[mkref=3195]
Крайний Север с его мрачной, но мощной и таинственной природой, с его вечными льдами и долгой полярной ночью всегда привлекал меня к себе. Северянин по душе и по рождению, я всю жизнь с ранней юности только и мечтал о том, чтобы отправиться туда, вверх, за пределы Архангельской губернии.
К счастью, мои начинания встретили могущественную поддержку в лице министра финансов С.Ю. Витте. Этот человек верил мне, он представил меня Императору. Благодаря щедрой субсидии Государя Императора мне удалось приступить к осуществлению давно лелеянного плана — художественной экспедиции к побережью Новой Земли.
Путь мой лежал до Архангельска по ж.д., дальше — огромными лесными тайболами (тайбола — то же, что в Сибири тайга) от реки Пинеги до реки Печоры.
Жители берегов Пинеги и других рек этого края расположились кое-где поселками по два, по три дома и редко целыми деревнями. Главный источник пропитания этих людей — промыслы на лесного зверя и птицу. Всего больше бьют белку и рябчика, но также стреляют рысь, куницу, медведя и т.п. Для этой цели они осенью, покончив с полевыми работами, нагружают небольшие лодки съестными припасами, домашней утварью, берут свинец, порох и целыми артелями по рекам отправляются на два добрых месяца далеко от поселков, верст за
Целую неделю промышленник бродит около своего жилья, делая круги верст по 10−20, стреляет, что попадет под руку или что найдет его верный друг и кормилец — лайка. В воскресенье они собираются в одну центральную избушку, для того чтобы узнать, все ли живы или не случилось ли чего. Не захворал ли кто, не подстрелил ли сам себя как-нибудь невзначай или не задрал ли лихой медведь, а главное, не угорел ли от жарко натопленной каменки, — да мало ли на свете смертей... И если кто не явился, значит, что-то случилось с ним, и идут проведать. В таких избушках все же стреляют больше зверя, так как содранную и над каменкой высушенную шкуру легко тащить по снегу на чунках (чунки — это не то лодочка, не то сани в виде сигары, внутри которой кладутся промыслы). Чунки обыкновенно легко тащит промышленник, идущий на лыжах; они удобно шмыгают между кустов и среди разного бурелома; другое дело рябчики — их много не утащишь. Промыслы продолжаются до половины ноября; после этого уже наступают морозы, и белка залегает в так называемое «гайно». Гайно — это нечто вроде клубка высотою 6 вершков и шириною 8−10 вершков с двумя отверстиями для входа и выхода; делается оно из шласты (исландский черный мох). Белка в большие морозы, как говорят промышленники, на очень короткое время выходит из гайна, и собаке ее отыскать невозможно, разве только случайно, так как следов на снегу нет, а в морозную пору чутье собаки далеко не несут. Ленивые белки часто замерзают в гайне, и промышленники при виде гайна срубают дерево, в котором оно и берет замершую белку. Главный враг белки в это время — куница.
[mkref=3196]
Своего хлеба у здешних жителей хватает только до Рождества, и потому все остальное время года они покупают его. Это главная причина, заставляющая здешних жителей больше обращать внимания на промыслы. На реке Пинеге ловят также и семгу. Кроме того, вывозят купеческие леса, которые впоследствии, распиленные в Архангельске на доски, идут за границу.
Здесь же процветают, зимой главным образом, промыслы на диких оленей; эти промыслы имеют немало оригинального. Так, например, для сего организуются целые артели; в этой артели непременно должен быть хороший лыжебежец и стрелок, на обязанности которого лежит исключительно только преследовать зверя и стрелять его. Запасшись всем необходимым, такая артель на лыжах отправляется в лес и разыскивает следы оленя. Попав на тропу оленей, стрелок, оставшись в самой легкой одежде, мчится на лыжах что есть духу в ту сторону, куда скрылись олени (он прекрасно знает по следу, куда направились они). Все тяжелое и необходимое для ночлега и продовольствия сзади его тащат люди артели. Стрелок же мало-помалу с себя сбрасывает все: последнюю куртку, шапку, руковицы и т.д., и, несмотря на мороз, часто в 35−40, ему все же жарко; тогда он расстегивает ворот оставшейся на нем последней рубашки, подбегает к какой-нибудь ели и стряхивает с ветвей ее снег себе на шею за рубашку. Таким образом освежает себя и летит дальше. Если снег глубокий и твердый, то он прямо догоняет бедное животное и бьет его; если же снег неглубокий и рыхлый, он не может догнать оленя, но все же оленю нужен и отдых, и корм, и вот когда олени останавливаются и, разгребая снег, ищут мох, он подкрадывается к ним и бьет из винтовки. Пуля иногда пронизывает двух и убивает третьего: оставшиеся олени вскакивают и в недоумении останавливаются. В это время охотник стреляет еще и еще, да к тому же олень часто не знает, откуда последовал выстрел, и часто бежит прямо на дуло ружья, а охотник стреляет опять. В результате иногда почти десяток убитых оленей. Обезумев от страха, олени несутся дальше, а за ними также несется охотник, оставляя убитых оленей тут же на месте; их добирает уже идущая сзади артель, сдирает шкуры и выбрасывает внутренности, шкуры и мясо на чунках тащит с собой. Она подбирает также и все брошенное по лыжнице этим лихим стрелком. И только когда начинает темнеть, стрелок оставляет оленей, убежавших вперед, и идет обратно, на встречу к артели, а те в свою очередь идут к нему. Встретившись, они разводят костер и после чая и ужина располагаются уже на ночлег. На другой день промышленники делают то же. Иногда сходятся по несколько артелей Вологодской и Архангельской губерний и в одно место сгоняют огромные стада диких оленей. Если промыслы очень обильны, то где-нибудь в лесу устраивают склад и потом уже, куда нужно, везут лошадьми.
Жители реки Мезени — народ очень красивый и симпатичный — ходят на морские промыслы рыбы и зверя на остров Моржовец и Канинский берег. В былое время они ходили на Новую Землю и на Шпицберген.
Обитатели низовьев Печоры хлеба уже совершенно не сеют и живут, главным образом, промыслом рыбы. Здесь же ловится силками неимоверное множество белой куропатки. Самое лучшее время ловли этой птицы — март, то время, когда она собирается в огромные стаи для того, чтобы лететь в Большеземельскую тундру на гнездовья. Так как уловленная куропатка направляется в Петербург или Москву и т.д., а путь до Архангельской железной дороги длинен, месяц и больше, и поэтому она как раз попала бы туда в весеннюю теплую пору. И вот чтобы этого не было, делают так: куропатку, уловленную в марте, упаковывают в бочки и кладут на ледник на целое лето и только осенью с первым санным путем отправляют ее на железную дорогу. Таким образом, Москва и Петербург потребляют куропатку, почти год пролежавшую.
Селенье Усть-Цыльма, административный центр Печорского уезда, находится на правом берегу реки Печоры, на противоположенной стороне устья реки Цылмы. Главные обитатели Усть-Цельмы — староверы. Сеют ячмень. Главный источник жизни — промыслы рыбы. Здесь мне местный врач г. Солнцев очень любезно снабдил небольшой аптечкой, а помощник исправника г. Сметанин дал всевозможные указания и рекомендации для путешествия дальше вниз по р. Печоре на Пустозерск.
Тяжелое впечатление производит Пустозерск. Это последние проблески жизни оседлой, хотя убогой и тяжелой, но все же скроенной по известной нам мерке. Обитатели Пустозерска, как и вообще обитатели низовья Печоры, хлеба также не сеют; живут промыслами рыбы, а богатые, главным образом, меновой торговлей с самоедами. Иные отправляют свои аргыши (аргышами называют обозы, везомые на нартах оленями) с разными товарами для самоедов на Варандей, иные в Югорский Шар и на о. Вайгач, а иные на своих утлых «карбасах» (баркасах) пускаютя в море на остр. Калгуев. В начале зимы едут на ярмарку в Пинегу и только небольшую часть зимы остаются дома. У наиболее зажиточных русских из Пустозерска пасутся в Большеземельской тундре стада оленей.
Большеземельской тундрой называется все то огромное пространство, которое граничится с севера Ледовитым океаном, с запада рекой Печорой, с востока горным хребтом Уралом и Пэ-хой и, наконец, с юга лесной границей. По большей части это скучная и убийственно однообразная пустыня, зимой засыпанная снегом, а летом то рыжая, мшистая, с кое-где редкой зеленой травкой, то каменистая.
Шибко любит самоед свою тундру! Да как и не любить ему свою кормилицу! Ведь он здесь родился и вырос, здесь и жизнь коротает. Привольно чувствует он себя среди безбрежной пустыни. Привольно и радостно дышит он здесь; а еще веселье ему на душу, когда видит он, как его необозримое стадо оленей (его жизнь) пасется и холится в тундре.
В былое время тундра делилась на участки между родами самоедов (Тайбареи, Пырерки, Вылки, Тысые, Сядэи и т.д.), и всякий самоед мог пасти свое стадо оленей только лишь на участке своего рода, но теперь этот обычай уже отошел в область преданий. Летом в тундре пасутся сотни тысяч оленей. Самоед, имеющий стадо в две-три тысячи штук оленей, держит трех или четырех пастухов; они пасут оленей по очереди.
В августе бьют много домашних оленей на солонину. Это время наиболее выгодно для убоя; тогда мясо лучше, чем когда-либо: оно жирное и питательное. Шкуры тоже сравнительно ценятся; они идут на малицы и в огромном количестве на замшу, так как шкура тогда толста и без всяких дыр. В особенности ценятся шкуры молодого оленя, родившегося в мае текущего года, потому что шкуры эти без всяких пятен с тыльной стороны; шкуры же от старых оленей — в пятнах от так называемых свищей, т.е. от личинок овода.
По берегам Югорского Шара в продолжение всего лета самоеды неводом ловят рыбу. Преимущественно ловится омуль, а также немного сиг и еще меньше голец. Промыслы здесь вообще поставлены очень примитивно и скверно. Здесь, в особенности около берегов Вайгача, то и дело показываются огромные стада белухи, но никто здесь этого зверя не промышляет. Кем-то (кажется, А.М. Сибиряковым) были даже доставлены специальные сети для ловли белухи, но при отсутствии всякой организации все это кончилось печально: дорогостоящие сети сгнили.
Русские давно прекратили всякие промыслы и не идут теперь на зимовье на о. Вайгач или Новую Землю и Грумонт (Шпицберген). Теперь они не рискуют, как в былое славное время. Теперь место их заняли норвежцы. Они бьют тюленей в нашем Белом море, а моржей в Карском, на Шараповых кошках. Норвежцы вывозят оттуда нередко по два и по три груза — несмотря на короткое лето. Русские как-то опустились, и куда делась их былая энергия?! Здесь они предпочитают покупать готовое, обленились. И грустно становится, когда вспомнишь времена Баренца, который триста лет тому назад попал в наши моря и удивлялся искусству русских прекрасно строить суда, искусству умело управляться в море, их гигантской отваге и русской предприимчивости. Но с тех пор кораблестроение наше деревянных судов дальше не продвинулось и точно замерло. А наши соседи все идут да идут вперед!
Комментарии (0)