Петровна и пчелы

Середина июля в Приморье — самый разгар медосбора. Цветут почти все виды лип. Пчеловоды считают: первая, мелколистая липа отошла, теперь дает вторая, широколистая, а там, числу к 25 и после, пойдет всякая другая липа, а потом и удочки пора сматывать. Так что на сбор липового меда в июле природа отпускает всего лишь дней двадцать. И все — «отцвела моя белая липа».

Мой «точок» (так называют пчеловоды место установки пчелиных ульев) находился по левую сторону от дороги, а по правую шла пасека другого пчеловода — Евдокии Петровны, пожилой женщины, принявшей пасеку после гибели супруга на войне. Оставшись вдовой, она вырастила и воспитала четырех сыновей.

От села до пасеки расстояние одиннадцать километров, причем весь путь состоит из крутых подъемов. Под навесом, крытым толью, Евдокия Петровна ночевать никогда не оставалась, а уходила вечером домой и возвращалась утром рано.

Я же почти весь период медосбора жил на пасеке, уезжая на мотоцикле в село по разным надобностям, но всегда в дневное время. Причин было две: вороватый народ и грабежи медведей (в ночное время). Пасек вдоль дороги было много, и не было ночи, чтобы косолапый у кого-нибудь не уничтожил один-два хороших улья.

Хороший улей — это улей, пчелы которого находятся в рабочем настроении, и рамки в таком улье полностью заполнены медом. Медведь ночью среди нескольких ульев отыщет и разломает именно такой. Улей без меда он трогать не станет. Топтыгин либо курочит пчелосемью на месте, либо, обхватив передними лапами и поднявшись на задние, уносит добычу за пределы пасеки — так надежнее.

На мою пасеку гость еще не приходил, а у Петровны уничтожил уже две пчелосемьи. Вчера, уходя домой, соседка просила, чтобы я ночью постреливал в сторону ее ульев. Что я за ночь дважды и сделал. Утром слышу голос Петровны:

— Яковлевич! Идить сюда до мэнэ! Бо я буюсь, идить скоро!

Я взял двустволку, подхожу.

— Вон, пустое место — улей забрал. Я пришла, так он там шамотив и кашляв. Он еще с вечера в этой стороне ходив, трещав да кашляв, да так бухикае. Наверное, старый, да и простыл — земля холодная, а он же на сырую землю ложится спать.

— А Вы ему, Петровна, матрас постелите, да одеяло с подушкой! — в сердцах выкрикнул я и сделал вверх выстрел.

Подошел к месту, где был улей, и далее по примятой траве — к зоне разбоя. Справедливо обозленные пчелы яростно и необыкновенно больно жалили. Видно, что ворюга бросил улей на землю вверх дном, потом поднял и отбросил в сторону. На земле остались медовые рамки и пчелы.

Потом он брал рамку зубами и метров пятнадцать нес ее по густому кустарнику, как метелкой сметая с рамки пчел. Потом съедал рамку и шел за другой. Успел съесть только половину — помешала хозяйка.

— Пойду пошукаю матку, — и она вошла в облако обозленных и мечущихся пчел.

Петровна была в платье. Ноги, руки и платье покрыли пчелы. Благо, что на лицо была надета сетка. И вот она осторожно несет в руках рамку с пчелами. Просит принести быстрее из-под навеса пустой улей, поставить на колышки, где стоял украденный, потому что матка, хорошая молодая матка — у нее в руках, на раме.

Пока я принес и поставил улей, Петровну уже окружил целый рой пчел, слетевшихся на запах матки. Так, оставшиеся в живых пчелы к вечеру все слетятся в улей. Конечно, нужно забрать и перенести все, что осталось от медвежьего пиршества.

— Ой, знаете, бабу никто не считает за человека. Вот этот кашлюн вчера ходил-ходил по зарослям, а потом стал вон возле того дуба. И дивится. Я ему: «Тьфу! Шоб тоби повылазило!» А вон и в ус не дуе. Як стояв, так и стоит. Ой, за время моей работы в колхозной пасеке кого только я не побачила — приходили и козы, и зубриха с зубренком, и барсуки. А проклятые медведи идуть, як у свой двор. А як буллы еще вдвоем с Афанасием, никто не приходив. Я и не знала, кто живет в лесу. Мужика зверь боится, а бабу — не.

Петровна села на улей и, как-то вся сжавшись, надолго замолчала. Застывший взгляд ее был направлен куда-то мимо меня, похоже, в сторону дуба, где вчера, поднявшись, так долго стоял тот злополучный кашлюн.

— А знаете, Яковлевич, думается мне, что это не просто медведь там стоял и смотрел. Это душа Афанасия приходила… Я ж чую и понимаю, як на заходи солнца над вами, на высоких лесинах, щебече да заливается соловейко, да так вы спивуе. На земле она так красиво пела и в небе щебечет, не забувае (речь идет о жене А.Я. Барабанова — Раисе, которая умерла в молодом возрасте и очень красиво пела. — Ред.) Что-то мне не хочется забирать те рамки, что он съел. Может, оставить ему?

— Нет, Евдокия Петровна! Улей забрал и разломил вор, а вора подкармливать нельзя. Открывайте улей, я быстро принесу рамки, и делу конец.

— И то правда. Несите.