[mkref=1636]
Когда наваждение кончилось, стало понятно, что до выхода на работу осталось два дня, в карманах… уже было сказано, а на рыбалку хочется так, что и зеленым чертям – этим назойливым ребятам – стало тошно. В их сочувствии мы, понятно, не нуждались. За праздники надоели… Но когда подсчитали с Сергеем, во сколько обойдется Большая рыбалка на Волге, то поняли, что не потянем. Даже по телефону было слышно, как товарищ задумчиво скребет затылок. Почесал и я этот известный в России предмет вдохновения. Репой еще зовется.
– Так куда? – спрашиваю вяло и риторически.
– А я знаю? – слышу в ответ столь же вялое и не позитивное.
И вдруг, словно озарение свыше, пришло простое:
– Серега, махнем на озеро!
– Так там сейчас только насморк да волки.
– А нам чего надо? Глядишь, хоть на лыжах от них побегаем, воздухом подышим, а рыба еще с того года в морозилке лежит. Не за рыбой же едем.
– А что, это мысль!
Усиленный скрежет в затылках прекратился и мы начали собираться.
Лесное это озерцо, затерянное среди сосновых боров и моховых клюквенников, зимой засыпает, как и большинство междюнных торфяных озер. Лишь поклевывают щепетильно и капризно окуньки с палец, редко крупнее. Оживляется озеро в оттепели, да и то ненадолго. Зная сонный его характер, мы шли к озеру без особой надежды на улов. И хотя путь наш по сырому оттепельному снегу был тяжел, в нем присутствовали запахи и звуки соснового бора. От остро-терпкого настоя хвои и оттаявших багульников слегка кружилась голова, с низкого неба падал снежок и перекатывалось где-то нежное – «тлинь, крун». Суровый ворон уже по-весеннему переговаривался и раскланивался со своей подругой. И было нам хорошо в этих одиноких звуках, в запахе теплой хвои и мягкой тишине вокруг, особенно после шума и суеты городских улиц, огней и взрывов шутих.
Пока месили сырой снег и пробивали тропу к озеру, день померк и стал серо-синим от таких же синих пухлых туч, лежащих на соснах. Пробурили с Сергеем по лунке у камышей и сели, лениво оглядывая окрестности и попивая чай из термосов. На клев не надеялись. Но что это? Кивок моей удочки, брошенной небрежно у лунки, вдруг мелко затрепетал, а потом резко прогнулся вниз. Подсечка!.. Окунишка с ладонь! Поклевки следовали беспрерывно, словно окуни лесного озера только нас и ждали.
– Как у тебя? – спрашиваю Сергея, не оборачиваясь.
– Саня, клюют, словно взбесились. Снимать не успеваю. На блесну дергаю.
– Так здесь, вроде, окунь не берет на блесну в глухозимье.
– Сам посмотри.
Оборачиваюсь. И точно: товарищ, словно из аквариума, вынимает окуньков раз за разом. Перешел и я на блесну: нацепил серебряную с маленьким тройничком и красной бусинкой. Так, для эксперимента. А окунь еще злее принялся клевать.
Вскоре нам надоело тягать мелочь. И мы пошли выставлять жерлицы, тоже не надеясь на хватки сонной зимней щуки. Скорее из желания что-то делать. И тут выяснилось, что уставший за праздники Серега забыл жерлицы. Ну, это уже знакомо: товарищ никогда бы не забыл взять с собой «беленькую» – это святое. А снасти…
– Руками будешь ловить? – спрашиваю ехидно. – Или мордой? Небритой…
– Дык, положил, вроде, жерлицы. Не знаю, куда делись?..
И тут вспомнилась мне хитрая конструкция жерлицы из советского еще журнала «Рыболовство и рыбоводство». Уж не помню, чему было отдано предпочтение в названии… Отдаю виноватому Сереге часть своих жерлиц, а потом мы с товарищем мастерим уже совсем дикие снасти. Отыскиваем на берегу более или менее ровные сухие сосенки и мастерим из них жерлицы-перевертыши. На один торец соснового обрубка наматывается леска с грузилом, поводком и тройником, а другая, более тонкая часть, является сигнализатором поклевки. На тонкий прут мы цепляем кусок рыбацкой тряпки. Вся эта смешная снасть опирается на обрубленные сучки, а при хватке опрокидывается в лунку, победно сигнализируя о поклевке трепещущей тряпкой, вымазанной рыбьей слизью.
Расставили жерлицы и пошли в лес – готовить ночлег. Землянки здесь тогда еще не было. Стоял лишь балаганчик без крыши. Одни стены, нары и очаг посередине. Ну, а нам, ночевавшим и на льду, такой ночлег только в радость. Крышей будет звездное небо, если прояснит. Наломали сухой ольхи, запалили костерок, сложили нодью на ночь, попили свежего чайку, а время еще светлое.
– Прогуляемся, что ли, к жерлицам? – предлагаю Сергею лениво, впрочем, не испытывая особого желания месить сырой снег в лесу.
– А запросто, – неожиданно легко соглашается товарищ. И мы, чертыхаясь и ломая сучки под снегом, бредем к озеру.
Выйдя на лед, не верим своим глазам: почти на всех жерлицах торчали флажки. Между гордо поднятыми красными флажками плебейски-угодливо помахивали грязные тряпки самоделок… На некоторых жерлицах леска была размотана до конца. С этих мы сняли две крупные щуки и две поменьше. На остальных рыба, наколовшись, бросила живца, размотав леску наполовину. Но главный сюрприз нас ждал у лунки, где стояла одна из самоделок. Вместо хитрой жерлицы на сыром оттепельном снегу остались лишь росчерки сучков, на которые опиралась снасть… Озерная чудо-щука, бравируя золоточешуистой силищей, вмяла эти сосновые сучки-опоры в лунку и ушла вместе со снастью… Вот тебе и сонное лесное озерцо, провинциально дремлющее вдали от цивилизации! А глубина в озерце всего-то полтора-два метра…
Едва успели поправить снасти, насадить живцов, а уже и ночь упала черно и мягко, словно тяжелый занавес. Пора к ночлегу.
В балаганчике у костра и шкворчящей колбасы на сковородке только и были разговоры: как завтра, хапнет? И уже приходила теплая уверенность – хапнет!.. Не часто и не каждому открывается глухое это заповедье, оберегаемое зеленоглазым своим Хозяином-лешаком, но в этот раз щуки лесного озера – наши. По крайней мере, те, что ворочались сейчас в снегу у балаганчика.
Комментарии (0)