Прочитал в нашем журнале «Охота и Рыбалка – XXI век» статью Вадима Гудкова «Барсуки», очень интересную и полезную, которая, на мой взгляд, дает большую информацию о жизни барсука и его жилище молодому охотнику (да и не только), кто хочет или уже занимается охотой (в рамках закона) на этого, на первый взгляд, неуклюжего, но очень сильного и проворного зверя.
А мне как старому охотнику сразу вспомнились те далекие, страшно голодные и холодные (не только поесть, но и одеть было нечего) послевоенные годы (вторая половина сороковых годов), как этот самый барсук (да и не только он) во многом помог «выжить» не только мне и моим братьям и сестрам, но и большинству моих сверстников в нашей округе. Я хочу рассказать об одном из методов, как мы с дедом охотились на барсука в те далекие годы.
Пару слов о моем дедушке – кормильце и наставнике по жизни и охоте. Охотник он был, как говорится, от бога. В наших краях в ту пору редко встретишь (а в настоящее время вообще пока нет) таких добрых талантливых людей, которые помогали словом и делом не за деньги, как сейчас, а по своей доброй душе и по совести. Самая любимая охота у него была – это охота на волков, которых в те годы было очень много, и крестьянское хозяйство несло большие убытки, да и для самих жителей сел и деревень этот лютый зверь представлял большую опасность. Но это, как говорится, одна сторона медали, а вот другая, на мой взгляд, он был на сегодняшний момент с некоторыми странностями. Он никогда на моей памяти не ходил на охоту в праздники (религиозные). Он говорил, что праздники даны богом для всего живого, то есть человеку, зверю и птице, и мы, люди, в первую очередь должны это соблюдать.
И такой неписаный закон соблюдали тогда старые охотники. А праздников насчитывалось более десятка, и такой порядок говорит о том, что дней покоя для зверя и птицы было в то время больше, чем сейчас. Он никогда не давал мне, чтобы я, пацан, залезал и разорял гнездо вороны, вот вырастут, встанут на крыло, тогда стреляй. Хотя ворону он считал вне закона и при каждом удобном случае стрелял. Он никогда не стрелял в стоячую, сидячую и лежачую дичь. Ночную охоту на любого зверя, в том числе и на волка, он не любил, не признавал и мне категорически не разрешал. Ночь – это звериное время, и мы, охотники, должны соблюдать его, давая шанс зверям и птицам на выживание, а в дневное время охотник должен быть с ними хитрее, умнее и проворнее. Наказы-доводы его были очень строги и доходчивы, так как очередной подзатыльник быстро усваивался.
Но охота на барсука также в основном проходила в ночное время. Но видя слезы бабушки и, что внучата (а нас было семеро) пухнут от голода, и просьбы наших матерей, он согласился – сдался. Вот один из способов, как дед учил меня охотиться на барсука. Ранней весной проверялись норы, которых дед знал не одну или две, а около десятка. Дед в то время, по нашим понятиям, был пенсионер, то есть ему шел седьмой десяток лет. В то время в колхозе работали за трудодень и понятия пенсионер не было.
После шестидесяти лет он работал в основном у лесника и знал окрестные леса, овраги и луга с их природными тайнами, как Отче Наш. Он прожил всю свою жизнь в наших местах да притом был охотником, а кому как не охотнику знать свою округу лучше, чем кому другому. Мы обходили около нашего поселка леса, балки, лесистые овраги, где обычно жили барсуки. Когда жилая барсучья (а не лисья или сурка) нора находилась в лесу, он делал кратчайший подход к норе с просеки или с косенькой конной дороги, срубая мелкий недоросль и делая метки на стволах деревьев с целью, чтобы в ночное время было удобнее находить барсучью жилую нору.
Когда подход к норе был проделан, мы с дедом пересчитывали поднорки. Потом, через некоторое время, мы снова приходили к норам и, убедившись, что нора занята барсуком, начинали стаскивать небольшие пеньки, а если пеньков не хватало, то из поваленного дерева выпиливали небольшие чурбашки из расчета на каждый поднорок. Если главный вход-выход был расположен на чистом месте, то дед забивал два крепких кола у входа, а напиленные чурбашки и пеньки клали непосредственно у каждого поднорка.
Это все, говорил дед, барсук обследует и привыкнет к пенькам-чурбашкам и забитым кольям. Несколько раз за лето мы с дедом навещали норы, где были произведены такие же работы. И тогда мы точно знали, что барсуки живут в наших норах. Наступала осень, и мы отправлялись к норам на охоту. К вечеру еще засветло мы брали легкую двухколесную тележку, фонарь, ружье и так называемый «рукав» – основной инструмент, собаку лесника на поводок и отправлялись в район барсучьих нор.
На собаку обычно вешали двухрядный ошейник с короткими острыми гвоздями. Дед говорил, волк снимает собаку с гона днем, а ночью ему и сам бог велел. Подойдя поближе к норам, мы обычно отдыхали, дед брал с собой «чирушку» водки и, выпив 1–2 глотка, садился и, закурив, рассказывал всякие случаи на охоте или (преподавал теорию) как лучше и правильнее поставить капкан на лису или волка.
Наступал час охоты, то есть становилось совсем темно, и дед говорил пора – и мы зажигали фонарь, брали собаку на поводок и по заранее проделанным проходам подходили к норам. Дед пускал собаку в свободный поиск. Если собака удалялась от нор и иногда подавала голос, мы с дедом пеньками и чурбашками затыкали поднорки, а в главный ход вставляли конусный рукав (основной инструмент) из плотной самотканной ткани, конец рукава был изготовлен сеткой из сыромятного ремня.
А с «казенной» части вставлялись два черемошных или вязовых кольца, чтобы рукав не сжимался, и его длинной палкой расправляли по всей длине в норе. Вся такая работа делалась аккуратно и быстро.
После окончания работ мы удалялись от нор на некоторое расстояние. Дед внимательно слушал, что происходило в лесу. Собака, дойдя до барсука, начинала азартно подавать голос. По голосу собаки дед определял, когда барсук останавливался или шел напрямую к норам. Собака лесника была сильной и очень вязкой, и редкий барсук выдерживал ее натиск.
Иногда барсук, дойдя до нор, которые только что покинул, уходил к другим, видимо, почуяв опасность, а иной барсук без какого-либо, на наш взгляд, страха сходу заходил в главный ход, в котором стоял рукав. Мы зажигали фонарь и быстро, насколько это было возможно, шли к норам. Дед определял это все по голосу собаки. Подойдя к норам, дед успокаивал собаку и, пристегнув карабин с поводком, отводил ее от норы и привязывал за дерево. Потом отвязывал веревки от кольев, за которые был привязан рукав, в котором находился барсук, и завязывал рукав. Я все это время держал фонарь и старался как можно лучше осветить то место, где работал дед.
Когда дед извлекал рукав с барсуком из норы, барсук очень бился, издавая страшные для меня звуки, очень сильно фыркал, но так как опора у него с землей сводилась к нолю, то дед без особого труда вынимал рукав с барсуком, но барсук в рукаве прыгал, катался по земле. Собака с визгом и лаем рвалась с поводка. Деду было сложнее усмирить барсука на поверхности, но, прижав рукав с барсуком большой толстой палкой к земле, дед обычно ударом обушка небольшого топорика, который находился всегда за спиной на кушаке, по носу барсука завершал охоту. Пеньки и чурбашки обратно из поднорков убирались, и мы на тележке привозили барсука домой. Дед никогда не разрывал нор барсука, лисицы, сурка и мне строго запрещал. Шкуру барсука сдавали в заготконтору, мясо шло в пищу. Мясо барсука тогда очень ценилось, а его жир принимала заготконтора. Но мясо, а тем более жир, дед на моей памяти никуда не сдавал, все шло в пищу.
Но ночная охота не всегда проходила гладко, как бы нам хотелось. Иногда барсук западал, забившись в густую куртинку, и собака долго не могла его стронуть. Тогда дед оставлял меня с ружьем у тележки, а сам зажигал фонарь, шел на помощь собаке. Стронув барсука, дед не сразу возвращался, а слушал, как проходит гон. Иногда один и тот же барсук западал не единожды, и деду приходилось постоянно помогать собаке.
Таких барсуков дед называл «матерыми». Но барсук подходил все ближе и ближе к норам. Собака, чуя помощь деда, все азартнее нападала-наседала на барсука. И вот наступал момент, когда по голосу собаки дед определял, что барсук зашел в нору. Оказалось, что, не доходя основных нор, барсук зашел в поднорок, который был на некотором удалении от основных нор и про который мы не знали. Охота не удалась. Иногда собака, дойдя до барсука и азартно, с напором его облаяв, заставляла его уходить совсем в другую сторону и нориться.
Если собака была на слуху, то мы, оставив тележку и убрав пеньки и чурбашки из поднорков и сняв рукав, шли на голос собаки, чтобы забрать ее. Хорошо, что она не старалась забраться в нору, а только разрывала вход и подавала голос. Были и такие барсучьи норы, что и нельзя было определить, какой главный ход. Тогда дед ставил один или два лисьих капкана в те ходы, которые считал главными, и обязательно рукав. Капканы он маскировал мусором из муравьиных куч, который был припасен заранее. На ночь капканы он никогда не оставлял. Он рассказал случай, когда поставил капкан на барсука на его тропе, а проверять пришлось прийти дня через 2–3, от барсука остались «ножки да рожки», им пообедали волки.
Были случаи, когда мы не успевали поставить рукав и заткнуть поднорки, как барсук быстро появлялся и норился. Видимо, мы рано начинали охоту, а барсук был недалеко от своих нор. Были и такие случаи, когда барсук уводил собаку так далеко, что не было слышно голоса собаки. Тогда дед говорил: «Давай будем курить и ждать собаку». Но проходил час и больше, собаки не было, и дед разрешал мне стрелять из ружья. Хорошо, что собака была такой, что, заслышав выстрел, шла к хозяину.
Ночными охотами на барсука мало кто из охотников занимался, так как в большинстве случаев собак снимали волки. По прошествии лет вспоминаешь те далекие, страшно голодные и холодные годы и в мыслях повторяешь: «Спасибо барсукам, зайцам, суркам, птицам, уткам, тетеревам и т.д., в общем, как писал С. Есенин, «братьям нашим меньшим», за то, что они своими жизнями (хотя и недобровольно) помогли миллионам сельских да и не только, жителям выжить». После смерти И. Сталина Г. Маленков отменил налог с крестьян и снял ограничения на содержание домашней птицы и скота. После такого постановления правительства резко сократился пресс на дикую природу со стороны сельского населения. Крестьяне вздохнули с облегчением.
Комментарии (0)