Это птица из моего детства. Самая загадочная из всех. Там глухари бывали, наряду с разными утками, гусями и рябчиками, когда вернувшиеся из леса дед или отец звали меня посмотреть на их добычу. Но ни одна из других птиц не вызывала столько восхищения в моей детской душе, трепета и затаенной радости, чем этот красавец. Огромный, с большим и загнутым светлым клювом, черной бородой и красными бровями. С величественным при раздвигании хвостом, особо эффектным с тыльной стороны и совершенно удивительными ногами, покрытыми роговыми чешуйками. Но порой глухарь был совсем иным — мельче обыкновенного, черный как смоль, с белыми пестринами по брюшку и более длинным клиновидным хвостом, подернутым молочным струйчатым рисунком. Уже тогда я знал, что это глухарь каменный, обитающий восточнее линии Байкал — устье реки Лены.
[mkref=2003]
Чаще глухари попадали к нам в дом осенью, когда отец или дед возвращались из поездок по реке — других дорог, где я родился, практически не имелось. Но иногда и весной, когда друг отца уговаривал его съездить на ближайший ток. Вот на нем я впервые и очутился, когда мне было двенадцать.
Полный опасностью переход через реку по раскисшему, готовому вот-вот сорваться и отправиться в долгий поход до самого Ледовитого океана весеннему льду. Ощутимый ночной морозец, ночевка на сухом высоком месте под пологом у нодьи. Похлебка и чай с дымком. Приподнятое у всех настроение. Охотничьи истории из уст старших. Дым и искры от костра, летящие в звездное небо. Таинственность ночного, стеной стоящего по всей округе леса. Слипающиеся глаза, недолгий сон и быстрый подъем. Потом путь в полной темноте по захламленному лесу. И, наконец, долгожданное, услышанное в абсолютной тишине и почти полной темноте впервые в жизни: «Тэк! Тэк! Тэк! Тэк!» — как резким щелчком ногтя по спичечному коробку. А за этим сразу, без всякого перерыва — то ли шипение, а может, скрежетание, называемое почему-то скирканьем, во время которого глухарь ничего не слышит.
Моего первого глухаря нам добыть не удалось — недалекий выстрел отцовского друга его песню оборвал, а случайно треснувший под моей ногой сучок окончательно спугнул сторожкую птицу. И она с шумом сорвалась с той ветки, на которой сидела, и быстро скрылась из наших глаз, что было очень обидно. Но уже через три-четыре года, будучи по молодости лет охотником чересчур азартным и уже отстреляв по темноте большого обыкновенного глухаря, захотелось добыть еще одного, теперь каменного, что пел невдалеке. И этот петух, переполняемый любовным азартом в своем нежелании прервать песнь даже на секунду, гонял меня за собой по всей тайге, ни разу не подставившись под выстрел. Он играл самозабвенно. Каждый раз угадывая преследователя (у «каменушек» второе колено в песне отсутствует, отчего они не глохнут), все скрывался от меня, прячась то за кустами, а то за деревьями...
Через два с половиной часа беспрерывного преследования, когда сил уже совсем не оставалось, я присел на ближайшую валежину, улыбнулся и задал себе тот вопрос: «А для чего тебе нужен данный глухарь?» — один уже лежал у меня в рюкзаке. «Для того, чтобы просто убить?» И тогда я вдруг понял, что именно этот, не перестающий горланить на всю округу петух, должен остаться жить. Что зверей и птиц любой охотник просто обязан уважать, иначе он и не охотник вовсе, а бездушный убийца...
НАДЕЖНЫЕ ПОМОЩНИКИ
В наших краях на глухарей, кроме как весной на току, специально не охотятся. По крайней мере мне с этим сталкиваться не приходилось. Осенью или зимой это всегда дичь попутная. Выследить глухаря в тайге для человека занятие пустое и никому не нужное. Заметить птицу в кроне кедра, сосны, ели или пихты в плотном лесу, если ты не видел, что она там села, практически невозможно... Чаше всего глухарей у нас находят собаки. Сибирские лайки. Умные и выносливые, сильные и отважные. Но умение работать по глухарю дано не каждой лайке, как и не для каждой он является достойной дичью. Для иной глухарей и на свете нет.
«Гав! Гав! Гав!» — зальется вдруг вдалеке твой друг, и ты спешишь к нему быстрее, через кусты и чащобники, через завалы из деревьев и каменные россыпи, через ручьи и болотца. Поскольку глухарь всегда добыча желанная — есть что съесть, да и наживка для ловушек, если ты на промысле, какую еще поискать. Охота с собакой на глухаря тем хороша, что та отвлекает птичку, и к ней можно на верный выстрел подойти. Только вот этот выстрел у тебя всего один и обязательно должен быть по месту. Поскольку глухарь птица на рану куда как крепкая, а подранок всегда черной меткой на твою душу ложится. Хорошо, если собака его найдет, а если не найдет?
СОЛО С ОРКЕСТРОМ
Будильник звенел, заливался. А я проснуться не мог. Глубокая ночь, тепло от печи, полная тишина, особая атмосфера деревянного дома, благотворно влияющая на человека, а главное, то вчерашнее благодушное настроение, что все еще пребывало во мне, не давало этого сделать...
Попить чаю, одеться, выйти со двора с ружьем в руках, завести машину, прогреть ее и тронуться в путь, все это укладывается в какие-то пятнадцать минут, и вот я уже еду вдоль заброшенных, начинающих зарастать маленькими сосенками полей.
На какой ток пойду, спланировал еще вчера. Свет фар пляшет перед машиной, освещая ухабы и рытвины, лужи на раскисшей, основательно разъезженной лесовозами дороге. Поля остались позади, дорога идет между деревьями. Довольно скоро подъезжаю к расчищенной здесь когда-то полянке. Выхожу из машины, хлопать дверью нельзя, потому аккуратно поддавливаю ее, и, понимая, что автомобиль никто не угонит, все равно закрываю его на ключ.
Сделав всего несколько шагов по заросшему вырубу, тону полностью во тьме, и пока останавливаюсь, долго стою, не двигаясь с места. Стараюсь слиться воедино с этой ночью, с ярким звездным небом и силуэтами крон деревьев на его фоне, с их стволами, ветками и даже иглами. И что-то просыпается во мне. Что-то главное. Совсем забытое людьми в городах, но близкое нашим предкам. Потому вечное и правильное. И с этим ощущением переламываю ружье. Заряжаю и забрасываю его на плечо, потом пару раз подпрыгиваю на месте, дабы убедиться в том, что на мне ничего не бренчит. Да у меня и одежда такая, не издаст ни звука, когда по лесу пойду, — и куртка, и штаны из плотного мягкого сукна. Еще раз обдумываю, все ли взял, решаю, что ничего не забыл, и давлю на кнопку подсветки своих наручных часов.
«Три сорок шесть! Самое время. До рассвета два часа. Пошел!» — приказываю себе, бросаю внимательный взгляд на небо и делаю первый шаг, взором сверяю свой путь с той самой звездой, которую для себя наметил... Вот и нужный распадок, за которым начинается ток.
Передо мной сосновый бор, местами чистый, а кое-где заросший высоким, доходящим до подмышек багульником. Мне приходилось здесь бывать. Все знаю, где тут что и как. Центр тока от меня справа, там должны петь главные токовики, и потому мне их трогать совсем не хочется — пусть себе играют и живут. Иду налево, делая за раз не больше десяти шагов. «Раз, два, три…. десять. Стой! Слушай!» Ты напряжен. Весь превратился в слух. Это желание услышать звук возбуждает тебя, нервирует, ты весь в надежде, что вот-вот он появится, но его все нет…
И вдруг как током: «Вроде есть!»... Ты слышишь пока не звук, а лишь намек на него! Шестым чувством сознавая, что он существует. «Раз, два, три…. десять. Стой! Слушай!» Напрягаешь слух до предела: «Есть! Что-то есть!» Вновь: «Раз, два, три…. десять. Стой! Слушай!» И вот он! Вот!!! Тот миг, к которому ты всей душой стремился. Который главнее, возможно, выстрела. Ради коего стоило не спать ночь. Чувство, что охватывает тебя, хорошо известное нашим пращурам да еще животным, отбрасывает напрочь все, чем ты жил до этого момента. На свете есть только ты и вот эта птица, у которой шансов остаться живой нисколько не меньше, чем тебе ее добыть. Вы на равных!
Но ты пока ничего не видишь. Ты совершенно слеп, и то, что слышишь, это и не песня вовсе, а обрывок второго колена, отдаленно напоминающего звук мнущейся в руках алюминиевой фольги. Уловив его периодичность, как раз под этот звук теперь всего два шага вперед: «Раз-два! Стой!» и снова: «Раз-два! Стой!» И снова «Раз…» Шагаешь так, чтоб ты успевал уловить как начало колена, так и его конец.
Скоро слышишь уже всю песню. Вначале редкое и убыстряющееся «тэкание», за ним сразу без перерыва «фольгу». Но каждый раз песня иная. То слышимая отчетливо, а то не очень — глухарь ходит по той ветке, на которой сидит, иногда, как экраном, ограждая тебя от своего второго колена. А ты не торопишься никуда, наслаждаясь его игрой. Иной раз пропускаешь песню, а то и две, случается три, пока соображаешь, как тебе лучше идти, и тут вдруг замечаешь, что начинает светать...
ЕСТЬ ТОЛЬКО МИГ
Теперь ты стараешься идти, прячась за стволами ближних к тебе деревьев. В этот момент ты улавливаешь то, что увлеченный подходом и песней глухаря совсем не слышал — по всей округе, проснувшись, запели мелкие пичуги. И этот хор с каждой секундой становится слышнее и слышнее — к нему подваливают все новые и новые исполнители.
[mkref=2004]
Но вдруг издалека, из самой середины тока, нарастающее и все громче: «Квок! Квок! Квок!» — несутся две глухарки, пролетая чуть в стороне. А ты в это время делаешь еще два шага и, наконец, видишь его — своего певуна. Он сидит в двух десятках метров от тебя, ну, может быть, немножко дальше. На толстой ветке той сосны, которую ты до этого определил. Ходит по ней и, заслышав крик своих зазноб, начинает заливаться столь азартно и громко, что его игра давит на твои перепонки. Глухарь настолько близко, что ты улавливаешь шуршание раскрываемого веером хвоста в момент перехода песни на второе колено. Но… он кажется тебе невероятно маленьким, как будто это и не глухарь вовсе, а какой-то куренок. Ты пока не собираешься стрелять, а все соображаешь, в какой именно миг нажать на спуск. И уже готов это сделать под второе колено, как теперь, со спины, вновь раздается нарастающее: «Квок! Квок! Квок!» — те копалухи понеслись назад. Вновь услышав их, уже сидящий на твоей мушке петух сызнова начинает неимоверно орать и — «О-о! Боже мой!» — камнем срывается с ветки вниз. Где, приземлившись за кустами, еще азартнее, чем это было на дереве, продолжает свою песню.
«Что делать?! Что-о-о?!» — проносится в твоей голове, и ты вдруг осознаешь, что сейчас может произойти непоправимое. Что глухарь приманит копалух, и те, подлетая, тебя увидят, чем спугнут певца. Или это сейчас сделает второй петух с намерением потягаться силой с твоим. И принимаешь единственное верное решение.
Теперь уже не шагами, а длинными наглыми прыжками — тебе терять больше нечего. Пригнувшись, прячась за кустами и вновь под песню: «Прыг-прыг! Стой!», «Прыг-прыг! Стой!», «Прыг-прыг! Стой!». Ты весь дрожишь. Сердце готово выскочить из груди, дыхание твое прерывисто. Но ты сдерживаешь себя...
Он вот уже! Прямо перед тобой! Метров в пятнадцати, максимум семнадцати! Ты вскинул ружье, спустил предохранитель. Теперь уже не разбирая, под песню или нет, но прямо через кусты — они не особо плотные: «Прошибет! Не страшно!» Под основание крыла, по силуэту дробью — «Ба-а-бах!».
И все в этом мире стихло. Перестали щебетать пичужки. Словно скорбя о своем собрате, прекратил на минуту стучать по дереву дятел. Исчез в никуда твой азарт, спало напряжение — ты теперь слышишь и видишь все, как всегда. Но — «чик-чирик» сказала одна птичка, «пиу-пик» — другая, и скоро весь хор, словно ничего не случилось, поет свои песни на все лады. А ты уже продрался сквозь кусты и с удивлением разглядываешь крупного, поразительно красивого в своем оперении глухаря, что лежит пред тобою, гордо закинув голову и не успев сложить свои крылья и великолепный хвост.
Из-за ближайшей горки показывается первый луч солнца, ты оглядываешься вокруг себя, любуешься просыпающимся от долгой зимней спячки лесом, удивляешься уже начинающему зацветать даурскому багульнику, что совсем скоро окрасит насыщенным розовым цветом весь подлесок. Потом ты поднимаешь глухаря, убираешь его в крепкий полиэтиленовый мешок. Закидываешь через плечо так и не перезаряженное ружье и, дабы не пугать тех глухарей, что на этом току еще остались, прицелившись точно на машину, с ликующим настроением отправляешься в путь.
Ты счастлив! Хотя есть оно — Чувство Горечи! Есть! Но затмит его то неповторимое, переживательное и настоящее, что присуще истинной охоте!
« Я в весеннем лесу
слышал песнь глухарей.
Одного вот несу,
мне б к жене поскорей».
Всю дорогу весело бьется в твоей голове дурацкое, в общем-то, четверостишие, вычитанное когда-то давно в одном таежном зимовье в дневнике у охотника.
Комментарии (0)