по поводу Мишкиной профессии или, что еще хуже, по поводу новых его увлечений? И надо прямо сказать, что, как это ни печально, такие люди находились.

...Пройдя около двухсот километров через три реки и два озера, наши лодки уткнулись в берег озера Лама, чуть ниже речки Бучерамы в облюбованном командором месте.

«Зори» и другие правсредства в то время для массового выезда трудящихся на природу не использовались, а на лодках в такую даль мало кто добирался. Действительно, расстояние было серьезное, но и цена приза была высока: созрела брусника.

Выйдя на берег, мы оказались перед огромными красно-зелеными коврами ягодников, сплошь покрывающих склоны гор. Командором в таких затеях у нас был Саша Голиков, блистающий на воде своей лодкой. Он форсировал «Вихрь-25», отполировал «сапог» и винты, придал лопастям саблевидную форму и «делал» любое плавсредство – хоть о двух моторах, хоть о четырех.

В этот раз он привел нашу эскадру из трех лодок в намеченное им еще в предыдущие выходные место. Облегчив закрома родного комбината примерно на 400 литров бензина и потратив около шести часов, мы были готовы, разумеется, после легкого завтрака, приступить к заготовкам целебной ягоды.
Извлекли из лодок запасы, расстелили клеенку и уже готовились разливать, как Сашка окликнул нас:
– Смотрите! Я здесь прошлый раз перекусывал!

На кострище четко выделялся медвежий след, причем довольно крупный. Тут же находились жестяной комок – все, что осталось от банки сгущенки, забытой Сашкой, и внушительная куча дополнительного свидетельства медвежьего пребывания. Ткнув кучу сапогом. Сашка определил: «Сразу после меня был. Неделю назад. Но все равно, надо осторожнее».

После обязательной части программы мы, навалив толстых бревен в костер, разбрелись по угодьям. Склоны гор на Ламе в тех местах, где собирают ягоду, идут в несколько уступов – терраса, обрывчик, опять терраса, обрывчик, и так три или четыре раза. Больше всего ягоды на первой и второй террасах.

Ягоды было много. Собиралась она легко. Особенно выигрывали владельцы дефицитных в ту пору совков, по местной терминологии – «комбайнов». Я был одним из таких счастливчиков. Чудо инженерной мысли: легкий, из титана, с устройством для предотвращения самопроизвольного высыпания ягод – не хуже Сашкиного! Такой «комбайн» гарантировал ведро брусники за 1,5–2 часа.

У приехавшего со мною приятеля совка не было. Но после недолгого обсуждения ситуации, он ушел собирать ягоду с моим совком, условившись, что полученный результат будет поделен 50/50.

Я же, заранее радуясь собранному урожаю, решил пройти вверх по речке, впадавшей в озеро, посмотреть ямы, где может водиться местный лосось-голец, затем, минуя несколько террасок, переместиться к другой речке, также впадавшей в озеро, но в километрах трех ниже, и уже вдоль нее спуститься к берегу и вернуться в лагерь.

Рыбы не было. На пути я встретил нескольких наших, в том числе приятеля, убедился, что «комбайн» работает исправно и находится в надежных руках. Спустившись вдоль второй речки на первую террасу, я не пошел к берегу, а стал забирать влево, чтобы через лес пройти напрямую к лагерю. И тут я услышал песню.
Пел Миша. Я и сейчас помню слова: «Флагов пестрые ветрила, голубые паруса...»

Такой шанс бывает раз в жизни. И я его использовал. Я упал в брусничник, отбросил кулечек с жалким десятком собранных лично мною ягод, и пополз на голос.

Мне очень повезло. Буквально через несколько метров я наткнулся на канаву, по которой пополз гораздо быстрее. Когда расстояние до песни сократилось до 10–15 метров, я аккуратненько так, из-за кустика, приподнялся и осмотрел место предстоящих событий.

Миша в красной лыжной шапочке, клетчатой ковбойке одной рукой держал за ухо пластиковый куль, а другой рвал ягоды. При этом довольно бдительно поглядывал по сторонам. Ружья с ним, насколько я мог рассмотреть, не было.

Опустив голову как можно ниже ко дну канавы, я заревел – может, и не по-медвежьи, но точно нечеловеческим голосом: «Уы-а–у-ы-а».

Прислушался. Стояла мертвая тишина. Песню как отрезало. Я опять тихонечко высунулся.
Миша стоял, выпрямившись, и озирался. Почему-то он смотрел не в сторону рева, а резко поворачивая голову градусов на 90, осматривал все вокруг себя.

Я опять опустился в канаву, заревел, с треском сломал какое-то полено, растряс две березки, за которыми прятался, и, уже не таясь, стал на колени.

По террасе, зигзагами перемещаясь между невысокими лиственницами, стремительно удалялся от меня огонек Мишкиной шапочки. Вот он докатился до обрывчика, взлетел по нему и исчез на следующей террасе.
Откатавшись по дну канавы несколько минут, я вытер слезы и вылез на поляну. Эффект был мощный, но не абсолютный: куль Мишка не бросил.

Я вернулся в лагерь, где уже было несколько ребят, все им рассказал, мы посмеялись и занялись своими делами. Постепенно стали собираться остальные ягодники. Одним из последних вернулся Миша. Куль был при нем, но, как я успел заметить, он не пополнился.

Сев на бревно, Миша стал внимательно оглядывать присутствующих. Наконец, видимо, приняв решение, он обратился ко мне:

– Аркаша, это не ты в кустах ревел страшным голосом?
– Нет, Миша, я в той стороне вовсе не был, – как можно безразличнее ответил я. – А что?
– Да кто-то там работал под медведя. Хотел меня напугать.
– Ну а ты? – уже с трудом сдерживаясь, спросил я.
– Я на всякий случай тихонько отошел в сторону.

От хохота колыхнулось пламя костра.

– «Тихонько»! – рыдал один.
– «Отошел»! – стонал другой.

Сашина жена, не всегда одобрявшая наш юмор, подала Мише зеркало...

Расцарапанный нос, ссадину на лбу и много других следов «тихого отхода» девчонки из нашего общежития в понедельник скрыли под гримом. И великое дело – внедрение высокой науки в производство – двинулось дальше.

...Миша и сейчас живет в Норильске. Отец многочисленных семейств, мэтр норильского туризма, он иногда снисходительно позволяет молодым «шерпам» донести свой рюкзак до избы в верховьях речки Валек.
Состоялась его наука, состоялась его профессия, состоялся Мишка. Исчезла подозрительность, опасливость во взоре. Полное благодушие – Билл Гейтс отдыхает!

И только я могу вызвать из прошлого молодого Мишку, рассказав при нем среди друзей эту историю.