Бусный Яр

Речушку Рутку летом можно перейти вброд. В солнечный день сквозь чистую воду светло глядят песчаные перекаты и отмели. По берегам шумит остролистый ивняк. Рыбы здесь в это время – как в обычной лесной речушке-невеличке, хотя и до Волги недалеко.

Весной Рутку не узнать. Это полноводная река, тяжело и стремительно несущая свои воды сквозь те же ивняки и низинное мелколесье. Она заливает дороги, старицы, овражистое прибрежье, крутясь в водоворотах и подмывая берега.
 

Мы с Володей приехали на весенний ход сороги-плотвы, поднимающейся в верховья к прогретым солнцем нерестилищам. Не каждый год удается точно попасть на эти три-четыре дня хода. Чаще всего, в обычную весну, это случается в конце апреля, начале мая. Но бывает, что рыба проходит и в середине апреля, лишь надежно установится настоящее тепло по ранней весне. Сегодня тридцатое, и хочется верить, что не опоздали
– Ну что, пошли? – утирает пот товарищ.
– А чего тянуть?..
 

И мы, сгибаясь под рюкзаками, входим в сосняк, который шумит на ветру вдоль шоссе. Минуем сумрачный лес, где уже кружат первые комары, и словно открывается другой мир, широко и вольно. Все залито солнцем, тенькают птицы. Перед нами – равнина с мелколесьем, по которой тянется сырая еще дорога вдоль реки. По всей видимости, эти открытые места – бывшие горельники, еще не заросшие лесом. Путь наш лежит к Бусному яру. Впрочем, по-разному называют этот крутой длинный обрыв, желтеющий от поворота до поворота.
 

По карте от моста до устья Рутки по прямой семь километров получается. Бусный яр где-то недалеко от устья. Но судя по усталости, обычной после этого пути, расстояние до места больше, поскольку река петляет, выбирая себе русло, а с ней петляет и дорога. Ловить можно было бы и у моста, не уходя далеко, так как в ход рыба есть везде, но у шоссе людно, да и почему-то всегда кажется, что там, в лукоморье заповедном, и рыба крупнее-красивее… Так уж мы устроены, чудаки-рыболовы.
 

Идем вначале ходко, но чуть дорога начала спускаться в низину, как впереди открывается разлив со струящимся через дорогу потоком. Мы это предвидели, не в первый раз в этих местах. Я достал из рюкзака непромокаемые штаны-сапоги Л-1 от костюма химзащиты, а Володя поднимает болотники. Но ему приходится хуже. Вода местами доходит до пояса, и товарищ уже сырой.
– Лучше бы лодку взял! – пыхтит и чертыхается товарищ, дымя отчаянно сигаретиной.
– А чего не взял?
– Думал, по суху пройдем.
– Вот тебе и думал…
 

Эти калужины-низины, залитые водой, встречаются все чаще, и мы устаем брести по воде. Красоты природы куда-то уходят, не слышен уже звон птичьей разноголосицы. Остается стук в ушах, пот, заливающий лицо, и мысль: когда же это все кончится? Лямки рюкзака врезаются в плечи. Это все уже было, но каждый раз клянешь себя: не надоело еще бурлачить по чапыжникам и болотинам?

Не мальчик ведь уже, можно было культурно подъехать куда-нибудь на машине, порыбачить, отдохнуть, как все принять немного с устатку, попеть «Стеньку Разина» на испуганную луну…
Но дорога заводит нас в лес, уже без воды. Только чавкает под ногами черная грязь. А вскоре и чистый берег открылся с редким низкорослым сосняком. Пришли… На той стороне глядит весело песчано-глинистый обрыв. Это и есть Бусный яр. На нашей, низкой стороне, на песчаной косе, сидят сонные рыбачки. Свято место пусто не бывает… И здесь люди. Видимо, такие же чудаки вроде нас. Не сиделось им у моста.
– Ну, как успехи? – интересуемся.
– Как?.. Неделю уже сидим здесь впустую, чтоб ее… Так и нет подъема. Сегодня уедем, надоело! – ожесточенно машет рукой рыболов, поднимая на нас тяжелые веки, красные от дыма и недосыпа, а может, еще от чего…
 

Садимся на молодую траву в полном унынии. Это столько-то отмахать, да по воде… Ради чего? Чтобы обратно уехать?
– Чего делать-то будем? – вяло спрашивает Володя, словно мне известно больше.
– А кто его знает, – механически отвечаю, а внутри тяжесть и обида, но только на кого?
Но делать нечего. Хоть снасти намочить надо, а то совсем уже не по-рыбацки будет. Да и не всегда нужно верить на слово. Пока сам не проверишь, не успокоишься.
 

Мест на косе не было и нам пришлось вырубать ивняк чуть ниже вереницы рыболовов. Получились довольно уютные сидки-гнезда среди густого кустарника. Располагаемся основательно, решив все же остаться на ночь. Отыскали пару бревен-плывунов под сиденья, расчехлили «телескопы». У меня шестиметровые удилища, Володя же привык ловить четырехметровыми коротышками, мол, легче на руке. Снасти у нас простые: катушка, основная леска – 0,2мм, поводок – 0,18 мм. На кончике удилища – колокольчик. Можно было бы обойтись и без него, но приходится то чай вскипятить, то дров набрать, а бывает, и задремлешь в бесклевье. Звонок бывает кстати. Основная леска заканчивается скользящим грузилом – расплющенной пулей, а там уже тянется поводок с одним острым крючком № 5 отечественной нумерации. Насадка тоже без изысков – обычный навозный червь. Иногда случалось ловить и на крутую манку. Она у нас тоже припасена. Но клюет обычно подлещик.

Есть и пареный горох, так, на всякий случай.
Забросили снасти, установили удилища в рогульки ивняковые и замерли рядом, глядя в стремительную воду, где должна, должна быть какая-то жизнь!.. Но колокольчики лишь подрагивали от течения. Иногда кончик удилища вдруг начинало уводить в сторону и тогда рука невольно тянулась к комлю, но это лишь усиливалось течение. Наконец – тинь-тинь!.. Птица «чивикнула»? Нет, поклевка! Дождались! Торжествуя, подсекаю и… вытаскиваю окунишку, годного лишь на скромный ланч для моего кота.
– Обрыбился? Не давай слабины, уйдет.., – мрачно шутит Володя.
– Лиха беда начало, – бросаю окунишку обратно в воду.
– А уху варить из чего? – язвит товарищ.
– Лягушек наловишь…
 

Сидим, как сычи, злые и голодные. Наконец не выдерживаем и разводим небольшой костерок. Кипятим чай в солдатском котелке, режем сало, колбасу, открываем тушенку. Появляется и «беленькая» за приезд. Не грех в меру… Пообедали и словно солнышко ярче загорелось, теплее стало. Включили приемник, заговорили. Если уж не клюет, так хоть вспомнить, как бывало…
Ближе к вечеру коса опустела. Рыболовы уехали, все как один. Весь плес теперь наш, не стоило и делянки прореживать. Но оттого, что мы остались одни, толку вроде теперь и никакого.
 

Солнце было уже над лесом, как вдруг вершинка одной из удочек резко вздрогнула и колокольчик, опомнившись, выдал отчаянную трель. Есть!.. Подсекаю и вывожу на поверхность сорогу. Ну, не сорогу, а сорожку граммов на сто пятьдесят. От долгожданной удачи тороплюсь, и рыбка падает в кусты ивняка. Володя морщится в язвительной улыбке и хочет сказать что-то остроумно-въедливое, но клюет уже у него, и так же как я он теряет сорожку где-то в зарослях. Говорить и язвить некогда. Мы лихорадочно отыскиваем жалкую свою добычу и забрасываем снасти. Поклевки не заставили себя долго ждать. Клевала мерная некрупная, но уже вполне достойная рыба. Это все же не впустую таращиться на колокольчики.
 

Когда солнце закатилось за лесок, мы подняли садки и убедились, что вечер все же прошел не зря. Килограмма четыре сорожки было на двоих.
– Слушай! – осеняет вдруг Володю. – А мужики-то уехали, когда только-только рыба пошла!
– Что-то вроде этого, – соглашаюсь я, чувствуя одновременно и радость, что мы– то попали на этот ход, и жалость что ли к уехавшим рыболовам, всю неделю ждавшим рыбу. Но тут приходит другая мысль.
– Ты погоди радоваться. Может, не пошла она еще. Сорога-то мелкая. Так, первые гонцы. Завтра опять остановится, и жди еще неделю.
– Сплюнь! – пугается Володя.
 

Ночью – костер, долгие разговоры, бездонное в звездах небо, бледная темноглазая луна, поджавшая губы и замершая над кронами сосен. Спали плохо. Все думалось: как там?.. Как завтра?..

Задремали к утру, но спать некогда. Едва забрезжило, идем к снастям.
На реке – туман. Он ползет по черной стремительной воде и уходит в сонные горельники. На хрустящем под ногами песке – иней. Птицы еще спят, лишь слышно как журчит ледяная вода, закручиваясь в водовороты. Пронзительно пахнет снеговой свежестью, талой водой и горечью жухлых трав.
 

Удочки мы, уходя ночевать, оставили настороженными, чего обычно не делаем: мало ли, вдруг топляк нанесет? Топляк не топляк, но травы, видимо, накрутило. И у меня и у Володи удилища согнулись под течением и толчками колеблются над водой. Осторожно, чтобы не сломать вершинку, пытаюсь достать снасть, но она подается с трудом, а затем вдруг леска забилась по-живому…

Э-э, да на крючке рыбина! И не чета вчерашним сорожкам! Эта будет граммов за триста. У Володи – тоже всплески, междометия с запятыми и вдовесок – неплохая рыбина. Пошло… Раз за разом вершинки «телескопов» встряхивались от резких ударов, брякал колокольчик. Иногда удилище шло в сторону от длинной потяжки, а затем, словно опомнившись, сдавало обратно и начинало подрагивать под настойчивыми толчками. Это брала крупная сорога. Она выходила в изумлении на поверхность, ложилась сонно на струю, мерцая боком цвета старого серебра, и вдруг взрывалась брызгами и отчаянными прыжками. Литое ее тело дробило речные струи на множество сверкающих осколков-брызг. Удилище стонало и гнулось. Но рыба уже в подсачеке, запеленутая, но сильная, в руке не удержать. Эта граммов за шестьсот потянет, если не больше. Она беззвучно открывает толстогубый рот и ворочает в недоумении золотым с краснинкой глазом.
 

Обратно мы шли через день, сгибаясь под тяжестью сырых рюкзаков. Но под ногами было сухо. Мне ни разу не пришлось одевать свой Л-1, а Володе поднимать болотники. Очевидно, за эти дни вода стремительно ушла. Ясно и то, что именно на этом спаде и был ход рыбы, и она уже поднялась выше по течению. Сколько бы рыболовов мы ни встречали на обратном пути, все они отвечали почти одинаково и уныло: «Поклевки за утро не видел…»