Странные охоты на глухаря

Нет нужды напоминать, что весенняя охота на глухаря – одна из самых аккуратных, что есть веками сложившиеся правила, нарушение которых ведет к срыву охоты. Все так. Но все же...

Первая встреча

Калининская область, Пеновский район, начало 70-х гг. прошлого века.  

Начинающие охотники со стажем в три-четыре года мы с другом Николаем, конечно же, мечтали о весенней охоте на глухаря. Особенно после того, как охотники, остановившиеся в соседнем доме, вынесли из сеней сверток и, бережно раскатав холстину, показали добытого глухаря. Нам и так по молодости азарта было не занимать, а тут такое!

Надо сказать, что ездили мы в эти места на охоту часто. Я так думаю, что на охоте проводил больше времени, чем в институте. Охотничьи знания добавлялись, но очень медленно, так как серьезных охотников мы в тех местах пока не встречали.

В одну из поездок, как раз весной, баба Таня, у которой мы всегда останавливались, распознав нашу маяту, сжалилась и рассказала, что в глухой деревушке, далеко в лесу, живет знающий охотник Федор Калинович Кожанов. И хотя характер у него непростой, при должном подходе, может, и покажет нам, как правильно охотиться. На вино, добавила баба Таня, он не падкий.

Выслушав объяснения о дороге, мы двинулись в путь и, почти не заплутав, добрались до глухой деревушки в гуще леса. Она так и называлась – Заборовка. В ней было всего три дома, поэтому Федора Калиновича мы нашли сразу.

Без улыбки, сурово сдвинув брови, топорща усы, охотник нас выслушал и спросил, а что будет, если он откажется вести нас на ток?

У нас хватило ума смиренно ответить, что мы уйдем назад, довольные  уже тем, что повидали, а главное – познакомились со столь известным человеком.

Это потом будут дружба, встречи, тепло Калинычева дома...  А тогда Калиныч величаво кивнул и сказал:
– Ладно, оставайтесь.

За ужином мы пропустили только по одной стопке (баба Таня оказалась права),  и то не нашей, магазинной, а Калинычевой, самодельной.

– Ночью, – сказал Калиныч, – разбужу, пойдем на ближний ток. С собой возьмем соседа, он только что купил дом в деревне и тоже не был на глухарином току.

Так судьба в один день подарила нам еще одну встречу – с Артуром Сергеевичем Макаровым.  Встречу, прошедшую через всю жизнь...

Потом был ликбез с применением простейших инструментов – спички и коробка. Так де глухарь кококоет, а так – точит.

Мы в этот вечер усвоили, что глухарь вовсе не глухарь, а мошник. Что глухарка вовсе не глухарка, а копалуха, что глухарь не поет, а играет.

В целом это завершило нашу теоретическую подготовку, так как начитались мы в Москве о глухариной охоте досыта.
Вышли мы в два часа ночи, в три уже были на месте.

Шел дождь. Дул ветер. Деревья шумели, с них падала капель. В гуще сосен кто-то по-стариковски кашлял.
Калиныч сказал, что это кашляет глухарь, тьфу, мошник, что играть он не будет – не та погода. И мы вернулись в деревню. Калиныч нас не погнал, велел отдыхать, обнадежив, что вечером пойдем на дальний ток, на озеро Черное.
Тут все было всерьез, как я теперь понимаю, высший пилотаж!

Забегая вперед, хочу сказать, что к охоте, в том числе глухариной, Калиныч относился очень по-правильному. Например, однажды он при мне сильно отругал сына, самого  отца семейства, что тот, с вечера подсев под токовым деревом, сбил подлетевшего глухаря.

Часов в семь вечера мы вышли из деревни. До озера путь оказался неблизкий – километров восемь. Из них три километра шли по брошенной дороге, а пять – лесными, известными только Калинычу тропами.

Несмотря на свои 70 с лишком, Калиныч был в отличной форме. Высокий, сухой, он походил на спортсмена-стайера. И шороху он нам задал.

Пришли мы на место около девяти, засветло. Наломали лапника, нарубили сушняка. В соответствии с указаниями Калиныча соорудили из лапника стену, перед ней навалили еще лапника и чуть поодаль зажгли костер. Калиныч велел готовить ужин, а сам удалился со словами: «Пойду, послушаю».

Вернулся он минут через сорок и полушепотом сообщил:

– Есть. Прилетели.

Где-то в часа три ночи мы, затоптав остатки костра, двинулись. До тока оказалось недалеко – метров пятьсот. Уже потом, после охоты, Калиныч разрешил осмотреть ток. Между двух низинок шла каменная гряда, поросшая соснами. По-местному она называлась гривой. Ширина ее составляла  метров 50–70, а длину я до конца не проверил. Но по ней я прошел не менее километра. Вот на этой гриве и прилегающих к ней склонах и был ток, на границу которого мы  вышли.

С погодой в этот раз повезло. Абсолютная тишина. Сквозь ветки светили звезды. Еще в темноте протянул вальдшнеп. И буквально вслед за ним, справа от нас, явственно защелкал глухарь.

Калиныч потянул Артура за рукав и подбородком указал в сторону глухаря. Артур кивнул и выдохнул: «Сам!»
Точения я не слышал, но между щелканьем были паузы в три-четыре секунды. И Артур шагнул в темноту.

Я шепотом спросил Калиныча:

– А мы?

Он повернулся и пару секунд молча смотрел на нас, как будто забыл, что мы здесь, и вдруг нас увидел. Потом махнул левой рукой и отвернулся в сторону Артура.

Его жест можно было понимать как угодно. Все возможные варианты: «отвяжитесь!», «валите, куда хотите!», «сидите на месте», «идите налево» – явно в его жесте присутствовали. Мы выбрали последний, посчитав урок состоявшимся.
Довольно скоро мы с Николаем тоже разошлись, и я двинулся один. Явственно светало.

Шел я медленно, с остановками, вслушиваясь в лес. Хотя занятие это было почти бесполезным: шум и щебет стоял, как в хорошем зоомагазине. Орало все, что могло орать: сидя на ветках, летая, перепархивая, бегая по земле.

В стороне Артура раздался выстрел, что никак не повлияло на общий звуковой фон. По-моему, все стали орать еще громче.

Я присел. Где-то недалеко раздались странные звуки, будто кто-то палкой ударял по фанере, но с каким-то костяным отзвуком. Потом Калиныч мне объяснил, что так сталкиваются на земле мошники.

Минут через пятнадцать звуки прекратились, я встал. Потянулся и решил, что надо возвращаться. Было совсем светло, над верхушками деревьев поднялось солнце.

И тут я услышал!

Не берусь оценить расстояние, я его не засек.

Я слышал все!

Щелканье, переходящее в захлебывающийся раскат, точение, казавшееся мне громче щелканья.

Я слышал все!

Как-то вдруг отсеялся птичий гомон.

Я слышал только глухаря.

И я пошел. Шел точно под точение, делая один, редко два шага. Сейчас я понимаю, что шел очень правильно, поскольку, остановившись, я успевал услышать конец точения.

В какой-то момент я подошел к низине, залитой водой и покрытой утренним ледком. Пошел по ней, с треском ломая лед, по одному шагу. В поднятые сапоги налилась вода, но понял я это только потом, после всего.

Я шел, а глухарь пел.

Как он пел! Не прерываясь ни на долю секунды, он нанизывал песню на песню.

Я и сейчас все это слышу.

Внезапно мне показалось, что я прошел и глухарь поет сзади. Я внимательно осмотрел вокруг все сосны, по счастью низкорослые, с редкими ветвями, но так ничего и не увидел.

Осторожно развернувшись, я под песню двинулся назад. Теперь мне показалось, что он надо мной. Я остановился у толстенной, в обхват, березы и на всякий случай посмотрел вверх.

И я увидел!

На самой верхушке березы сидел глухарь. Он пел, то распуская хвост, то сворачивая его, головой повернувшись в сторону взошедшего солнца. Мне он показался очень маленьким, размером с голубя.

В голову ударила мысль: мне его никогда не добыть. Не может быть такого счастья.

Трясущимися руками я поднял свой ИЖ-58 16-го калибра, нацелил его почти вертикально вверх. И выстрелил.

Глухарь слетел, разом превратившись в очень большую птицу, и,  быстро махая крыльями, полетел в лес. Я почему-то представлял себе, что летает он величаво, как орел, учитывая размеры, а оказалось – как рябчик.

Времени было без малого восемь. Я присел около березы, выкурил сигарету. Почувствовав, что ноги мокрые, снял сапоги, вылил из них воду, отжал портянки. И двинулся восвояси. Очень скоро вышел на гриву и пошел к мужикам.

Подойдя к полянке, окруженной соснами, я увидел Николая с ружьем на плече, обходившего поляну по кругу. Шел он, высоко поднимая колени, так как поляна густо заросла черничником. Шагал Николай настолько четко, будто про себя считал: раз, два, левой!

Дождавшись, пока он замкнет круг и начнет второй, я вылез из кустов и поинтересовался, что, мол, Коля, делаешь?
В ответ я услышал фразу, которая веселит меня до сих пор:

– Я перемещаюсь по току!

Сказано это было тоном типа «для особо недогадливых».

Давно нет Калиныча, нет Артура. Пусть эта история станет свечкой в их память.

Прошло с тех пор почти сорок лет. Много было охот, весенних зорь. Но я больше никогда не видел глухарей на березах, токующих навстречу взошедшему солнцу.