Петр Михайлыч

Только часу в девятом вечера проснулся спавший на огороде под вишней Петр Михайлыч, да не проснулся бы и теперь, если бы не пошел дождь и не стал мочить его. С всклокоченной головой, с опухшим лицом поднялся он с травы, схватил ковер и подушку и, ругаясь, что его раньше не разбудили, направился в охотничью сборную избу. Уже темнело, спускались августовские сумерки. На дворе он встретил егеря Амфилотея, старающегося поймать на цепь рыжего понтера, но тот не давался ему.

— Подлец! Мерзавец! Что ж ты меня раньше не разбудил?! — сказал Петр Михайлыч егерю.

— Три раза будил, да что ж с вами поделаешь, если вы не встаете и даже деретесь во сне? Сон-то у вас какой-то бесчувственный.

— Деретесь! Знамо дело, человек в забытьи. Ну и выпил тоже малость.

— Уж и малость! От такого питья медведь лопнет. Вы разочтите: вчера питье, потом сегодня…

— Ты бы хорошенько меня потряс.

— Господи Боже мой, ваша милость! Да ведь не поленом же по брюху мне вас колотить. Я уж и так раскачивал вас, что тумбу.

— На охоту теперь поздно? — спросил Петр Михайлыч.

— Какая теперь охота! Сейчас ночь. В слона теперь не попадешь, а не токмо что в куропаточного выводка. Да и леший может в лесу обойти. Пожалуйте чай пить в избу. Самовар готов.

Егерь подхватил из рук Петра Михайлыча ковер и подушку и понес их в избу. Петр Михайлыч шел и почесывался.

— Ведь эдакая незадача! Второй день не могу попасть на охоту… — бормотал он.

— Завтра утречком надо постараться сходить. Сегодня уже как-нибудь потрезвее, а завтра чем свет, — отвечал егерь…

— Так-то оно так, но вот беда — я сказал жене, что сегодня к вечеру вернусь домой.

В избе кипел самовар. За столом на клеенчатом диване сидел доктор Богдан Карлыч и еще охотник — молодой человек из местных лесопромышленников, в кожаной куртке, в кожаных штанах и в таких высоких сапогах, что они доходили ему прямо до туловища. На столе около самовара стоял изящный раскрытый ларец в виде баула, и из четырех гнезд его выглядывали четыре горлышка бутылок. Доктор и охотник пили чай с коньяком.

— Петр Михайлыч! Вот так встреча! Гора с горой не сходятся, а человек с человеком сойдутся! — воскликнул охотник. — Откуда это?

— Спал… — хриплым голосом произнес Петр Михайлыч, щурясь на свет шестериковой свечки и маленькой жестяной лампочки, которые уже горели на столе, протянул руку охотнику и сказал: — Здравствуй, Василий Тихоныч.

Молодой человек посмотрел на него и пробормотал с усмешкой:

— Вишь, у тебя лик-то как перекосило! Или уж на охоте намучился?

— Всего было, кроме охоты. На охоту еще только сбираюсь. Завтра поеду.

Петр Михайлыч грузно опустился на массивный стул с продранным сиденьем.

— Так вот и отлично. И я на завтра с вечера приехал. Вместе и пойдем, — отвечал Василий Тихоныч. — А я, брат, приехал на уток выписную собаку попробовать. Собаку я себе из Англии выписал. Тридцать пять фунтов стерлингов… Это ведь на наши-то деньги по курсу… с провозом и прокормом около четырех сот рублей собака обошлась.

— А только уж и собака же! — мрачно откликнулся егерь. — За эту собаку и четырех рублей жалко дать. Ведь вот сколько ловил ее, чтоб на цепь взять — так и не поймал.

— Это оттого, что она русских слов не понимает, а знает только по-английски. Собака на редкость. Чутье — изумление… Дрессировка… Да чего тут! Я ей папироску зажженую в зубы давал — держит, не смеет выбросить, а уж собаки на что табачного дыма не любят.

— А к себе ее между тем кусочком говядины подманиваете.

— Это оттого, что я английских слов не знаю, не знаю, как ее к себе подозвать, а она дрессирована только на английские слова и русские слова не понимает. Собаку-то прислали, и счет прислали, и все, а английских слов охотничьих не сообщили, как ей приказывать. Ну да мы теперь агенту запрос через нашу контору в Лондон сделали, чтобы прислал английский словарь собачьих слов с переводом на русский язык и чтоб все эти английские слова русскими буквами были написаны, так как я английского языка не знаю.

— Арапник, Василий Тихоныч, на эту собаку надо здоровый, а не английские слова, — сказал егерь. — И словам английскими ничего не поделаете, ежели собака вор.

— Ну уж это ты оставь… Я ей кладу на нос кусок сахару и только погрожу пальцем…

— А цыпленка сейчас у хозяйки на дворе задушила и съела.

— Ну уж это ты врешь!

— Извольте выйти на двор и посмотреть. Весь двор в перьях, да и по сейчас она по двору с крылом возится. Да ведь как уворовала цыпленка-то, проклятая! Забежала в чулан, сняла его с насеста и сожрала.

— Не может быть! Никогда не может быть, чтобы английская дрессировка братьев Роджерс… Приведи сюда сейчас собаку! — воскликнул Василий Тихоныч.

— Да как ее привести, ежели она в руки не дается?

— Да, да… Русских слов она не понимает. Англичанка, кровная англичанка… Вот тебе кусочек сырой говядины, примани ее на говядину и приведи. На говядину она сейчас подойдет. Скажи только слово “на” и протяни говядину. Должно быть, “на” и по-английски значит “на”, потому что она его отлично понимает.

Василий Тихоныч полез в карман своей кожаной куртки, вынул оттуда кусочек сырого мяса и подал его егерю.

Егерь взял мясо и цепь и неохотно пошел за собакой.

— Ужасные деньги — четыреста рублей за собаку, — произнес доктор.

— Но за то уж собака! Огонь, а не собака! Я знаю, что люди и по шести сот рублей за щенка от известных матерей и отцов платили, а это ведь взрослая сука. Я считаю, что щенками в два года эти деньги выручу. Да и помимо щенков — медали на собачьих выставках буду за нее получать. А ведь большая золотая медаль стоит семьдесят пять рублей. Три золотые медали в три года получить — вот уж двести двадцать пять рублей. Нет, тут никогда не будет убытка, а напротив, — барыш.

— Цыпленка-то она своровала — вот что нехорошо, — опять сказал доктор.

— Позвольте-с… Да может быть, она своровала его потому, что егерь ей какое-нибудь такое слово по-русски сказал, которое она приняла за слово “взять”, — возражал Василий Тихоныч. — Говорю вам, что собака только по — английски знает и по русски — ни слова, ну она и ошиблась.

— А жрать-то цыпленка зачем же?

— Да не жрала. Никогда я не поверю, чтобы жрала! Просто нарочно егерь говорит, чтобы за цыпленка с меня сорвать. Вот сейчас приведут собаку, и увидите вы, что положу я ей на нос кусочек мяса и только пригрожу пальцем — как истукан будет она сидеть, пока не скажу “на”. “На” — она отлично понимает.

Петр Михайлыч сидел молча и зевал и даже не слышал разговоров о собаке, до того у него болела голова. В глазах ходили какие-то круги, в висках стучали точно молотки, а затылок был как бы налит свинцом.

— А здорово, должно быть, ты хвалил сегодня, Петр Михайлыч! — взглянул на него молодой охотник и покачал головой.

— Ох, уж и не говори! — вздохнул Петр Михайлыч.

— Так отпивайся скорей крепким чаем.

— Чаю потом… А прежде… Ох, не осудите только, господа… Не осуди, и сам не осужден будешь… Все мы люди и человеки. Вот чего прежде надо.

Петр Михайлыч протянул руку к одной из бутылок в ларце Василия Тихоныча и дрожащей рукой стал наливать из нее себе в рюмку содержимое.