Выехали затемно. За окнами машины чернела настоящая ночь. Но когда подъезжали к разливу Чебоксарской ГЭС, показался алый краешек зари, придавленный синей мглой хмурого еще утра. Вдали на далеких буграх и крутоярах высокого правого берега замигали огоньки Козьмодемьянска. А потом мы свернули к деревеньке Сенюшкино, которая раскинулась по краю крутого обрыва, ставшего после затопления волжским берегом. Приехали!
Машину поставили во дворе у старого товарища Леонида. Встретились, пообщались и скорее на лед. Лед… В общем-то этого следовало ожидать: морозы только-только начались, и Волга встала лишь в прибрежной зоне, на мелководьях и в заливах ближних островов. А по судовому ходу еще шли баржи и теплоходы. Да и в протоках, отсюда не видных, тоже льда еще не было, так как даже первая протока, широкая и тиховодная, была схвачена лишь тонким и ненадежным ледком сплошь в черных дырах-промоинах.
— Ну что, моржи, откроем купальный сезон? — бодрясь, ехидничает Володя, отряхивая бороду от сосулек. — Тебе, Саня, не впервой…
— Нет, спасибо, больше не хочу, сами купайтесь. Вон Рому вперед пустим. Он еще не принял крещение, пусть хлебнет волжской водички. А то что за рыбак?
Но Рома, кажется, не был в восторге от перспективы послужить ледовым тральщиком и поэтому жался за нами весь путь. А Володя оглядывался и нарочито укоризненно гудел:
– Эх, Рома-Рома!
Впрочем, пешня была только у меня, поэтому мне и путь открывать. Как всегда. Лед хоть и тонкий, но вполне уже прочный. Местами ледовые участки были толщиной не менее семи сантиметров. Но приходилось быть настороже: здесь на дне коряжник и старые пни догнивают. От них-то нередко и образуются дыры-промоины.
Все. Дальше идти опасно. Лед трещит и прогибается. На него сразу набегает торопливая вода, а под ним чернеет опасно глубина. К островам и протокам нам не выйти, рано. Но не обратно же ехать!
Посовещавшись и посомневавшись, идем к ближнему острову. Рядом с ним торчат коряги, а в заливах еще видна трава, вмороженная в лед, и осока стоит по берегам, зеленая, как летом. Первые лунки показали, что у острова глубина не более полутора-двух метров. Кругом затопленные луга с редкими оврагами, ставшими сейчас ямами. Найти бы такую ямку…
Друзья сверлят лунки у острова. Я ухожу в сторону, промеряя глубину и отыскивая хоть какое-то понижение рельефа дна. Но, не вытерпев рыбацкого зуда, торопясь, сверлю лунку, точнее бью пешней. Несколько ударов — и лунка-щель готова. Опускаю мормышку с мотылем и одной личинкой чернобыльника. И сразу кивок выгивает кверху. Есть! Сорожка. Некрупная, как раз для живца. А потом плотва-сорожка начала брать одна за другой. И про жерлицы я забыл. Но с друзьями все же надо поделиться удачей, пусть тоже половят. Вдруг у них не клюет?
Кое-как оторвавшись от веселой ловли сорожки, иду к товарищам. Думал, они тут от бесклевья мучаются, а они на крупных окуней напали. Ладно, пусть тягают! Мне надо основные снасти поставить, тяжелую артиллерию — жерлицы. А там, может, и к ним загляну окуней поблеснить.
Но перед тем как выставить жерлицы, бью пешней дырки в самых разных местах: у вмороженного дерева, среди нескольких сухих палок, торчащих изо льда, на чистом поле вдали от острова. Везде полтора-два метра. Ищу и ищу какое-нибудь характерное место, уже не надеясь его найти на этом ровном плато. Но вдруг свал сразу на три метра. Дальше еще глубже. То ли ручей бежал здесь, то ли овражек небольшой был среди лугов. Вот тут-то и можно поставить снасти.
Расставляю жерлицы, стараясь придерживаться линии 3–4,5 метра. Дальше идет глубина до шести метров. Едва выставляю три жерлицы, как сзади раздается слабый щелчок. Ухо ловит знакомый и приятный сердцу звук. Оглядываюсь. Точно, алеет флажок, развеваясь на ветерке. И катушка начинает крутиться без всяких пауз и раздумий.
А едва я трогаюсь с места и делаю пару шагов по направлению к жерлице, как катушка, сухо шелестя, начинает крутиться с бешеной скоростью. Резвая осенняя рыба пошла полным ходом. Тут уже нельзя тянуть, иначе может сорвать живца и уйти, размотав до конца леску. Бегу к жерлице.
— Шире шаг! — несется сзади. — Слабину не давай!
Щучка сходит у самой лунки, сверкнув белым брюхом и золотым пятнистым боком под тонким прозрачным льдом. Стараясь не смотреть в сторону друзей, иду к посудине с живцами. А прямо у кана с живцами вскинулся еще один флажок. Здесь и бежать никуда не надо. Только теперь я и шага не делаю к жерлице, чтобы не пугать хищника под тонким льдом.
Жду, когда катушка будет крутиться беспрерывно. Лишь бы не пропустить момент полной размотки лески с катушки. Все, пора! Подхожу к снасти. Лески на катушке осталось не больше двух метров. Берусь за нее и подсекаю. Рывок вниз, и я чуть сдаю леску обратно, пропуская ее сквозь пальцы. Щука некрупная, судя по толчкам, но резвая и сильная.
Вскоре в лунке показывается голова, и я беру щуку без багра, за «шиворот», благо лед тонкий. Первая! Вполне увесистая рыбка! Оглядываюсь. Друзья, словно суслики, вытянулись рядом со своими лунками, сложив лапки перед грудью.
Долго пожинать лавры не пришлось. Последовали сразу две хватки одновременно, что для перволедья не является чем-то необычным.
За полдень, после длительной паузы взяла еще одна щука, чуть крупнее. Ловя плотву-сорожку с одной и той же лунки, просверленной поутру, я в конце концов устал от этой однообразной ловли. Надо размяться, сходить к товарищам. Как там у них?
Да-а… Подойдя к друзьям, сразу теряю свой благодушно-снисходительный вид матерого рыбака и удальца-чемпиона. Рядом с Володей и Романом лежат груды тяжелых окуней-горбачей с презрительно выпяченными губами и коронами-плавниками на крутом загривке. Некоторые из красноперых окуней весят не менее полкило.
Первый лед удался у всех в этот день.
ЛЕДОБУР НА 180
Были когда-то времена, имя которым «пир во время чумы». Волжская вода, подпертая плотиной Чебоксарской ГЭС, хлынула жадно на луговые раздолья, пришла в заброшенные выселки-деревеньки, покрыла кладбища с рассохшимися крестами, забурлила в березняках и остановилась лишь под крутоярами, ставшими теперь волжскими берегами. С этой жадной водой, сочно лижущей новые берега, столь же жадно вышла на бывшие луга всякая рыба. И тогда никого не удивляли лежащие у лунок килограммовые сороги и окуни, восьми- десятикилограммовые щуки.
Выпало и нам с Андреем побывать на этом «пиру». Поскольку мы с товарищем в этих местах раньше не бывали, то оснащены были подобно речным и прудовым рыбакам-малявочникам.
Суровая волжская рыба разгромила наши снасти в один миг. И к следующей рыбалке мы подготовились уже основательно. По крайней мере, нам так казалось. Но мы вышли к месту уже азартно уверенными в своих силах. А местом была кромка затопленного леса, за которой начинались глубины до десяти метров.
Солнце еще мутнело за березняками и дубами, вмерзшими в лед. Заспанно-хрипло каркало воронье на лесных полянах, и шуршал снег под нашими «химчулками». Наконец мы на месте. Глубина шесть метров. И течение есть, хоть и несильное. Для мормышек с горошину вполне сносно, хоть иногда и поднимает со дна.
Мормышка с мочкой развевающихся мотылей юркает в лунку, но до дна не успевает дойти. Есть! Подтягиваю упругую тяжесть, но сдаю обратно. И еще раз кверху, мучительно, с гримасой на лице и холодеющей душой где-то в животе…
— Ты чего там? — поднимается с ящика Андрей.
— Багор, багор, Андрюха!
Шуршит снег под ногами товарища, и он плюхается рядом.
— Чего там?
— Поднять не могу. Все, пошла вроде. Сейчас возьмем.
Но рыба встала в лунке, тупо и враспор. Ни туда, ни сюда. Сую руку в лунку и нащупываю внизу только кончик скользкого и холодного рыла.
— Багром давай!
Но из лунки мы выдернули только голову громадного леща… В тот день мы обезглавили несколько таких рыбин, потом разругались, разматерились, плюнули, выпили и уехали домой.
С тех пор всегда и на любую рыбалку мы тащим на себе тяжелые буры на 180, высверливающие во льду этакие скважины. И мы твердо знаем, что теперь не уйдет от нас ни заговоренный лещ на два с полтиной, ни щука на двенадцать кило или пуд. Аминь.
СТОЯНКА НА КЛАДБИЩЕ
Долго упрашивали и напросились с нами на лед дети-пацаны: Сашин сын Максимка и мой Ванька неугомонный. Сейчас они чертенятами носились по льду, и приходилось постоянно их одергивать, чтобы не шумели у лунок. А лунки у нас пробурены неподалеку от частокола сухих деревьев, торчащих изо льда. Это все, что осталось от лесов, когда-то шумевших здесь и ставших теперь дном водохранилища.
На глубине около двух метров начал довольно бойко поклевывать окунек с ладошку. Откладываю удильник с мормышкой и пробую ловить на блесенку с подвешенным крохотным тройничком, на котором нанизаны алые бусинки. Тук! Сразу и азартно прогнулся кивок, и на леске затрепыхался окунь уже покрупнее, граммов на триста. За ним другой.
А потом на блесну начали вешаться обычные калиброванные недомерки. Но едва я пробурил новую лунку, как первым был горбач уже ближе к полкило. История повторилась: вначале шли более крупные окуни, а затем они начали мельчать. И так до свежей лунки.
Ванька весело таскал на мотыля сорожек и окунишек, но путал леску отчаянно. Мне приходилось то и дело ремонтировать снасть, с тоской глядя на свою лунку.
— Шишига, хватит дурку валять! Пора уж научиться леску аккуратно складывать! Вон как Максим.
— Лано-лано! — шмыгал Ванек носом.
Максимка наловчился дергать окунишек на блесну, которую ему привязал Саша на леску обычной удочки для мормышки. Но способ вываживания и укладки лески Максим выбрал на редкость простой и оригинальный. Он подсекал рыбу и просто отбегал в сторону с удильником, а из лунки, словно ошпаренный, вылетал ощетинившийся окунь. Рыбалка довольно трудоемкая, но хоть леска цела.
Устав от однообразной рыбалки и вялой ловли некрупной рыбы, мы собрались и пошли к берегу. Перед песчаной береговой полосой темнело озеро воды. То ли створы ГЭС закрыли и течение остановилось, а водохранилище стало подниматься, словно дрожжевое тесто, то ли треснул лед на отмели и вода пошла вдоль берега, точно имитируя оторвавшийся лед, как в разгар весны. Но переправляться пришлось по колено в воде.
На берегу разожгли костерок и сели поужинать. А тут к берегу прибыл-причалил странный экипаж, разбрызгивая перед собой воду, словно катер. Собака в упряжке волокла по льду пластмассовый решетчатый ящик, на котором восседал дюжий мужчина. Ладно бы волкодав был в упряжке или северная ездовая собака, а то ведь дворняга.
Вот тебе и двортерьер! Мужчина слез с «облучка», поздоровался с нами за руку и, высыпав из ящика в мешок килограммов пятнадцать крупной сороги, лещей, окуней и щук, спокойно удалился. За ним неторопливо трусила дворняга королевских кровей. Это был местный сетевик, живущий в несуществующей деревне.
Вполне возможно, что опять уйдут под воду деревни, поля, леса, кладбища, привычная жизнь многих людей, если будет принято решение и вода остановится на отметке 68 метров. Опять наступит праздник рыбалки — пир во время чумы.
Лет пять-восемь будет длиться эта уловистая и веселая рыбалка, а потом зазеленеет ядовито остановившаяся вода, забулькают в ней больные лещи-солитеры, а на отмелях будет каркать воронье, тыча клювами в разбухшие рыбьи трупы.
Комментарии (0)