Отчего у вальдшнепа глаза печальные?

Отчего у вальдшнепа такие печальные глаза? – думал Сашок, пробираясь по знакомой с детства тропке к одинокому кусту можжевельника посреди небольшого болотца.

Взять хоть ту же утку – ну дура дурой, и в глазах у нее кроме животного страха ничего не увидишь.

Подрань глухаря и сунься к нему добрать – так это ж боец! Так зырканет, перья напушит да клювом защелкает – ажно мурашки по спине побегут. Да и гусак тебе свою жизнь за просто так не подарит. Ну а этот же: коли не взял чисто, хоть караул кричи. Глянет своим темным глазом, вроде как с укоризной – такая тоска навалится, хоть плачь!  

Несмотря на юный возраст, успел Санька изведать многие охоты, благо дичи в те времена хватало даже в ближней Московии. Но вот незадача: любил он всех больше эту лесную долгоносую птичку-невеличку, любил и жалел. И боролись эти два чувства в его душе, как лед и пламя в одноименном рассказе какого-то американского фантаста, что читал Сашка в библиотечном журнале. Но все ж таки выше его сил было забросить этот короткий весенний праздник, потому и спешил он с ружьем на плече к болотцу по вечернему лесу.  

Вешними водами да осенними листопадами прошелестели годы. Поубавилось дичи, прибавилось дач да мусора в ближних подмосковных угодьях. И не Сашок уже, а Александр Евгеньевич, зрелый муж и состоявшийся человек, пробирался по тропинке с «Голландом» наперевес, оставив джип на опушке.  

И вроде все было, как всегда: вокруг и лес, и небо, и земля, но вот неспокойно было у Саньки на душе, маялась она, дергалась, как пуганый бекас, и к понятной радости подмешивалась неосознанная тревога и тоска. А может, возраст был тому виной – не сильно еще большой, но знаковый для любого доброго христианина, – тридцать три года сравнялось ему. Но он шел, обгоняя невеселые мысли, и наслаждался очередной весной.  

А весна-то бушевала вокруг, равнодушная к мелким людским радостям и заботам; лес сбросил с могучих плеч сонное зимнее оцепенение, карусель ароматов, запахов и звуков кружила голову, и казалось, сама природа замерла на один только миг, чтобы по только ей ведомому сигналу рвануть семимильными шагами во все стороны и, распахнув свои потаенные кладовые, выпустить в этот мир все взлелеянное, сберегаемое, такое знакомое и каждый раз непознанное, новое и древнее, как сама жизнь.  

Впереди замаячил просвет, и тропа, вильнув еще пару раз, выбежала на край болота. А вон и знакомый можжевеловый куст в зарослях ивняка – высокий, разлапистый, постарше Саньки чуть ли не вдвое, еще батя его показывал. Сколько вечерок было здесь встречено, сколько воспоминаний накатывало каждый раз!
Воды сей год было немного, и Сашка побрел, не раскатывая сапог. Но что это, что это такое?! Резкая боль полоснула по сердцу, в глазах защипало. Не раскидистый красавец-богатырь, а жалкий скелет с обломанными ветками и опиленными сучьями встречал старого друга, с немым укором протягивая к нему оставшиеся полусухие культи.  

Люди, люди, что ж вы делаете-то, сволочи! – не помня себя, орал Санька. Обогатились вы с него? В баньке с веничком попарились? Да это ж не тайга вам, не Сибирь какая, тут каждый куст на учет ставить надо! Ах, сволочи!  

Стайка дроздов с испуганным щебетом сорвалась с ивняка. Невдалеке проблеял козодой. Солнце скрылось за макушками деревьев, и сумрак стал пробираться в царство Берендея.  

Сашка встал, собрал ружье и равнодушно уставился перед собой. На душе было пусто, но уходить не хотелось. Вечерний холодок пробирался в незастегнутый ворот, бодрил и успокаивал. И вдруг слух уловил до боли знакомый звук. Ну конечно, вот он идет, прямо в штык, неспешно (не настеганный еще) – классика жанра! В нужный момент руки все делают сами: вскидка, опережение, сухой щелчок предохранителя – и вальдшнеп летит продолжать свои любовные игрища. Санька непонимающе посмотрел на ружье, переломил – патроны на месте, но палец крючок не нажал. Со вторым ситуация повторилась в точности. А проводив взглядом третьего, он в задумчивости разобрал ружье и побрел к тропинке.  

Заря еще не догорела. Ветерок игриво пробегал по верхушкам сосен и елей, отчего казалось, что лес вздыхает, как большой добрый зверь, устраиваясь на покой. Допевали свои звонкие песни птицы, бесшумной тенью проскользнула сова, и какой-то зверек суетливо прошмыгнул у опушки.  

Ну что ж, по всему видать, пламя победило лед, – отрешенно думал Сашок, шагая по тропе. А все-таки почему же у него такие глаза печальные? Хотя, если мыслить сугубо научно, можно предположить, что раз птица ночная, то и зрачок у нее во весь глаз. Ну а печаль там или еще чего – это есть мнение субъективное. Надо бы у Сергея Юрьевича спросить, ну у того, из газеты, – и облегчающая, немного грустная улыбка растворилась в темноте.