Симфония для пищика

Многих охотников за рябчиком я перевидал, и самые удачливые из них не были обижены музыкальным слухом. Манить рябчика меня учил мой друг и учитель Геннадий Александрович Белкин – высокий и статный балагур-весельчак, прошедший не одну сотню километров полей и лесных угодий Пермской губернии.

 

«Слушай, дружок, как свистит самец, и постарайся повторить его трель. Каждый выводок свистит по-своему, – говорил мой гуру. – Сидишь, бывало, на пеньке и слушаешь, как вокруг перекликаются два-три самца: ну чисто симфония!»

Со временем я и сам понял особенности звучания трели. Песня самца непроста в исполнении, да и тон коленец меняется на протяжении всей трели. Далеко не всегда она повторяет известную транскрипцию «кли-и-м и пять тетеревов». У молоденького самца песня чаще с коротким окончанием, почти без паузы. Взрослый же выдает рулады по полной нотной строке, тщательно выводя каждое коленце песни. Трель самочки весьма незатейлива; у нее зачастую отсутствует характерное для самца выразительное окончание, или оно укорочено до одного-двух коленец.

Манки на рябчика (пищики) занимают особое место среди вещей, которые каждый знающий охотник бережет как зеницу ока и не променяет ни на какие коврижки. Множество конструкций пищиков опробовано охотниками – от тетеревиной косточки или рога до серебряного манка.

На мой взгляд, важнейшей особенностью в конструкции манка является возможность менять тон посвиста. Металл добавляет в основную частоту посвиста негармонические обертоны, которые искажают естественность звучания. Чистота и естественность звучания пищика важны на небольших расстояниях до птицы.

Интенсивность же звучания манка крайне важна для приманивания с дальнего расстояния. Среди манков из органических материалов я окончательно остановился на материале бильярдного шара, напоминающего кость. С рабочего торца имеется небольшой бордюрчик, чтоб манок было удобно держать в зубах.

Расстояние от бордюрчика до зорьки выбрано такое, чтоб удобно было верхней губой наезжать на зорьку, меняя тон трели. С нерабочей стороны проточены полосочки: две на манке для самца и три на манке для самочки. Будучи надетыми на шнурок, они до поры покоятся в пенальчике в нагрудном кармане моей спецовки.

Осенний лес надел золотистые одежды берез с ярко-красными узорами рябиновой листвы. Тихое сентябрьское утро обещает интересную прогулку по лесу. Я и Дуняша, ирландский сеттер, выходим из калитки и направляемся туда, где холм водораздела переламывается в речную пойму, к карстовым воронкам. Там растет много рябины.

Летом мы не раз в поиске грибов тревожили в осиннике выводок рябчиков. Ветра нет. Шорох листа под ногой да редкий хруст веточки от Дуняшкиного поиска в кромке узенькой лесной визирки прерывают глубокую утреннюю тишину. Придя на место, я ищу поваленную лесину, чтоб не нагружать ноги: бывает, что не один десяток минут занимает диалог моего манка и птицы. Я усаживаюсь; Дуняша ложится у моих ног в позе сфинкса; она не помощница в охоте на рябчика, но полезна уже тем, что не мешает. Симфония скоро начнется.

Первые две-три минутки я просто сижу, дав успокоиться шуму, с которым я подошел к месту. Пронзительная тишина утреннего осеннего леса изредка прерывается шумом падающего с дерева листа, который, кряхтя и переворачиваясь от ударов о ветви, грохочет на весь лес. Мышь, возникшая ниоткуда, смачно грызет корешок и исчезает в чреве соседнего гнилого пенька.

Запоздалый комар звенит у моего уха и растворяется в бесконечном море тишины осеннего утра. В эту пору выводки рябчиков еще не разлетелись, поэтому я достаю манок на самочку. Молодые рябчики проворно сбегаются на призывный писк матери-рябушки. Тон трели самочки ниже песни самца; пищит рябушка значительно реже.

Звонкое «пи-иуу ти-тю» моего пищика, слегка касаясь вершин деревьев, уносится в лог. Через пару минут, после второй моей трели, с разных сторон раздаются два отзыва молодых петушков, желающих ко мне присоединиться. После третьей или четвертой трели голова собаки поворачивается в направлении легкого шелеста листвы. На краю поляны, вытянув шею, петушок старательно выводит арию молодого рябчика, еще неумело, с дискантом, но очень старательно. Расстояние для выстрела подходящее, и молодой рябчик становится моей добычей.

Небольшой антракт прерывает симфонию для перехода на новое место. Гроздья рябин искрятся на солнце и сбрасывают с себя утреннюю влагу от легкого прикосновения. Я усаживаюсь на пенек и замолкаю. Невольным зрителем и слушателем становится сова, сидящая на суку ели. Скорее всего, ее внимание сосредоточено на лежащей собаке. Процесс возобновляется. На этот раз рябчишка пискнул в ответ и замолк. Я уже вывожу арию рябушки в третий, четвертый раз – ответа нет.

Вдруг третьим глазом я замечаю чей-то пристальный взгляд за своей спиной. Медленно озираюсь и вижу чудо: подняв хохолок и склонив головку набок, в трех метрах от меня молодой рябчишка рассматривает спину непонятного существа, издающего столь близкие птичьему слуху звуки. Я медленно поднимаю ружье и столь же медленно оборачиваюсь, но... Серенький хитрец, почуяв неладное, уже семенит за пенек, затем за валежину и скрывается в молодом ельнике. Навряд ли он подойдет на посвист снова.

Я выхожу на влажную лесную дорогу, ведущую к покосам. В кромке за кустами срывается вальдшнеп. Лес наполнен густым шелестом осин и шорохом падения уставших, цепляющихся за ветви листьев. Не любит рябчик шума в лесу, поэтому и на манок уже вряд ли откликнется. А если и свистнет, то к охотнику не подлетит – не даст воспользоваться своей наивной доверчивостью. Утренние солнечные лучи зажигают палитру осенней листвы. Грядет теплый осенний денек.

Прошло несколько недель. Хмурым октябрьским утром я выхожу из деревни на знакомую визиру. Внезапный ветерок перемешивает беспорядочные пряди облаков в сером небе. Лес прозрачен и гол, как король из сказки. Сейчас тихим утром неслышно подойти к местам обитания рябчика проще: влажный лист не хрустит под ногами. Я усаживаюсь на знакомую лесину, подложив под себя кепку; Дуняша принимает позу сфинкса; весь лес замирает в ожидании октябрьской части симфонии.

Первый мой писк самцом заставляет все живое в этом лесу занять свои места в партере и внимать продолжению сюжета. Синички выводят менуэт. Им вторит незатейливое скерцо раннего снегиря. Ответный писк петушка не заставляет себя ждать. Я вслушиваюсь в посвист и знаю, какую нужно вывести трель для продолжения партитуры. После второй трели шумный подлет самца на расстояние в пятьдесят метров заставляет приготовить ружье для стрельбы.

Сейчас фальшивить в трели никак нельзя, иначе рябчик останется в чащобнике и ближе уже не подлетит. Недолгий обмен ариями, и после шумного подлета, подняв хохолок, молодой рябок с любопытством осматривается на березе в двадцати метрах от меня. В эти минуты я бесконечно люблю и ценю свою собаку за ее выдержку; как гипнотизер, сверлит она глазами рябчика, не в силах пошевелиться. Финальный аккорд – и птица в сером пушистом пере занимает свое место в ягдташе.

Иду по тропе. Вот еще подходящее место. После небольшой паузы на мой призывный посвист откликнулись аж три самца. Отличное начало! Белка обходит свои угодья. Соскользнув с осинового ствола, она взбирается на пихту и скрывается в кроне. Я попробовал пискнуть самочкой и тут же был наказан за свое безрассудство.

Совсем недалеко самка-рябушка громко и незатейливо пискнула, да так, что у всех солистов симфонии внезапно пропал голос и желание продолжать диалог. Никакими руладами я не мог заставить откликнуться хотя бы одного рябчика. Птица запала накрепко. Не потерпела матушка-рябушка конкуренции на своей территории. Финал второй части симфонии закончился, едва начавшись.

Я не могу позволить себе взять более одной птицы с выводка за выход, чтоб не извелись рябчики в хороших местах, поэтому иду далее по влажному осеннему лесу. Рыжая одежка Дуняши мелькает меж осин. Вспугнутая ею стайка пичужек пикирует на развесистую всклокоченную ветлу. Лес надежно скрывает за еловым занавесом труппу солистов-рябчиков.

Каждый раз, когда я слышу арию рябчика под куполом осинника, застываю на месте, чтоб не прервать симфонию местного обитателя. Я слышу, что лес живой.