Дорогой. Это кличка у него была такая — Дорогой. Правда, своим невзрачным обликом он этой кличке не соответствовал: хром, крив на один глаз, с болезненной одышкой, вечно обряжен в какой-то заношенный затрапез…
А называли его так потому, что он всех, к кому обращался по любому поводу, именовал не иначе, как «дорогой». Вот и накликал сам на себя. Так бывает.
Возраста Дорогой был неопределенного: так, внешне пожилой. Да никого, по правде говоря, его возраст сильно и не интересовал. Как, собственно, и подробности его прошлого, да и настоящего тоже. Встречается такой типаж, не вызывающий вообще никакого интереса у окружающих: живет себе и живет, никому не досаждает. А если человек к тому же еще и одинокий, без семьи, то отживет свое — и никто не пожалеет о его уходе, не вспомнит о его былом существовании. И такое тоже бывает: был человек — нет человека. Почему же я вспомнил о столь незаметном, более похожем на блеклую тень персонаже? Этому, уж поверьте, есть свои причины…
Изредка мы случайно с ним встречались, так как жили почти по соседству, на одной улице. Я молча, из вежливости кивал в знак приветствия головой, он с легким поклоном в ответ произносил неизменное «Здравствуй, дорогой». Так, сухо раскланявшись, мы расходились каждый в свою сторону, тут же позабыв о существовании друг друга. Этим наше «приятное» общение долгое время и ограничивалось, а «неприятного» ни разу, слава Богу, и не возникало.
Однажды майским вечером сидел я с удочкой в руках на берегу большого загородного пруда: «терся» карась, клев был отменный. Кругами по небу угрожающе ходила темная туча, заставляя то и дело отрывать взгляд от поплавка и задирать голову вверх: ливанет — не ливанет? Ливануло, да еще как!
Бросив снасти на берегу, я опрометью, чтобы не промокнуть до нитки, рванул под расположенный неподалеку навес со столиком и двумя скамейками, где можно было переждать ливень. На одной из скамеек уже сидел сосед: наши взаимные приветствия и в таких почти экстремальных условиях не отличились оригинальностью, разве что расходиться было как-то неуместно.
Минут несколько мы молча сидели, поглядывая то друг на друга, то по сторонам. Дождь не унимался: вволю набродившись, туча лениво повисла на одном месте, где и решила окончательно освободиться от бремени. Вдали на освещенном солнцем горизонте появилась радуга, воздух благоухал запахом свежих трав и зелени молодой, омытой влагой листвы. Наше молчание затянулось, неловкость положения требовала разрешения.
— Вы сюда тоже рыбачить? — запустил я «пробный шар», пытаясь наладить контакт.
— Да, дорогой, приковылял вот, да сам видишь, не фарт, — отвечал сосед, приподняв рукой брезентовый чехольчик с удочками, стоявший сбоку от него. — Дождь, как назло…
Мы еще посидели молча, переглядываясь.
— А я и не подозревал, что вы рыбак. Давно? — осмелился я вновь прервать паузу в начавшемся было диалоге.
— Ой, и не говори! Сколько себя помню, столько и рыбачу. Да вот беда: какой-то злой рок преследует меня на рыбалке всю жизнь, неприятности одна за другой. Вот хотя бы и сегодня, — уже значительно многословней отвечал Дорогой, при этом двумя руками указав поверх головы на «разверзшиеся хляби небесные».
— Да это что, пустяки! Пока с одного бока намочит, с другого уже высохнет, — шутливо ответил я, несколько обрадованный развитию общения, обретающего подобие непринужденности.
— Да так-то так, сегодня действительно пустяки. А бывало, что и с двух боков намокнешь, и высушиться негде. Да зимой, в мороз… Ох, дорогой, лучше не вспоминать! — и он сделал жест рукой, как бы отмахиваясь от действительно неприятных воспоминаний.
Я пристально уставился на своего теперь уже собеседника в ожидании, что вспоминать он все же начнет. Тот упорно молчал.
— Неужели такое случалось? Расскажите, — попросил я, проявив нефальшивый интерес.
Дорогой как-то замялся, решая для себя, стоит ли ему откровенничать с малознакомым человеком.
— Расскажите! — настаивал я, пытаясь все же вытянуть из него интересную историю.
— Нешто рассказать, — произнес тот все еще в нерешительности, для падения которой требовался последний толчок.
— Конечно! Поделитесь опытом, раз уж свели нас здесь обстоятельства. Дождь еще надолго.
— Ну, слушай, — согласился Дорогой, поглядев на небо, действительно не предвещавшее скорой смены гнева на милость.
Он поерзал на скамейке, поудобней усаживаясь, положил руки перед собой, сомкнув пальцы в замок, и повел сказ о своих былых неприятностях.
— Начну плясать от печки — так будут понятней многие моменты, не потребуется лишних объяснений. Сам я детдомовский: ни материнской любви, ни отцовской заботы не испытал, поэтому по натуре одиночка, люблю уединение. Была у нас в детдоме библиотека, вот с нее-то все и началось. Кто-то из ребят любил читать сказки, а кто постарше — приключения там или фантастику, выбор был. Я подсел на «Рыболов-спортсмен»: имелось собрание этого альманаха за много лет. В жесткой обложке были экземпляры еще самые первые, пятидесятых годов, и в тонкой — разные…
— Да, да! Точно! Мне тоже попадались такие. В тонкой, так те такое барахло! Корешки плохо проклеены, страницы рассыпаются прямо в руках, — подтвердил я, обрадовавшись возможности подхватить общую тему.
Дорогой строго зыркнул на меня одним глазом, дав понять, что не нуждается во вмешательстве в его повествование, и продолжил.
— Часто со страницы на страницу издания перекочевывала мысль о том, что рыбалка — это занятие для настоящих мужчин, она, мол, делает их физически крепкими, закаленными, развивает наблюдательность, усидчивость, способность противостоять разного рода трудностям. В детстве, пока жизнь еще ничему не научила, написанному веришь беспрекословно. В общем, после теории захотелось и на практике испытать себя, закрепить полученные знания. Рядом с детдомом было проточное озерцо, там я и пропадал все свободное время. Снасти — удочки, донки — мастерил сам, из чего придется. Удилище из орешника, поплавок из пробки или из пера, вместо лески капроновая нить. На уроках труда учили нас вязать сетки из капрона, знаменитые авоськи: в одной руке линеечка плоская, в другой челнок с капроном, и погнал. Так навострились, что не глядя вязали, автоматом. Капрона хватало и на донки. Крючки были дефицитом, но и их ухитрялись раздобыть. Грузики для донок… С ними вопрос решался как в известном рассказе Чехова: гайки где увижу, там и откручивал. Не все подряд: через одну, с пониманием. Выбирал потяжелей. Вот одна из таких гаек и сыграла со мной злую шутку.
Дорогой указал на свою пустую глазницу и, горько ухмыльнувшись, продолжил.
— Одну из донок то ли налим затянул под корягу, то ли крючок сам за что-то зацепился, только вытащить ее с первого раза не получалось. Стал подергивать в разные стороны, потом тянуть посильней. Не идет. Уже капрон как тетива, аж позванивает, а я все тяну. Крючок под водой обломался, и гайка со всей дури мне прямо в глаз. Как там в стихотворении? «Могла бы вскользь пройти она, задеть тирком — и мимо»… Не судьба. Глаз вытек. Так, дорогой, испытал я свою первую в жизни утрату, связанную с рыбалкой.
Расказчик достал из кармана платок, вытер им здоровый глаз, промокнул глазницу, от души высморкался, не стесняя себя условностями этикета, и продолжил.
— Нет, не охладел я к рыбалке, не отчаялся. Хотя и сожалел, что так получилось, но помнил: все, что нас не убивает, делает сильнее. Как-то так. Шли годы, вышел я на вольные хлеба. В армию меня, естественно, не призвали: там в почете одноглазые адмиралы и фельдмаршалы, а окривевшие солдаты там не нужны. Устроился на работу, купил себе спиннинг, стал ходить на речку по выходным. Забирался иной раз так далеко, где и не встретишь ни души. Дебри. И вот опять: пришла беда — открывай ворота… Вроде сначала везение: взялась на блесну щука, да хорошая, увесистая. А потом началось: тянет против течения, сопротивляется изо всех сил. Я катушку на тормоз, мысиком пружиню, иду вдоль берега по кромке воды, стараясь утомить пленницу. Под ноги и не гляжу, не до того. Левая нога и провались в бобровую нору. Хрясь пополам! Мама не горюй!
Тут он похлопал себя по коленке той ноги, на которую при ходьбе заметно припадал. Покачав головой, как бы сам себе сочувствуя, Дорогой вернулся к воспоминаниям.
— Спиннинг выронил, его щука сразу на дно и утянула. Да и не до спиннинга было: боль такая — врагу не пожелаешь. Думал, сознание потеряю. Вокруг никого, кричи — не докричишься. Как быть? Не то что идти, стоять не могу! Во, дорогой, ситуация! Ну, думаю, надейся на себя, не привыкать. Лежа, кое-как вырезал себе подпорку из подходящей лозины, толстую, с развилкой под подмышку. С трудом поднялся, пытаюсь идти, на нее опираясь. Нет, не получается! Упал. В общем, ползком, с передышками, еле добрался до трассы. Добрые люди подобрали, отвезли в больницу. Хромота осталась. Нога болит к непогоде, другой раз и не заснешь, всю ночь проворочаешься. Вот и сегодня болела, да не поверил надежному барометру, поперся на рыбалку.
Дождь затих, но в воздухе еще висела неприятная морось, способствующая продолжению нашего общения под спасительным навесом.
— Ну, не надоело слушать мои россказни? — поинтересовался Дорогой.
— Нет, нет! Что вы! Если есть что добавить, продолжайте, прошу!
— Рыбалка, она ведь и зимой рыбалка. Многие даже предпочитают подледный лов летнему. Я не исключение, есть в этом свои резоны. Так вот собрался я года три назад на заветное, хорошо мне знакомое место на нашем Остре. Место удаленное, почти непосещаемое: пешком идти километров пять-шесть по едва наторенной лесной тропке. Когда снег неглубок, даже в развалку со своей колдыб-ногой управляюсь часа за полтора-два. Затеял я по перволедью запустить под лед пару-тройку сеток и остаться с ночевкой, до утра. Приходилось раньше такое практиковать: напалишь, бывало, большой костер, потом сметешь в сторону угли, золу, настелешь на прогретую землю лапника потолще, сверху брезент — и как на печке! Накроешься с головой, и даже в мороз горя нет: тепло. Так и решил: буду ночевать. Пока светло, поставил сети. Тоже есть хитрости и в этом, да тебе знать не надо: это, дорогой, браконьерство, попадешься — мало не покажется. Ну вот, поставил сети, стал заготавливать хворост для костра, потом лапника елового наломал, все приготовил, доволен работой. Распалю, думаю, попозже, уже по-темному, чтобы тепло до утра продержалось. А пока есть время засветло снасти проверить: сети простояли достаточно, боле двух часов. Пошел на лед. Вроде бы и походил до этого по плесу, и в прочности льда пешней убедился, да на ж тебе — провалился! Неглубоко, по грудь, но выбрался не сразу, успел промокнуть. Действительно повезло, как утопленнику. Вылез из воды, с меня течет. Ладно, думаю, сейчас костер распалю и обсохну, и согреюсь. Спешу к стоянке, где приготовлено кострище, а сам холодею уже не от мороза, а от мысли: где спички? В боковом кармане ватника. А если намокли? Лезу в карман — так и есть: не просто намокли — раскисли! Добежал до кучи хвороста, пытаюсь поджечь обрывок газеты — не получается. Ни искорки! Что делать? Паника. А паника, дорогой, плохой помощник в такой ситуации…
Дорогой замолчал, стараясь несколько успокоить свои взвинченные от воспоминаний нервы.
— Чем же все закончилось? — робко подтолкнул я его к продолжению захватывающей истории.
— Печально закончилось, дорогой. Очень печально. Чудо, что я с тобой сейчас разговариваю, настоящее чудо. Я и свечку Ангелу-хранителю постоянно в церкви ставлю за свое спасение. А тогда… Куда мокрому идти ночью да по морозу? На саночках, на которых привез с собой свой походный скарб, был овчинный тулуп. Все сырое с себя долой, в тулуп укутался, половиной брезента укрылся. Продрожал как цуцик до утра в позе эмбриона, лежа на лапнике. Чуть свет бросил и сети, и санки — домой! По дороге чуть разгорячился от быстрой ходьбы, но зубами все равно так стучал — не передать. Даром это не прошло: двустороннее воспаление. Положили в больницу, кололи антибиотики — не помогло, сильно перемерз. Повезли в область: рентген показал, что хорошего мало. Там одно легкое удалили. Вот теперь хожу задыхаюсь, и не хожу задыхаюсь. Насмешка судьбы! Я ведь и не курил никогда, даже в детдоме, и не выпивал. И что? Калека! Вот и задумаешься: каждого делает сильнее все, что нас не убивает, или избирательно? Вопрос…
Я воспринял вопрос как риторический и отвечать на него не стал. Да Дорогой в моем ответе и не нуждался: он уже давно для себя все решил и менять в своей жизни, кажется, ничего не собирался. Дождь к этому времени окончательно прекратился, мы распрощались и разошлись каждый в свою сторону.
Комментарии (0)