И не зря «Российская охотничья газета» этим вопросам всегда уделяла и уделяет повышенное внимание. Ведь воспитание охотника, понимающего охоту, страстно любящего все, что с ней связано, несомненно, высшая цель, к которой мы все стремимся.
Вместе с тем отдельные статьи, казалось бы, призванные выполнять эти благородные задачи, на мой взгляд, производят обратный эффект. И одним из таких примеров, по-моему, является статья Г. Полякова «На грани добра и зла» («РОГ» № 52, 2010). В своей заметке автор резко критикует статью об охоте на лося, опубликованную в одном из охотничьих журналов, как жестокую и противоречащую охотничьей этике. От чего же, как он пишет, стало ему «горько»? Во-первых, его возмутило, что в охоте участвовало 29 охотников, по мнению Г. Полякова, это превращает охоту в убийство. По моему же опыту и по мнению всех моих знакомых охотников, именно охота большими командами и дает зверю наибольший шанс на спасение. Большая команда не мобильна, плохо управляема, дисциплина в ней низкая, как правило, она создается наспех из двух-трех разных команд, где незнакомые люди часто не находят между собой общего языка, что, конечно, влияет на результативность охоты. Такие команды создаются не от хорошей жизни. Егерей не хватает, план отстрела выполнять надо, вот и идет руководство хозяйств на подобные ухищрения.
Далее. Автор статьи считает, что лось, переходящий мелиоративную канаву, «становится беззащитным, терпящим бедствие». Ну а глухарь на току во время песни не беззащитен? А кабаны, идущие к стрелковой вышке на подкормку, не терпят бедствие от бескормилицы? Если взглянуть на ситуацию без излишних сантиментов, это всего лишь нормальный охотничий эпизод. И почему Г. Поляков решил, что раненый лось «наводил ужас» на офицеров Генштаба? Что, российские офицеры – кисейные барышни? В чрезмерной чувствительности можно упрекнуть как раз самого Г. Полякова. Совсем непонятно, почему предосудительно стрелять в «уже раненное животное»? Почему автора раздражает крик мальчишки – егеря-стажера, добравшего этого лося? Ведь многие из нас ездят на охоту именно за эмоциями.
Г. Поляков в своей статье вспоминает произведения наших классиков об охоте. Что ж, вспомним и мы, как описывал Н.А. Некрасов в поэме «Псовая охота» эмоции помещика-охотника, затравившего зайца: «Зверя поймали – он дико кричит. Мигом отпазанчил, сам торочит». А что уж такого милитаристского усмотрел автор в словах-терминах «цепь» и «фланг»? По-моему, выражения «цепь загонщиков» и «фланг стрелковой линии» применяются всеми охотниками. Это нагромождение беспочвенных обвинений напоминает плохой американский блок-бастер, когда режиссер в сцену катастрофы просит добавить еще парочку взрывов – для убедительности.
И еще о классиках-охотниках. Откуда у Г. Полякова убеждение, что они писали в основном «о красотах природы, повадках диких животных», об охотничьих собаках и трофеях? По-моему, за то мы любим и ценим нашу классическую литературу, что, обладая могучим художественным талантом, классики правдиво и честно описывали жизнь во всех ее проявлениях, не чураясь и «натурализма», не обсасывали реальность, как приторный леденец, и не покрывали ее лаком, как базарную безделушку. Чтобы не быть голословным, приведу строки о финале охоты на волка из рассказа «Мгла» замечательного русского писателя Бориса Константиновича Зайцева: «Простым глазом видно, как хлестнуло его по боку, как мучительно он перекувырнулся, завертелся на месте и все-таки рванул бежать… руки мои жаждали теплого трепещущего мяса, «его» мяса, и я, не задумываясь, зарезал бы его, наносил бы ему без счета раны, только бы он был мой!.. От первого выстрела, как от удара плетью, он весь передергивается, морда никнет в снег. Картечь шлепает тесной кучей, шерсть в одном месте разлетается как пух из подушки, закантелый пыж валяется вблизи на снегу, и противное, истерзанное мясо вылезает, кровавя снег вокруг…». Думаю, эти строки и по художественной силе, и по «жестоким» деталям охоты ни в какое сравнение не идут с критикуемым Г. Поляковым рассказом.
Вспоминает Г. Поляков также А.П. Чехова – классика не только русской, но и мировой литературы. Позволю себе привести строки из его рассказа «Он понял», который Л.П. Сабанеев называл «хорошенькой игрушечкой», «этаким пирожным»: «Около гнилого, заплесневелого сучка он находит кровяное пятно и пушок, а поискав еще немного, узнает в маленьком, еще горячем трупе, лежащем у самого ствола, свою жертву. «В голову попал», – говорит он с восторгом… Попал не в одну только голову. На груди зияет рана, перебита одна ножка, на клюве висит большая кровяная капля». Это написано о молодом скворце. А вот что пишет Чехов о другой «птичке» в рассказе «Петров день»: «М-да… Жива… Надо предать скорой смерти. Сказавши это, генерал поднес перепелку ко рту и клыками перегрыз ей горло». Не знаю, может быть, Григория Полякова приведенные отрывки и приведут в полуобморочное состояние, у меня же они никаких отрицательных эмоций не вызывают. В контексте произведений они только способствуют или более глубокому пониманию душевного состояния героя, или более полному раскрытию характера действующих лиц.
Но перейдем от высшей литературы, так сказать, к прозе Г. Полякова. Негодует он и по поводу книги В. Полякова, где тот описывает охоту на бурундуков с манком и волосяной петлей и умерщвление попавшихся зверьков ударом о снежный наст. Сразу хочу сказать, что добыча бурундуков – это прежде всего промысловая охота. А кто будет спорить, что этические нормы промысловой охоты несколько отличаются от таковых в любительской? Да и если разобраться, то описанный способ умерщвления, когда зверек мгновенно погибает, следует признать наиболее гуманным и, скорее всего, выработанным коренным населением за много-много лет до нас. А вот автор статьи «На грани добра и зла» далек от реалий местных обычаев и не устает возмущаться жестокостью охотника-промысловика. Он говорит о бурундуках, как о «маленьких доверчивых зверьках», и говорит так для того, чтобы сильнее оттенить жестокость своего однофамильца. А если бы это были не такие милые зверьки с точки зрения человека, то их жалеть надо было бы меньше?
Господи, как надоело читать про все эти «грустные глаза умирающего оленя», «затуманившийся взгляд лося», чем всегда богата неохотничья литература! Откуда у охотника эта гипертрофированная слезливость и сентиментальность? Возьмите любое руководство по охоте и убедитесь: водяных полевок добывают «специальным крюком, или убивают палкой», а не берут каждую пинцетом и не усыпляют эфиром; раненого зайца поднимают за задние ноги и обивают ребром ладони за ушами; подранка-утку… Впрочем, охотники все это знают.
Есть в статье Г. Полякова и такая фраза, прочитав которую, больше жалеешь охотника, чем дичь: «Переживание за мучения, принесенные птице или животному (птица, кстати, тоже животное. – И.М.) в результате неудачного выстрела, поиски оправдания за отнятую жизнь…» (эти чувства, по мнению Г. Полякова, характеризуют настоящую охоту и отличают ее от убийства). Но, пожалуй, такие терзания, к которым призывает автор, не каждый выдержит.
Закончить свою статью хочу словами Григория Полякова, которыми он свою статью начал: «Любители правильной охоты справедливо обижаются, когда ничего не понимающие в охоте люди обвиняют их в жестокости». Лучше не скажешь!
Комментарии (0)