На траве тускло светятся холодные капли росы, недавно проснувшийся ветерок обдувает лицо и голые плечи, — все обещает хорошую погоду, а это значит, после работы, заданной мне ушедшей в колхозное поле матерью, я смогу провести почти бесконечный день по своему усмотрению — на природе и в полном одиночестве.
Через несколько часов, управившись с делами, тороплюсь обойти свой «промысловый путик» с расставленными на нем кротоловками и собираю посильную дань с бархатистых обитателей подземелья. Заработок от такого занятия невелик, но он позволяет мне время от времени покупать билеты в кино, не обременяя родителей. Потом иду на большой маршрут и чаще начинаю его с угла ближней рощи, где на красивой моховой полянке стоят три высоких ветвистых березы. Кратчайший путь к нему идет по заросшей травой, конским щавелем и худосочными ивами влажной лужайке, на которой постоянно держатся чеканы — небольшие нервные птички. Они всегда настороже и, завидев меня, начинают перелетать с былинки на былинку, издавая тревожные крики. Привязанность этих малышек к соседствующим с нашей усадьбой местам мне по душе, и я спешу покинуть пределы их драгоценного царства.
На полянке возле берез задерживаюсь и любуюсь ярко-зеленым мхом, пышными кронами белокорых деревьев, слушаю несмолкаемый хор лесных птиц, в котором хорошо различаются монотонные песенки скромных овсянок, смелые росчерки самоуверенных зябликов, совсем непохожие одна на другую трели родственных пеночек — весничек, теньковок, трещоток… Иногда из мутно-зеленой глубины леса донесется пронзительный свист иволги или раскатистый крик кукушки, и от них на душе почему-то станет радостно и спокойно.
Продолжаю путь по опушке рощи, где много хорошо знакомых, примечательных чем-то деревьев, состоящих у меня на особом учете, крупных валунов, разбросанных в беспорядке среди зарослей папоротника-орляка; отмечаю случившиеся перемены. И где бы я ни был, неподалеку в вышине будут кружить высматривающие добычу медлительные сарычи и посылать в пространство неестественно тонкие и тоскливые призывы, так идущие к бездонному синему небу и влажной жаре деревенского лета.
Перед заходом солнца, навевающим легкую грусть по уходящему дню, иногда навещаю хлебное поле на вершине пологого склона. Хорошо брести одному по плотной сухой дороге, трогать ладонью тяжелые колосья и думать о том, что никогда не придет в голову на людях, но так занимает в часы одиночества. Тишина, внезапно сковавшая землю, кажется одушевленной, и мне легко в сгустившихся сумерках скользить невидимкой и ощущать свое родство с окружающим миром.
В сенокосную пору, когда у сельских жителей прибавлялось забот, не раз приходилось возвращаться домой по лугам в полнолуние. Уходящая в призрачную даль поверхность скошенного луга поражает контрастом залитых желтоватым светом открытых участков и мрачных углов, поросших кустарником и буйной осокой. К ночи земля остывает неровно: прохладный воздух, скапливаясь в низинах, вдруг охватывает с ног до головы влажной прохладой, которая тут же сменяется почти дневным теплом.
Деревня затихла, погрузившись в короткий сон, лишь кое-где прогремит ведром запоздавшая хозяйка да взбрехнет в отдалении неугомонная собачонка. Домашние успели поужинать и готовятся спать. Скоро и я ухожу под навес у боковой стены дома, ложусь на дощатый настил, покрытый старьем и матрасом, и, вслушиваясь в ночные шорохи, быстро засыпаю. Сплю чутко и просыпаюсь рано, радуясь началу нового дня, который, я знаю, будет похожим на предшествующий. Однако привычный ритм занятий не тяготит меня, скорее наоборот — вселяет уверенность в прочность устоявшейся жизни нашей семьи и обещает новую череду встреч в природе, предсказуемых и нежданных, но всегда интересных.
Комментарии (0)