Петр Михайлыч

Изображение Петр Михайлыч
Изображение Петр Михайлыч

Отрывок из книги «Воскресные охотники» (Из собрания Павла Гусева)

Егерь привел на цепи собаку. В руке он держал мертвого цыпленка.

— Еще одного цыпленка задушила, проклятая! — сказал он. — Вот и цыпленка нарочно несу.

— Не может быть! — воскликнул Василий Тихоныч, вскочив с места. — Это ты сам цыпленка задушил.

— Ну вот… Стану я божью тварь душить, да еще хозяйкино добро, у которой живу. Вот смотрите, на цыпленке собачьи зубы то, если вы такой невероятный человек, что словам моим не верите.

— Да это, может статься, хорек!

— Ах ты, Господи! На месте преступления собаку захватил, изо рта у ней цыпленка вырвал. Потому только и поймал ее на цепь, проклятую, что в чулан она забралась. В чулане-то уж ей было не увернуться. А то бы и посейчас не поймать…

Василий Тихоныч рассматривал задушенного цыпленка.

— Действительно, горло перекусила, — сказал он. — Диана! Как же ты так? Ах ты тварь мерзкая!

Он размахнулся и хватил собаку цыпленком по морде. Собака зарычала и оскалила зубы.

— Это на хозяина-то! На охотника-то! — воскликнул доктор. — Смотрите, ведь она вас чуть не укусила. Ну и английская дрессировка!..

— Да, да… Это оттого, что она русских слов не понимает, не понимает даже, за что я ее бью. Понятное дело, пес английский, родился и воспитывался среди англичан.

— Позвольте, ваша милость, я ее сейчас привяжу в сенях к столбу да арапником смоленым раз пяток вытяну — и в лучшем виде русский арапник поймет, — предложил егерь. — А когда бить буду, цыпленка перед ним положу.

— Постой, постой… Ты, может быть, ее от дичи отучишь. Тогда уж собака и дичь н е будет брать, — остановил его Василий Тихоныч.

— Будет-с… Чего вы сомневаетесь! Я эфиоп­скую собаку арапником вышколю, а не то что английскую. Помилуйте, ведь это безобразие! Охотничий пес — и вдруг хватает цыплят с насеста и жрет их. Это уж ни на что не похоже!

Егерь потащил собаку.

— Ты только полегче, только полегче! — кричал ему вслед Василий Тихоныч и вышел с егерем вместе в сени.

Через минуту раздались удары арапника и визг собаки. Василий Тихоныч вернулся в комнату и тащил за собой на цепи собаку. Та не шла. — Ну, на говядинки, на! — совал он ей в рот кусочек мяса.

Собака и на мясо не обратила внимания. Кое-как дотащил он ее до стола, привязал за ножку дивана, и она сейчас же спряталась под диван.

— Англичанка… Ни слова по-русски не понимает, русская-то дрессировка ей даже дика — вот это из-за чего, — говорил он в оправдание собаки.

— Однако позвольте, милейший. Ведь невозможно же этому быть, чтоб в Англии охотничьим собакам дозволялось по чуланам цыплят ловить, — заметил доктор.

— Ах, Богдан Карлыч, ведь мы с вами в Англии не были и не знаем, какие там порядки.

— Как? В Англии собакам цыплят позволяют жрать?!

— Не то, не то. Я о другом… Все может случиться. Может быть, там и цыплята другого вида. Ведь это русский цыпленок. Почем вы знаете, может быть, она, никогда не видавшая русского цыпленка, за дичь его приняла!

Изображение «Сцена охоты». Художник Lancelot Speed.
«Сцена охоты». Художник Lancelot Speed. 

— За глухаря? Ловко! Хорошая будет охотничья собака.

— Ха-ха-ха! — разразился хриплым смехом и Петр Михайлыч, выпивший уже две рюмки коньяку, несколько пришедший в себя и развеселившийся.

— Теперь не будет цыплят ловить! Долго будет русскую науку помнить! — махнул рукой егерь.

— Боюсь только, что ты на дичь мне ее испортил, — сказал Василий Тихоныч. — Будет бояться дичь брать.

— Не станет бояться, ежели она настоящая охотничья собака.

— Покажи-ка, покажи-ка, какие она у тебя фокусы с говядиной делает? — спросил Петр Михайлыч.

— Диана! Иси! На! — крикнул собаке Василий Тихоныч, достав кусочек говядины из кармана и вызывая из-под дивана собаку, но та не шла. — Нет, без английских слов ничего не поделаешь да и напугана она поркой, — прибавил он.

Вошел мужик Степан.

— Поедете сегодня, ваше степенство, на железную дорогу? — спросил он. — Уж ежели поспевать на поезд, то надо сейчас ехать.

Петр Михайлыч был в раздумье.

— Ах, и нужно бы домой ехать, жена ждет, — сказал он. — Но как я поеду домой, не бывши еще на охоте! Надо хоть какую-нибудь пичужку застрелить. Уж и не знаю, право.

— Да полно тебе! Оставайся! А завтра чуть свет на уток со мной… — сказал ему Василий Тихоныч.

— Какие тут утки, ежели у меня выводки куропаток есть приготовлены.

— Тогда сначала на уток, а потом на куропаток, и завтра с вечерним поездом домой.

— Жена-то ждет — вот в чем сила. Опять же завтра и векселю срок в банке.

— Да неужто приказчики-то не распорядятся заплатить, ежели с векселем в лавку придуть?

— Так-то оно так, но вексель-то чужой, а мой только бланк. Положим, что векселедатель человек надежный… Но жена, жена…

— Жене телеграмму… Вот мужик и съездит на железную дорогу телеграмму подать.

— В лучшем виде, ваша милость, съезжу. Лошадь готова… — встрепенулся мужик.

— Нельзя, нельзя телеграмму… Напугаешь жену, подумает Бог знает что… Нет, уж лучше так… Позвольте, да у нас сегодня которое число? Второе ведь?

— Ну ты и хватил! Третье. Второе вчера было. Сегодня суббота, третье число…

Петр Михайлыч схватился за голову.

— Батюшки! Так ведь векселю-то сегодня срок, а не завтра. Ах ты незадача какая! — воскликнул он. — А ведь я думаю, что все еще второе число!

— Второе число было вчера, и вы изволили весь день… — начал было егерь.

— Молчи! Не сбивай с толку! И так уже я сбился с этим проклятым бражничаньем! А из-за чего? Чуть только сюда придешь — сейчас и лезут к тебе разные мужики, бабы, девки, ребятишки. Кто раков тащит, кто грибов, кто рыбы… Тьфу! Да неужто, господа, сегодня в самом деле суббота? — удивляется Петр Михайлыч. — Честное слово, я думал, что пятница.

— Потерял купец пятницу! Ха-ха-ха! — захохотал Василий Тихоныч. — Просто ты проспал ее.

— Ну чего зубы скалишь?! Чего?! Нет, надо ехать сейчас домой.

— Прикажите лошадь сейчас подавать? — спросил мужик.

— Не надо, не надо, — перебил его Василий Тихоныч. — Он останется. Ну чего ты сегодня поедешь? С какой стати? Не сделав ни одного выстрела — и ехать?

Изображение Натюрморт. K. Hollar, 1972 г.
Натюрморт. K. Hollar, 1972 г. 

— Да вот вексель-то…

— Ночью приедешь и платить будешь? Кто же по ночам платит?! Да и не заплатили по векселю, так вексель все равно теперь протестован. Но как не заплатить? Ведь у тебя там люди остались торговые, понимающие люди.

— Так-то оно так, — согласился Петр Михайлыч.

— Ну и оставайся. Вот и Богдан Карлыч остается. Сегодня мы выпьем, закусим, часика на два сядем втроем с болваном в винт сыграть, а потом спать и утречком все трое на охоту. Сначала на утках мою англичанку попробуем, а потом на твоих куропаточных выводках… Амфилотей! Сбегай в лавочку и купи карты! Вот рубль. Да слышишь! Нельзя ли нам велеть уху сварить?!

Егерь отправился исполнять требуемое. Мужик стоял и переминался с ноги на ногу.

— Не поедете сейчас, Петр Михайлыч? Откладывать лошадь? — спрашивал он.

— Откладывай! — махнул рукой Петр Михайлыч.

Через полчаса охотники играли в винт с болваном, сидя около потухшего самовара. Хозяйка готовила за стеной ужин. Было чадно. Пахло пригорелым маслом. Ларец с бутылками был переставлен на стул. Владелец его Василий Тихоныч и Петр Михайлыч то и дело подходили к нему, вынимали из него фляжки, наливали себе рюмки и пили. Не отставал от них и доктор Богдан Карлыч, но при каждом обращении к ларцу приговаривал:

— В первый раз против своих принципов иду и пью то, что мне не положено, но это исключение по случаю того, что я сегодня под дождем на охоте промок.

— Карл Богданыч, что вы! Да вас и дождь-то только чуть-чуть прихватил! — воскликнул Василий Тихоныч. — Ну да что тут! Выпьете.

* * *

На другой день с пяти часов утра начал егерь будить спящих охотников, но никто из них в это время не встал. Петр Михайлыч даже и голоса не подал. С вечера опять было много выпито разной хмельной дряни. В половине шестого егерь опять приступил к расталкиванию охотников — тот же результат. В шесть часов он подал самовары и снова начал будить — и снова без успеха. На этот раз Петр Михайлыч подал признаки жизни, но когда егерь начал его поднимать, чтобы посадить на кровати, он схватил свой сапог, пустил им в егеря и снова повалился на подушку.

В половине седьмого доктор встал и приступил к умыванию. Прежде всего он посмотрел на свой язык в маленькое карманное зеркальце. Язык был бел. Доктор покачал головой.

— Ах как скверно, когда с вечера изменишь своим правилам и поешь что-нибудь, — сказал он. — Никогда я не ужинаю, а вчера на ночь поел — и вот в результате расстройство желудка. И какой ужин!